Мир приключений 1962 г. № 8 - Платов Леонид Дмитриевич. Страница 84

— Действительно, ты какой-то… Всю ночь промаялись, а ты хоть бы что.

— Привычка. Еще студентом натренировался: учился ночами. Я жил тогда в Ленинграде. Какие, брат, там белые ночи!.. Неизъяснимой красоты…

Иванов всхрапнул.

Ложкин, полузакрыв глаза, отдался воспоминаниям. В усталом сознании возникали торжественные громады дворцов, гранитная набережная Невы, серое небо. Он идет по сонному городу с тоненькой девушкой, ему видна только ее щека, необыкновенно знакомая, милая щека. Но кто она? Ложкин мучительно вспоминает и, холодея, не может вспомнить. Девушка поворачивает голову, и у него вырывается радостный крик:

— Зоя Горошко, вы?!

Она улыбается, что-то говорит ему, но Ложкин не слышит, охваченный непонятной тревогой. Ему и Зое угрожает что-то. Но что?

— Они! — шепчет Зоя и убегает вдоль пустынной улицы, а он стоит, чтобы защитить ее от чего-то неумолимо надвигающегося на них.

Ложкин проснулся и сразу услышал далекий собачий лай. Лаяли две собаки: одна — звонко, взахлеб, вторая — редко, отрывисто.

Ложкин разбудил Иванова. Они вылезли из-под елки, побежали, проваливаясь по колено в глубоком снегу. Лай собак слышался все явственнее. Они остановились, тяжело дыша. Ложкин вопросительно посмотрел на товарища. Иванов сказал:

— На лыжах, гады!.. Может, займем оборону? Что зря силы мотать?

Ложкин отрицательно покачал головой:

— Рано, Ваня… Постой!.. Выкрутимся!

— Неплохо бы. Да чудес, брат, давно не было на свете.

— Где у тебя веревка?

Иванов торопливо полез в карман полушубка, не спуская глаз с тонких пальцев Ложкина, отстегивающих гранату от пояса.

Рядом на ветку орешника села синица. Стучал дятел. Скупое солнце золотило вершины сосен. Где-то впереди мирно тарахтела повозка.

Иванов вытащил моток тонкой веревки, припасенной для «языка». Ложкин отхватил от нее ножом сантиметров сорок и привязал один конец за кольцо гранаты. Снял меховую рукавицу, протянул ее Иванову.

— Вяжи за палец!

— Фугас! — догадался наконец Иванов, поспешно затягивая узел.

Ложкин ослабил чеку, закопал гранату в снег, утрамбовал его, а рукавицу оставил на поверхности.

— Порядок! — одобрительно заметил Иванов. — Слышишь?

— Да, собаки лают правей и будто тише.

— Обходят машины со снарядами. Там мы сделали большую петлю.

Они быстро пошли, окрыленные надеждой.

Иванов поднял руку. Они присели, и вовремя: в десяти шагах замелькали серые шинели. Когда взвод солдат прошел, они, пригнувшись, подкрались к дороге. На той стороне шел редкий осинник, дальше опять синел ельник, но над ним поднимался тонкий столб дыма. Лай собак опять стал громче. По дороге громыхала повозка.

— Придется вернуться, — прошептал Иванов.

— Тише, ложись!

Из-за поворота показались заиндевелые рыжие кони. Они медленно тянули фуру с сеном. На облучке, упрятав голову в огромный воротник крытого зеленоватым сукном тулупа, клевал носом возница, держа на коленях карабин.

Ложкин сказал:

— Спрячешь его в сено.

— На кой…

— Заходи слева!

— Ладно. Пошли!

Собаки заливались совсем недалеко. Слышались голоса фашистов. Глухо ударил взрыв.

Возница проснулся. Увидев русского солдата и наведенный пистолет, он опять закрыл глаза.

Иванов бросил на воз карабин и тряхнул ездового за плечи. Ложкин приказал немцу:

— Снимай тулуп и лезь в сено!

Ужас парализовал солдата. Не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, он лишь трясся мелкой дрожью и мычал, стараясь что-то вымолвить. Иванов снял с него тулуп. Ложкин тотчас же надел его и взялся за вожжи. Иванов приподнял сено, нависшее над облучком:

— Ну лезь, холера тебе в бок! Быстро!

В глазах солдата мелькнула надежда, он глотнул воздух раскрытым ртом, повернулся и быстро полез в сено.

— Как суслик, — сказал Иванов. — Ну и я за ним, а то он насквозь туннель пророет, тогда ищи-свищи.

Ложкин стал нахлестывать лошадей вожжами. Тяжеловозы затрусили рысью. Погоняя коней, он смотрел по сторонам, ища, где бы свернуть с дороги. Собак больше не было слышно, но теперь позади, за поворотом галдели гитлеровцы, резанула автоматная очередь.

Зашуршало сено. Иванов спросил:

— Это не в нас?

— Молчи и не показывай носа!

— Паникуют, — сказал Иванов, вздохнул и затих.

По обеим сторонам дороги поднимались мачтовые сосны. С правой стороны виднелись машины, дымила кухня. На другой стороне Ложкин никого не заметил, хотя съезд с дороги был весь исполосован следами повозок и машин. Он погнал рыжих дальше. Внезапно лес кончился. Открылось заснеженное поле. Недалеко от дороги из снежного бугра торчало закопченное крыло «Юнкерса» с желтым крестом. На дальнем конце поля поднимались столбы синеватого дыма.

«Деревня», — определил Ложкин, и ему захотелось тепла, горячих щей, покоя. С горечью думая об этом, он стал поворачивать лошадей; от деревни показались два всадника. Он снова вернулся в лес, свернул с дороги и долго ехал в глубь леса. Снег между сосен был утоптан, везде виднелись следы огромного бивуака: валялись банки из-под консервов, обрывки бумаги, чернели проталинки от костров, по снегу расплывались маслянистые пятна. Ложкин остановил коней на небольшой поляне, густо заросшей молодыми елями. Снова нахлынуло расслабляющее желание тепла, покоя. Ложкин, тряхнув головой, слез с фуры. По дороге ползла, как тысяченогая гусеница, пехота. Внезапно совсем недалеко ударила батарея тяжелых минометов. Лошади боязливо затоптались на месте. С вершин сосен, по краям поляны, посыпался снег.

— Тяжелая ударила, — тихо сказал Иванов. Он уже давно следил за товарищем.

— Иван!

Иванов улыбнулся.

Они смотрели друг на друга с удивлением и радостью, как после долгой разлуки. Солнце освещало лицо Иванова. Ложкин впервые увидел его голубые, чистые, словно у мальчишки, глаза и улыбнулся этому, как радостному открытию.

Иванов сказал:

— Выручил нас этот фриц со своей фурой.

Ложкин спросил:

— Как он там?

— Да ничего, парень тихий, только ароматный больно.

— Ароматный?

— Да. Запах от него — мочи нет!

— Представляю…

— Это, Коля, трудно представить. Одеколон, а не фриц!

Они замолчали, посмотрели в небо, переглянулись. В высоте, сверля голубое небо, пронеслись снаряды.

Иванов сказал:

— Наши посылают по тылам. Давай, Коля, закурим. — Он подмигнул. — А то как у нас в Сибири говорят: жрать хочется, аж переночевать негде. — Спросил: — Чем это таким вкусным пахло, когда мы по дороге ехали, аж через воз прошибло?

— Немецкая кухня… Постой, кажется, гости!

Послышались голоса, топот коней. Левая рыжая, задрав голову, заржала. Иванов скрылся в сене. Ложкин залез на фуру, запахнул тулуп, взял вожжи. Всадники приближались. Голоса их гулко разносились по лесу. Один, судя по голосу, молодой и самоуверенный, говорил начальственным тоном:

— Смотри, Отто, здесь уже стояла какая-то часть. Недурное место оставили они для нас.

— Будь оно все проклято!.. — ответил глухо другой. — У меня всю челюсть разломило от зубной боли, а тут опять придется спать на снегу.

Ложкин заметил двух всадников, офицера и солдата, на высоких серых лошадях. У солдата на груди висел автомат. Они ехали к поляне. Офицер говорил:

— Надо мириться с временными неудобствами. Не забывай, что сказал фюрер: «Еще одно усилие, доблестные солдаты, и мы победим».

Солдат промолчал. Он ехал за офицером, подперев щеку рукой. Офицер размышлял вслух:

— Старик останется доволен. Он любит, чтобы бивуак был закрыт с воздуха. — Закинув голову, он посмотрел на густые кроны сосен, обернулся, сказал: — Какой прекрасный лес! Недурно бы получить здесь участок. Хотелось бы тебе, Отто, владеть таким лесом?

— О-о-о, господин лейтенант! Каждое дерево стоит по триста марок! Конечно, не теперешних, довоенных марок.

— Думаю, что стоит. Это корабельные сосны!.. Ну как, прошла твоя челюсть?

— Да, немного полегче… Мне бы гектаров десять… — Он жадно вдохнул воздух. — И еще поле, что за лесом. Хорошее поле! Рядом река…