Исход. Том 2 - Кинг Стивен. Страница 36

От вина у Ларри слегка разболелась голова, он пытался убедить себя, что испытываемый им легкий озноб был следствием справедливой кары, ниспосланной за неумеренное питие хорошего вина, словно это был дешевый мускат. Но дело было вовсе не в этом. Ларри подумал: «Слава тебе, Господи, за видение в туннеле. Слава тебе, Господи, за избирательность восприятия. Потому что без него все мы уже могли бы войти в историю любовных иллюзий».

Его мысли путались. Внезапно его охватила уверенность, что Гарольд следит за ним сквозь планки жалюзи, сжимая и разжимая кулаки, словно душитель, а его улыбка превратилась в маску ненависти… Всякой собаке свое время. И тут же Ларри вспомнил ночь, проведенную в Беннингтоне на оркестровой площадке, когда он проснулся с ощущением ужаса от чьего-то присутствия… и как он затем услышал (или это ему только приснилось?) приглушенный стук удаляющихся на запад ботинок.

«Сейчас же прекрати. Прекрати пугать себя до смерти».

«Бут-Хилл. — В его воображении стали возникать ассоциации [8]. — Ради Христа, прекрати, лучше было не вспоминать о мертвецах за этими задернутыми шторами, лежащих в темноте, как в туннеле, тунелле Линкольна, а вдруг они все задвигаются, зашевелятся, Боже праведный, да прекрати же…».

И вдруг он поймал себя на воспоминании далекого детства. Мать повела его в зоопарк в Бронксе. Когда они вошли в обезьяний питомник, тяжелый дух ударил ему в ноздри так, словно его ударили кулаком не по носу, а прямо внутрь его. Он было повернулся, чтобы выскочить оттуда, но мать остановила его.

«Просто дыши спокойно, Ларри, — сказала она. — И через пять минут ты уже не будешь замечать никакого противного запаха».

Он остался, не веря ей, борясь с приступом тошноты (уже в семь лет для него не было ничего хуже рвоты), и оказалось, что она была права. Уже через полчаса он с удивлением наблюдал, как люди, только переступив порог обезьянника, начинали махать перед носом с выражением отвращения на лице. Он сказал об этом матери, и Элис Андервуд рассмеялась;

— Да, здесь по-прежнему плохо пахнет. Но не для тебя.

— Как так, мамочка?

— Я не знаю. Это может каждый. Нужно только сказать себе: «Сейчас я снова понюхаю, как НА САМОМ ДЕЛЕ пахнет в обезьяннике» — и сделать глубокий вдох. Он так и сделал, и снова появилась вонь, даже хуже, чем прежде, и его хот-доги и вишневый пирог стали снова подступать к горлу тошнотворным взбитым комком, и он бросился к двери, туда, на свежий воздух, и едва удержал все в себе.

«Это и есть избирательность восприятия, — подумал Ларри, — и мать знала, как это называется». Как только эта мысль оформилась в его сознании, он услышал голос Элис: «Только скажи себе: «Я сейчас снова понюхаю, как НА САМОМ ДЕЛЕ пахнет Боулдер». И он действительно вдыхал его именно так, он действительно вдыхал его. Он вдыхал то, что просачивалось через все закрытые двери и задернутые шторы, он вдыхал запах непрекращающегося гниения даже сейчас, когда почти все до единого вымерли.

Он шел все быстрее, он еще не бежал, но уже был близок к этому, вдыхая эту сочную, густую вонь, которую и он — и все остальные — перестали сознательно ощущать потому, что она была везде, она была всем, она окрашивала мысли, и уже не надо было задергивать шторы даже тогда, когда занимаешься любовью, потому что за задернутыми шторами лежат мертвые, а живые по-прежнему хотят смотреть в мир.

И снова у него подступило к горлу, но на этот раз это были не хот-доги и не вишневый пирог, а вино и конфеты «Пэйдэй». Потому что это был такой обезьян ник, из которого он никогда не сможет выбраться, разве что переправится на необитаемый остров, и, хотя по-прежнему для него не было ничего хуже рвоты, он собрался сделать это сейчас…

— Ларри? С тобой все в порядке?

Ларри был настолько потрясен, что у него из горла вырвалось тихое: «Айк!» — и он подпрыгнул. Это был Лео, сидевший на краю, тротуара в трех кварталах от дома Гарольда. Он играл шариком от пинг-понга.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Ларри. Его сердце постепенно возвращалось к нормальному ритму.

— Я хотел, чтобы мы вдвоем пошли домой, — робко сказал Лео, — но мне не хотелось заходить в дом того парня.

— Почему? — спросил Ларри, садясь рядом с Лео.

Мальчик пожал плечами и перевел взгляд на шарик.

Тот ударялся о тротуар с тихим стуком — чпок! чпок! — и отпрыгивал назад в руки.

— Это очень важно для меня. Потому что Гарольд мне нравится… и не нравится. У меня к нему два чувства. Ты когда-нибудь чувствовал подобное к какому-нибудь человеку?

— У меня к нему одно чувство. — Чпок! Чпок!

— Какое?

— Я испугался, — просто сказал Лео. — Пойдем домой к маме-Надин и к маме-Люси.

Какое-то время они молча шли по Арапахо-стрит, Лео по-прежнему глухо бросал шарик о мостовую и ловил его.

— Извини, что заставил тебя так долго ждать, — наконец сказал Ларри.

— А-а, все в порядке.

— Нет, правда, если бы я знал, то поторопился бы.

— У меня ведь было дело. Я нашел это на лужайке. Это шарик для игры в понг-пинг.

— Пинг-понг, — рассеянно поправил Ларри. — Как ты думаешь, почему у Гарольда все окна занавешены?

— Чтобы никто не мог заглянуть, я так думаю, — ответил Лео. — Чтобы он мог заниматься тайными вещами. Как и мертвецы, верно? — Чпок! Чпок!

Они дошли до угла Бродвея и повернули на юг. Теперь они увидели других людей — выглядывающих из окон женщин в легких платьях, идущего куда-то мужчину и еще одного, сосредоточенно перебирающего рыболовные снасти в разбитой витрине магазина спорттоваров. Мимо них в обратном направлении проехал на велосипеде Дик Воллмен из их группы. Он помахал рукой Ларри и Лео. Те ответили ему.

— Тайные вещи, — размышлял Ларри вслух, вовсе не пытаясь вытянуть из мальчика что-либо еще.

— Может быть, он молится темному человеку, — как бы невзначай обронил Лео, и Ларри передернуло, словно он прикоснулся к оголенному проводу. Лео этого не заметил. Теперь он отбивал шарик два раза, вначале от тротуара, а затем ловил его на отлете от кирпичной стены, вдоль которой они шли… чпок-чпэк!

— Ты действительно так думаешь? — спросил Ларри как можно непринужденнее.

— Не знаю. Но он не такой, как мы. Он много улыбается. Но я думаю, что это черви внутри заставляют его улыбаться. Большие белые черви, которые пожирают его мозг.

— Джо… Лео, я хотел сказать…

Глаза Лео — потемневшие, отчужденные, китайские — вдруг прояснились. Он улыбнулся:

— Смотри, вон Дайана. Она мне нравится. Эй, Дайана — закричал он, размахивая руками. — Жвачка есть?

Дайана, которая смазывала цепное колесо по-паучьи тонкого десятискоростного велосипеда, обернулась, улыбаясь. Из кармана рубашки она вытащила пять пластин жевательной резинки, разложив их в руке веером, словно карты в покере. Со счастливым смехом Лео бросился к ней — с развевающимися на ветру волосами, с зажатым в руке шариком, оставив Ларри позади. Эта идея о белых червях под улыбкой Гарольда… откуда Джо («Нет, Лео, его зовут Лео, по крайней мере я в это верю») взял такую изощренную — и такую ужасную — идею? Этот мальчик побывал в состоянии полутранса. И не только он; как много раз за те несколько дней, которые они здесь, Ларри видел людей, останавливающихся, как вкопанные, посреди улицы с ничего не видящими глазами, а затем шедших дальше? Все изменилось. Казалось, весь спектр человеческого восприятия поднялся на целый уровень. Это чертовски пугало.

Ларри заставил свои ноги двигаться и направился туда, где Лео и Дайана делили жвачку.

В тот день Стью застал Франни за стиркой в маленьком дворике их дома. Наполнив таз водой, она всыпала туда чуть ли не полпачки порошка и размешала все ручкой швабры до образования густой белой пены. Она сомневалась, правильно ли все делает, но она ни за чтo на свете не пойдет к матушке Абигайль и не выкажет своего невежества. Франни погрузила одежду в воду, а вода была ледяной, затем прыгнула туда с мрачным видом и начала старательно шлепать ногами, как сицилийка, давящая виноград. «Новая модель стиральной машины «Мэйтэг-5000», — подумала она. — Метод взбивания обеими ногами, совершенный для ярких красок тончайшего нижнего белья, и…».