Искатель. 1964. Выпуск №6 - Ребров Михаил. Страница 36

— Развязывай!

Пальцы узника дрожали. Он никак не мог справиться с узлом.

— Ну!

Наконец мешочек был развязан. Узник вынул из него обмусоленный сухарик величиной с ноготь большого пальца.

— Раскусывай пополам! — приказал капо.

Сглотнув слюну, узник раскусил сухарик надвое.

— Давай сюда! По-братски надо делиться! — рассмеялся капо. — Пo-братски! На! — и капо протянул огрызок сухаря Мазуру. — Бери, дура!

Мазур схватил сухарик и запрятал его в карман, решив до конца сыграть роль доходяги, который ни за что не станет есть подачку тут же, а уйдет в укромное место и будет лакомиться вдосталь.

— Марш! — рявкнул капо узнику, а потом спросил Мазура: — Хорошая машина, говоришь?

— Сильная.

— Такая браму расшибет в щепки.

— Такая расшибет, — согласился Мазур. — Сильная машина, что броневик.

— Целый танк. Газанул — враз из лагеря вынесет.

Занятый мыслями о бензорезке, Мазур отвечал машинально:

— Пожалуй.

— Водить-то умеешь?

— Умею.

— Ловкий, я гляжу, — капо сплюнул. — Может, в мою команду хошь? А? У меня работенка-то полегче.

— Разве можно это сделать? — Мазур почувствовал подвох в вопросе, но в это время ему пришла в голову мысль о том, что бензорезку можно попробовать организовать. Стоит она в дальнем углу, заставлена всякими пожарными инструментами, а пока ее хватятся, нападут на верный след, беглецы будут далеко.

Капо прищурил глаз:

— Говорят, что можно. А?

— Может, и можно.

— Да ты подумай.

Голос капо звучал настойчиво.

«Надо кончать разговор», — решил Мазур.

— Ну, пошукай. Может, друзья какие есть.

— Нет.

— Глядя на тебя, можно сказать, годик здесь околачиваешься. Неужто дружков не завел?

— Спасибо за угощение, господин капо.

— Да ты подожди.

— Идти надо.

— Куда спешишь?

— Спасибо за угощение. — Мазур стал пятиться и, пробормотав на прощанье еще раз слова благодарности, ушел. Он направился к бараку, где жили пожарники, и разыскал того узника, у которого капо отобрал кусочек сухаря.

Вытащив из кармана огрызок, Мазур сунул его в руку товарища:

— Возьми. Не сердись.

Номер 189567 схватил кусочек сухаря и стал судорожно развязывать шнурок мешочка.

— Шляются всякие…

— Не злись.

— А я уж подумал, что ты тоже гад, как Жила.

— Капо Жилой зовут?

— Гадюка он ползучая. Чего с ним тебе было разговаривать? Беды на свою голову ищешь?

Эсэсовец и солдат остановились у края траншеи. Офицер подозвал форарбайтера:

— Номер 126326!

Йожеф выкрикнул номер.

Мазур застыл на мгновенье, услышав свой номер. Он увидел, как с его лопаты просыпалась подцепленная земля. Она была сухая и чуть пылила, падая обратно в траншею; желтый суглинок, который они перекапывали по нескольку раз, продлевая время работы.

Потом он разогнулся и, крепко сжав руками лопату, словно она была якорем спасения, бегом направился к форарбайтеру, рядом с которым стояли офицер и солдат. Продолжая сжимать в ладонях лопату, Мазур громко, как полагалось, повторил свой номер.

— Брось лопату! — приказал офицер.

Тогда Мазур нагнулся и осторожно положил лопату на землю. Он непроизвольно делал все очень медленно, чувствуя, что выигрывает последние мгновения свободы. Что же случилось, в чем его могут обвинить и насколько серьезны улики, кто предал, в каком звене конспиративной цепи произошел провал?

Он разогнулся.

В руках у офицера были наручники. Офицер повелительно дернул головой. Мазур подставил запястье. Щелкнул металл оков.

Щемящая тоска сжала сердце Мазура.

Он огляделся.

В траншее, из которой он только вылез, около нее и дальше, куда хватал глаз, суетились узники. Те, что находились в траншее, с особенным усердием копали землю, те, что работали на строительной площадке, торопливо бегали. Они словно и не заметили, как его вызвали, надели наручники и вот сию секунду поведут.

— Лoc! Швайне! — ненужно крикнул солдат и ткнул в спину Мазура дулом шмайсера.

Они двинулись вдоль траншеи. И когда проходили мимо тех, кто работал, Мазур краем глаза видел: одни кидают на него взгляды, быстрые и ясные, другие осторожно косят, но тоже провожают его прощальным взором, и лишь немногие не могут поднять глаз, потому что слишком страшно глядеть на человека, уже приговоренного к мукам и смерти.

Потом они направились к зданию комендатуры. Офицер шел первым, за ним Мазур, а позади солдат. И по мере того как они удалялись от траншеи, где Мазур был арестован, он все четче и яснее осознавал, что теперь с каждым шагом не только отходит от своих товарищей, но и физически становится более и более одиноким. С момента ареста он не просто отделен от остальных, кто мог бы поддержать его словом или взглядом, он остался одиноким сам перед собой, перед своей совестью и душой.

Мазур поднялся на крыльцо и прошел в канцелярию. Он долго вытирал о скобу свои деревянные колодки. Солдат, шедший позади, не торопил его. Потом не спеша — со стороны могло показаться, что он спокоен, — Мазур поднялся на крыльцо, снова оглядел свои колодки и подумал; они еще все-таки довольно грязны и он мог бы еще несколько мгновений вытирать их.

В канцелярии перед офицером стоял навытяжку Жила.

Если в эту секунду Мазур мог почувствовать в себе что-либо помимо противной дрожи, которая бесила его тело, то это было ощущение радости. Он понял — все, о чем его станут спрашивать, пытая, не связано с деятельностью их подпольной организации. Если он поплатится жизнью, то лишь за свой неосторожный разговор с капо пожарной команды Жилой.

Пока он очень надеялся на это.

— Этот? — спросил офицер.

— Этот, господин группенфюрер.

В комнату вошел переводчик, поляк, как видно было, по винкелю.

— Кто ты?.

Мазур назвал свой номер.

— Я тебя спрашиваю: кто ты?

Снова Мазур повторил свой номер. Он знал: за упоминание узником своей фамилии или имени положено путешествие на люфт.

— Идиот! Я разрешаю тебе назвать себя. Понял?

Офицер сидел на стуле прямо, словно проглотил палку.

Мазур подумал, что такой торопиться не станет и не начнет допроса с побоев, потому как знает — удивить узника, пробывшего год в Освенциме, побоями нельзя. Не вызывало у Мазура сомнений и другое: прежде чем вызвать его в канцелярию, группенфюрер уж непременно познакомился с его формуляром, в котором задним числом внесены необходимые исправления.

— Ну, кто ты?

— Николай Темнохуд, — сказал Мазур.

— Офицер?

— Рядовой.

Переводчик говорил достаточно быстро, но Мазур понимал сказанное офицером раньше и у него было время обдумывать ответы.

— Где родился?

— Под Курском.

— Пехотинец?

— Пехотинец. Сапер.

— В каком году родилась твоя мать?

— В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом, — ответил Мазур, не запнувшись, потому что заранее твердо выштудировал свою новую родословную. Его предупреждали, что при допросах гестаповцы часто задают вопросы, совсем не относящиеся к делу, наобум, и если узник терялся, путался, то у него не могло быть сомнений относительно дальнейшей судьбы. Сразу после вопросов о матери офицер стал спрашивать название села, где родился Николай Темнохуд, в каком году отбывал действительную службу в армии, когда мобилизован и в какой части служил, где попал в плен. Офицер делал вид, что многое знает, и кое-что из того, что он спрашивал, можно было проверить и уличить Мазура во лжи. Приходилось соображать быстро и давать ответы наверняка.

Жила, слушавший ответы внимательно, почтительно щелкнул каблуками:

— Врет он все, господин группенфюрер. Офицер он. Имел большие награды. Это точно, господин группенфюрер.

Мазур, не отводивший глаз от вперившегося в него взглядом офицера, внутренне поджался, словно от удара.

Переводчик сказал эсэсовцу:

— Капо говорит, что Темнохуд — офицер. Имел большие огороды.