История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен. Страница 91

– Странно, – говорит Скотт. Зубы у него стучат, но она все равно слышит замешательство в его голосе. – Я не включал этот чертов фильм, потому что боялся, что он может тебя разбудить, Лизи. И потом…

Она знает, что это так – когда она пришла сюда и нашла его в кресле-качалке, телевизор не работал, но сейчас у нее куда более важный вопрос:

– Скотт, он может последовать за нами?

– Нет, крошка, – отвечает Скотт. – Не сможет, если не уловил как следует твой запах или не сосредоточился на тво… – Он замолкает. Потому что его, похоже, больше интересует фильм. – Опять же, «Джамбалайя» в этом эпизоде не звучит. Я смотрел «Последний киносеанс» раз пятьдесят и считаю, что, за исключением «Гражданина Кейна» [100], это лучший фильм всех времен, но в эпизоде в бильярдной «Джамбалайя» никогда не звучала. Там поет Хэнк Уильямс, все так, но «Ко-Лайгу», песню об индейском вожде. А если телевизор и видеомагнитофон работают, то где гребаный свет?

Он встает с кресла-качалки и щелкает настенным выключателем. Ничего. Сильный холодный ветер с Йеллоунайфа наконец-то добил систему электроснабжения, обесточил Касл-Рок, Касл-Вью, Харлоу, Мортон, Ташмор-Понд и большую часть западного Мэна. В тот самый момент, когда Скотт щелкает бесполезным выключателем, телевизор вырубается. На мгновение картинка становится такой яркой, что режет глаза, а потом исчезает. И в следующий раз, когда он ставит кассету с «Последним киносеансом», выясняется, что десятиминутный отрывок в середине фильма стерт, словно этот кусок пленки попал в сильное электромагнитное поле. И хотя они никогда об этом не заговаривают, и Скотт, и Лизи понимают, что именно Лизи перетащила их обратно, пусть они оба визуализировали спальню для гостей, именно Лизи стала основной движущей силой… и, конечно же, именно Лизи визуализировала старину Хэнка, поющего «Джамбалайю», а не «Ко-Лайгу». Это Лизи вложила столько энергии в визуализацию работающих телевизора и видеомагнитофона в момент их возвращения, что оба устройства продолжали работать еще почти полторы минуты, хотя весь округ Касл уже остался без электричества.

Скотт загружает печку на кухне дубовыми полешками из дровяного ящика, Лизи сооружает на линолеуме постель из надувных матрацев и одеял. Когда они ложатся, он обнимает ее.

– Я боюсь засыпать, – признается она. – Боюсь, что утром, проснувшись, обнаружу, что печь погасла, а тебя опять нет.

Он качает головой.

– Со мной все будет хорошо… во всяком случае, на какое-то время.

Она смотрит на него с надеждой и сомнением.

– Ты что-то знаешь или говоришь это для того, чтобы успокоить свою маленькую жену?

– А как ты думаешь?

Она думает, что это не призрак Скотта, с которым она жила с ноября, но ей трудно поверить в это волшебное превращение.

– Вроде бы тебе получше, но я не знаю, что и думать.

В печи взрывается сучок, и она подпрыгивает. Он крепче обнимает ее. Она сильнее прижимается к нему. Под одеялами тепло. В его объятиях тепло. Он – это все, что ей нужно в темноте.

Скотт говорит:

– Эта… эта болезнь, которая передается в нашей семье по наследству… она приходит и уходит. Как судорога.

– Но она может вернуться?

– Лизи, может, и не вернется. – Сила и уверенность его голоса так поражают, что она смотрит ему в лицо. Не видит двуличности, пусть предназначенной для того, чтобы изгнать тревогу из сердца жены. – А если и вернется, то не с такой силой, как на этот раз.

– Тебе говорил об этом отец?

– Мой отец мало что знал о тупаках. Раньше я чувствовал притяжение… того места, где ты меня нашла… дважды. Первый раз – за год до нашей встречи. Тогда меня удержала выпивка и рок-музыка. Второй…

– В Германии, – бесстрастно заканчивает Лизи.

– Да, – говорит он. – В Германии. Тогда меня удержала ты, Лизи.

– Как близко ты подошел к опасной черте, Скотт? Как близко ты подошел к ней в Бремене?

– Очень близко, – отвечает он, и у нее все холодеет внутри. Если бы она потеряла его в Германии, то потеряла бы навсегда. Mein gott. – То был легкий ветерок в сравнении с третьим разом. На меня обрушился ураган.

Ей хочется задать еще много вопросов, но больше всего хочется обнимать его и верить ему, когда он говорит, что теперь, возможно, все будет хорошо. Так хочется верить врачу, предполагает она, когда тот говорит раковому больному о ремиссии и о том, что болезнь, возможно, уже никогда не вернется.

– И ты в порядке. – Ей нужно услышать, чтобы он сказал это еще раз. Нужно.

– Да. Как говорится, готов к труду и обороне.

– А… он? – Уточнять необходимости нет. Скотт знает, о чем она спрашивает.

– Он давно знает и мой запах, и образ моих мыслей. После стольких лет мы, можно сказать, закадычные друзья. Он мог бы забрать меня, если б захотел, но для этого надо приложить усилие, а этот мальчик довольно ленив. И потом… что-то приглядывает за мной. Что-то со светлой стороны. Есть и светлая сторона, знаешь ли. Ты должна знать, потому что сама – ее часть.

– Однажды ты сказал, что мог бы позвать его, если бы захотел. – Эти слова она произносит очень тихо.

– Да.

– И иногда ты хочешь. Да?

Он этого не отрицает, а снаружи воет холодный ветер. Но под одеялом, рядом с кухонной печью, тепло. С ним тепло.

– Оставайся со мной, Скотт, – говорит она.

– Я останусь, – отвечает он. – Останусь, пока…

– Останусь, пока смогу, – повторила Лизи его слова.

И тут же поняла, что вернулась и в спальню, и на кровать. Поняла, что постель придется менять, потому что вернулась вся мокрая, да еще со ступнями, покрытыми песком другого мира. Поняла, что дрожит всем телом, пусть в комнате и тепло. Поняла, что лишилась лопаты с серебряным штыком: оставила ее в другом мире. И, наконец, поняла, что в самый последний момент она скорее всего остановила взгляд на своем муже и практически наверняка больше его не увидит; ее муж стал одной из запеленутых фигур, непохороненным трупом.

Лежа на мокрой постели в пропитанных водой шортах, Лизи разрыдалась. Ей предстояло много чего сделать, и она уже ясно представляла себе, что именно и в какой последовательности (возможно, это и было частью приза, который она получила в конце последней охоты на була), но сначала она хотела окончательно оплакать мужа. Она приложила руку к глазам и, рыдая, пролежала так следующие пять минут, пока глаза не опухли до такой степени, что чуть не закрылись. Да и горло разболелось. Лизи никогда бы не подумала, что будет так сильно хотеть Скотта, что ей так будет его недоставать. Это был шок. И при этом, пусть левая грудь еще чуть болела, Лизи никогда не чувствовала себя так хорошо, никогда так не радовалась жизни, не ощущала в себе силу раздать всем сестрам по серьгам.

Как говорится.

Глава 12

Лизи в «Гринлауне»

(«Холлихокс»)

Она смотрела на часы на прикроватном столике, стаскивая с себя мокрые шорты и улыбаясь. Улыбку вызвало не расположение стрелок, показывающих, что до этого июньского полудня осталось каких-то десять минут, но вдруг пришедшая в голову фраза Скруджа из «Рождественской песни»: «Духи сделали все это за одну ночь». И вот какая мысль пришла Лизи в голову по этому поводу: что-то сумело добиться очень многого в ее собственной жизни за очень короткий период времени, главным образом за несколько последних часов.

«Но нужно помнить, что я жила в прошлом, а оно занимает на удивление много времени в жизни человека», – подумала она… и после короткой паузы расхохоталась. Смех этот мог бы показаться безумным тому, кто услышал бы его из коридора.

«Все нормально, продолжай смеяться, любимая, здесь никого нет, кроме нас, цикад», – думала она, направляясь в ванну. Расхохоталась вновь, резко оборвала смех, подумав, что Дули может быть где-то рядом. Скажем, спрятаться в подвале или в одном из многочисленных чуланов этого большого дома. Может потеть в это жаркое утро на чердаке, аккурат над ее головой. Она практически ничего о нем не знала, кто бы спорил, но нисколько бы не удивилась, если б Дули действительно спрятался в доме. Он уже показал себя смелым сукиным сыном.