Дети Эдгара По - Страуб Питер. Страница 136

— Ради вашей безопасности эта предосторожность лишней не будет, госпожа Сибилла.

— Ради моей безопасности, господин ван дер Лее, мне следовало бы сидеть во Франкфурте-на-Майне, а не ехать оттуда в Амстердам, из Амстердама — во Фрисландию, из Фрисландии — снова в Амстердам, а потом сюда, в Суринам. Но, господин ван дер Лее, разве находясь в собственном доме, в полной безопасности, я не могла бы заразиться, заболеть чахоткой и умереть?

После завтрака она готовится отправиться с Мартой в лес возле Парамарибо. Прочие рабы умоляли не брать их с собой, так они боятся зверя.

Марта, которая теперь во всём копирует Марию Сибиллу, надевает собственноручно сшитый рабочий халат, а под него — сорочку, которую забыла одна из постоялиц дома, а Эстер Габай подарила ей. Обе женщины в шляпах. Их ноги тщательно закрыты.

Марте жарко, пот крупными каплями льётся из-под её шляпы и стекает по лицу, по индейскому носу с лёгким намёком на горбинку, её ноздри раздуваются, нижняя губа выдаётся вперёд.

Мария Сибилла заводит руку за шею и тянется ею вниз, вдоль левого плеча, где впивается пальцами в тело, и это отдых от жары, облегчение от тяжести пергаменов, угольных карандашей, кисточек, сачков и ловушек.

Женщины стоят на небольшой просеке, сверху льётся ослепительный, не процеженный сквозь деревья солнечный свет. Чтобы видеть, им приходится прикрывать глаза ладонями, как козырьком.

Колибри в малиновом. В ярком пурпуре и зелени. В жилетках металлических оттенков, которые сверкают и переливаются, когда в них ударяет луч солнца или когда птички меняют положение тел. Они ненамного крупнее бабочек. Трепещут над ветками и поют в унисон. Их штук шестьдесят, не меньше, и они поют свою брачную песню. Маленькие и сверкающие, как драгоценные камни. Все в трепете и в звуках. Мария Сибилла полагает, что все они самцы, их поразительные окраски подсказывают ей, что перед ней самцы, разрядившиеся для поиска подруг и поющие хором. Их голоса не красивы — им недостаёт сладости хелаби или лирической нотки дрозда. Звук, который они издают, похож на скрежет, тонкий, пронзительный скрип камня, трущегося о металл.

Птицы проявляются, как детали картины: сначала абстрактная форма и цвет, которые постепенно становятся резче, различимее.

Чуть глубже в лес, и они снова видят колибри, но эти, хотя и живы, не поют.

Они попались в силки, расставленные на них шаманами, их яркие металлические цвета горят на солнце, но тельца обмякли, больше не трепещут, птички попали в шаманские сети, едва уловимое глазом биение крыльев прекратилось, они пойманы в силки, их штук сорок или пятьдесят, а то и больше, в сетях шаманов.

Шаманы расставили силки на колибри. Это их пища, объясняет Марта Марии Сибилле, — они едят исключительно мясо колибри.

И брачная песнь смертельна для колибри, обречённых на сети шаманов.

Сахарные фермы повсюду, куда ни глянь: Мачадо; Кастильо; Альвамант; Кордова; Давилаар; Боависта; Провиденция. Плантации, где каждый год снимают урожай. Где топят котлы и режут тростник, пробуя его на сахар. И сахар капает с обрезанных стеблей. На плантации Кастильо сегодня свадьба, и все прихожане Суринама съехались на праздник. Невеста — дочка Кастильо, жених — старший Альвамант. Ей семнадцать, а старшему Альваманту сорок три, и он уже дважды вдовец. Невеста — девственница, сладкая, как сахарный тростник.

Именно на свадьбе у Кастильо и был написан тот знаменитый групповой портрет: все мужчины, двадцать два по счёту, позируют, как офицеры милиции, у одного из накрытых столов. Доктор Петер Кольб есть на этом портрете, он сидит, глядя влево, его руки в движении, как будто он жестикулирует во время разговора. Мэтью ван дер Лее тоже там, стоит в полупрофиль, с оживлённым выражением глядя на доктора Кольба. Остальные мужчины смотрят прямо перед собой, в центре жених, раскрасневшийся в предвкушении.

На той же свадьбе был написан и портрет Марии Сибиллы, в садовом шёлке и атласном плаще с капюшоном. У неё хорошее настроение, щёки разгорелись от жары. Она только что танцевала один из свадебных танцев, это был котильон, а его танцуют турами, на каждом меняя партнёров. Несколько туров она сделала с Мэтью ван дер Лее.

Вдова Ивенес пересказывает гостям свой сон про белого зверя. В этом сне вдова видит себя ребёнком. Она ведёт зверя на цепочке, и животное, тихое и послушное, семенит, как собачка, за девочкой Ивенес. Но тут поднимается ветер, и шерсть белого зверя начинает ходить волнами, как грива льва, но девочка Ивенес и зверь продолжают идти сквозь ветер, а зверь запрокидывает голову и испускает яростный рык, и пока зверь ревёт, волосы девочки Ивенес разлетаются из-под чепчика.

Но зверь — не сон на плантации Провиденция. Он напал на рабыню и вырвал из её рук младенца. Она родила ночью, а утром отстала от других по дороге на сахарное поле. Зверь появился ниоткуда, прыгнул на женщину, впился в её плоть, и женщина уронила ребёнка. Зверь сразу отстал от неё, подхватил ребёнка с земли и бросился в лес.

Чёрные мужчины сидят на корточках у откидной двери одной из лачуг.

Джама-Санти, ребёнок, который видел нападение, приглашён мужчинами, чтобы рассказать о нём. Он был в кустах на краю сахарного поля и видел, как женщина отдыхала с ребёнком. А рядом он увидел зверя, тот как будто прятался. Зверь сначала шёл через поле на четырёх ногах, вот так, и Джама-Санти становится на четвереньки, чтобы показать это мужчинам, а потом бросился на женщину и встал на две ноги, отчего сделался выше мужчины, сшиб женщину наземь и убежал с её младенцем.

Человек-крокодил, человек-обезьяна, человек-аллигатор.

Чёрные загривки ощетиниваются; голландцы этого пока не замечают. В лачугах звучат слова, чёрные рабы повторяют их на своём негер-энгельн.

Человек-аллигатор, человек-загадка, человек-крокодил.

Но что ещё можно рассказать о той свадьбе, об угощении и танцах, о бесконечных турах котильона? Или, если уж на то пошло, что ещё можно рассказать о молодой паре? Непорочная невеста. Нетерпеливый жених. Обратить ли на них внимание сейчас, когда надвигается ночь с её сладким излиянием — так льётся жидкость из стебля сахарного тростника? Надрез на стебле глубок, и сахарный сироп стекает по капле.

Мария Сибилла ушла за господский дом на плантации Кастильо, а Мэтью ван дер Лее по пятам.

— Господин ван дер Лее, — говорит она, увидев его. — Сюда, идите. — Её чёрные волосы собраны в высокую причёску, плечи обнажены, в своём цветастом шёлке она кажется худенькой.

— Госпожа Сибилла, — говорит Мэтью ван дер Лее, приближаясь к ней.

Скоро они будут возвращаться в Суримомбо.

Ранний вечер, ещё не спустилась темнота. Рабочий день на сахарных плантациях закончен. Рабы говорят о звере, они говорят, что у него злобные, сверкающие глаза. И земля выходит из моря и углубляется в джунгли.

Ею движет желание, а не что-нибудь ещё. Желание заглянуть за границы, которые иначе могли бы положить ей предел. Утром она одна выходит в поля, за усадьбу, в лесок, одна уходит в джунгли.

Издалека она принимает их за больших птиц, но, подойдя ближе, видит, что это обезьяны. Их целая стая на земле посреди вырубки. Обезьяны любопытны, особенно те, что помоложе, без всякого страха они подходят, чтобы обнюхать её. Какой-то малыш хватает её за край рабочего халата. Но, едва она делает шаг вперёд, малыш бросает её и отбегает назад, к остальным. Взрослые подходят, грозясь, с оглушительными криками, а потом все разом взлетают на деревья.