Дети Эдгара По - Страуб Питер. Страница 119

Вот только любовница умерла не так быстро, как муж. Она успела послать последний поцелуй, который выдал имя её убийцы.

Сорок лет спустя.

Прижимая к глазам платок, осторожно, чтобы не размазать тушь, Кассандра объяснила суду, что они с Джо помирились и он пошёл к Лане Лейк сказать ей, что порывает с ней раз и навсегда и начинает процесс об опёке над дочерью на том основании, что она, Лана, недостойная мать, и пока она, Кассандра, ждала его возвращения, раздались выстрелы. Кассандра и вызвала полицию.

Все жалели маленькую девочку в чёрном форменном платье, сидевшую возле сестры Констанции-Евангелины из обители Богоматери Скорбящей. Капри Лейк, дочь шлюхи, с потупленными глазами, горящими щеками и ладонями, сжатыми в замок на коленях, точно сердце без ключа.

И какое благородство и доброту выказала Кассандра Кайола, приняв в свой дом и в свои объятия незаконную дочь своего мужа и его любовницы.

Так хотел бы Джо, объяснила миссис Кайола. Она сама никогда не могла иметь детей. Он хотел, чтобы она воспитала эту девочку, как родную дочь, респектабельной и приличной молодой леди. И все сочувственно кивали головами, и Кассандра улыбалась про себя, и в тот самый миг течение мой жизни изменилось навеки.

Кассандра навсегда.

Рука в белой, как лёд, перчатке, благоухавшей духами «Шанель № 5», сомкнулась вокруг запястья в браслете рубиновых слёз. Как немая, спускалась я с ней по ступеням суда через толпу зевак, репортёров, фотографов со вспышками. Меня не сильно, но больно потянули за руку, когда я, пригнув голову, садилась в сияющий белый «Кадиллак», и Кассандра Кайола молча повезла меня в дом без танцев, песен и без любви.

Мне понадобилось время, чтобы научиться музыке молчания.

Вся жизнь.

Но понемногу Кассандра Кайола стала мне матерью. Ведь я всегда жила в доме без музыки.

Господь не льёт слёз по мёртвым шлюхам, Капри. Господь не льёт слёз.

Понемногу, при сочувственном руководстве сестры Констанции-Евангелины.

Господь не льёт слёз, Капри. Господь не льёт слёз.

И со временем я тоже перестала плакать. А Кассандра Кайола наконец услышала от меня шёпотом сказанное слово, которое она так отчаянно хотела услышать…

Одно словечко любви…

Воистину, для Кассандры Кайола не было мести слаще, чем услышать слово «шлюха» из уст дочери Ланы Лейк. Она заставляла меня повторять его снова и снова, и я повторяла, как заезженная пластинка, пока она не начинала смеяться и слёзы не брызгали из её глаз, ибо для неё это была музыка, не сравнимая ни с какой другой. Единственная музыка в моей теперешней жизни.

По крайней мере, так мне казалось. Но, в конце концов, песня привела меня назад. Песня, от которой я получила имя, которая текла в моих жилах, и которая вернула мне то, что я потеряла. Дом, полный танцев, песен и жизни.

Я вернулась на остров Капри.

Молния разорвала небо, тёмное, как мокрый атлас. Луна была плачущим глазом.

— Это ты?

Ни разу в жизни я не слышала, чтобы она назвала меня по имени. Капри. Она его не переносила.

— Где ты была так долго? Закрой дверь, холодно.

Я ничего не ответила, вытряхивая дождь из волос. Я была рыжеватой блондинкой, мои волосы так и не потемнели до роскошного тёмно-рыжего цвета. Я не унаследовала ни её волос, ни таланта к танцам, ни её нахального пристрастия выставлять себя напоказ.

Её огненный темперамент во мне превратился в тлеющий в золе уголёк.

Красное пламя, топящее белый лёд.

Кассандра Кайола чопорно восседала в кресле с прямой спинкой, откуда было видно бунгало Ланы Лейк. Жила через стекло, как и все последние сорок лет.

Дождь поливал листву высоченных эвкалиптов. Десятилетиями мёртвые листья и синяя смола уходили в землю, перегнивая с грудами опадающей коры. Дом выглядел так, как будто он медленно тонул. Растворялся в ничто.

Иногда ночами лунный свет плясал на мятных листьях, как серебристые капли воды, и ветерок шелестел, как папины барабанные щётки, а мы слушали их, Кассандра и я, сидя в креслах напротив окна, в доме без музыки.

А в другие ночи, как сегодня, ветер с грохотом тряс деревья, и плоды в твёрдой кожуре били по черепичной крыше, как в железный барабан, а мы слушали их «ба-да-да» в доме без музыки.

Голова Кассандры склонилась под тяжестью воспоминаний. Глаза полузакрыты. Ночное небо почти очистилось, и я смотрела на её профиль, словно на барельеф из белого мрамора.

Я думала об ангеле и его каменном лике и спрашивала себя, что у Кассандры на сердце. Но для каменных ангелов и мёртвых шлюх нет ни сожалений, ни угрызений совести, ни снов, терзающих в ночи. Нет ни смеха, ни музыки, ни танцев. Нет мечты об острове Капри…

При таком освещении глаза Кассандры не имели своего цвета. Они приобретали цвет эвкалиптовой листвы, отражённой в окне Ланиной спальни.

— Что это у тебя на губах? — требовательно спросила она.

Давленные красные жуки, сок дикого граната, помада шлюхи, неаполитанский соус для спагетти, что-то ещё, что-то красное…

Выстрел звучал в моём мозгу так ясно, как будто это было только вчера. Я увидела Лану, с криком вбегающую в кухню, наполовину развязанный передник болтается на бёдрах, она поскальзывается на крови и остром перце и танцует диковинный танец, пытаясь сохранить равновесие и жизнь. Я видела ярко-красное пятно, расползавшееся по полу, когда она положила голову папы к себе на колени.

Я видела её губы, полные и красные.

Я видела страстный, влажный поцелуй глубоко любящего человека.

Я никогда никого не целовала, и никто не целовал меня.

А теперь я поцеловала женщину, которая была моей матерью сорок лет.

Я поцеловала её с горящей, свирепой страстью Ланы Лейк.

Я искусала ей губы в кровь, а потом запихнула обычное золотое кольцо прямо ей в рот, протолкнув его мимо её языка.

Она начала давиться. Её руки взлетали, как птицы, рвали меня ногтями убийцы, но я ничего не чувствовала. С дочерьми мёртвых шлюх всегда так.

Я целовала её до тех пор, пока она не перестала дышать, а её последний вздох был совсем тихим — не больше той горстки воздуха, что жила в моём разорванном бумажном сердце.

После этого я стояла у окна и смотрела на своё отражение.

Я стояла долго и ни о чём, совсем ни о чём не думала.

Потом я распахнула окно настежь и вдохнула экзотический, острый запах эвкалипта после дождя. Я слушала музыку дождя, который кап-капал по черепичной крыше бунгало, словно выбивал безумный джаз. Влажный ветер прижимал ветки к стёклам и бросал на китайские ширмы тёмные тени, изгибавшиеся, точно тело дракона, и тени плясали с луной.

Грэм Джойс