Противостояние. Том II - Кинг Стивен. Страница 50

Она встала, не зажигая свет, и опустилась на колени в своей белой хлопковой ночной рубахе. Она прижалась лбом к Библии, раскрытой на «Деяниях Апостолов». Преображение сурового старого Савла по дороге в Дамаск. Он был ослеплен светом, и по дороге в Дамаск шоры упали с его глаз. «Деяния» были последней главой в Библии, где учение подкреплялось чудесами, а что такое чудеса, как не божественная рука Господа, вершившая Его дело на земле?

Но, Боже, ведь шоры остались на ее глазах, и спадут ли они когда-нибудь?

В комнате слышалось лишь слабое шипение керосиновой лампы, тиканье ее механического будильника «Вестклокс» и ее негромкий бормочущий голос.

— Покажи мне мой грех, Господи. Я в неведении. Знаю, что упустила нечто такое, что Ты назначил мне увидеть. Я не могу заснуть, не могу облегчить желудок, и я не чувствую тебя, Господи. Мне кажется, я молюсь в мертвый телефон, а сейчас неподходящее для этого время. Как я обидела Тебя? Я слушаю, Господи. Слушаю тот ровный и тихий голосок в моем сердце.

И она стала слушать. Она прикрыла глаза скрюченными от артрита ладонями, наклонилась еще дальше вперед и постаралась очистить свой разум. Но все там было темным, как ее кожа, темным, как вспаханная земля, ждущая грядущего сева.

«Пожалуйста, Господи, Господи, пожалуйста…»

Но перед ней возникло лишь видение пустынной грунтовой дорога, тянущейся среди моря кукурузы. Там была женщина с мешком, набитым только что зарезанными курами. И появились ласки. Они ринулись вперед и стали терзать мешок, Они учуяли кровь — старую кровь греха и свежую кровь жертвы. Она услыхала, как старуха воззвала к Богу, но голос ее был слаб и капризен — обидчивый голосок, не просящий покорно, чтобы сбылась воля Господня, а требующий от Бога спасения, чтобы она могла закончить работу… свою работу… словно она читала замыслы Господни и могла подчинить Его волю своей. Ласки становились все нахальнее; ветхий мешок начал рваться, когда они грызли и тянули его. Ее пальцы были слишком стары, слишком слабы. И когда куры исчезнут в этих прожорливых глотках, ласки будут еще голодны. И тогда они бросятся на нее. Да. Тогда они…

А потом ласки стали разбегаться, с писком они исчезли в ночи, оставив содержимое мешка наполовину нетронутым, и она подумала с восторгом: «Бог все-таки спас меня! Да святится имя Его! Бог спас своего верного и доброго слугу».

«Не Бог, старуха. Я».

В своем нынешнем видении она обернулась, страх, вкусом напоминавший медь, жаркой струей залил ей глотку. И там, раздвинув кукурузу, как лохматый серебряный призрак стоял огромный волк со Скалистых гор — его пасть раскрылась в сардонической ухмылке, глаза горели. Его могучую шею охватывал ошейник из чеканного серебра — вещь дикой, варварской красоты, а с него свисал маленький камень, черный как ночь… только в середине было маленькое красное пятно, похожее на глаз. Или на ключ.

Она перекрестилась и сделала знак от дурного глаза в сторону этого жуткого явления, но его челюсти лишь шире распахнулись в ухмылке, обнажив розовый язык.

«Я приду за тобой, Матушка. Не сейчас, но скоро. Мы будем гнать тебя, как собаки травят оленя. Я — все то, о чем ты думаешь, но еще и большее. Я маг. Я тот, кто возвещает новую эру. Твои люди знают, кто я, Матушка. Они называют меня Джоном Завоевателем».

«Прочь! Именем Господа Бога всемогущего заклинаю тебя, оставь меня!»

Но она так испугалась! Не за людей вокруг, которые во сне были курами в мешке, а за себя. Страх охватил ее душу — страх за свою душу.

«У твоего Бога нет власти надо мной, Матушка. Он слаб».

«Нет! Неправда! Моя сила удесятерится, мне будут даны крылья, как у орла…»

Но волк лишь ухмыльнулся и придвинулся ближе. Она отшатнулась от его тяжелого, смрадного дыхания. То было воплощение ужаса, и она боялась. Она была на самом пике страха. А потом волк, по-прежнему ухмыляясь, начал разговаривать на два голоса, задавая вопросы и сам отвечая на них.

«Кто извлек воду из камня, когда нам хотелось пить?»

«Я», — ответил себе волк капризным полукарканьем-полумычанием.

«Кто спас нас, когда мы утратили мужество?» — спросил с ухмылкой волк; его пасть была уже лишь в нескольких дюймах от нее, а дыхание своим зловонием напоминало скотобойню.

«Я, — проскулил волк, придвигаясь еще ближе со своей ухмыляющейся пастью, полной зубастой смерти, и глазами, надменными и красными. — О, падите ниц и восхваляйте имя мое, я извлек воду из камня, восхваляйте же имя мое, ибо я — добрый и верный слуга, который приносит воду в пустыню, имя мое — это также имя моего Господина…»

И пасть волка широко распахнулась, чтобы проглотить ее.

— …имя мое, — бормотала она. — Восхваляйте имя мое, восхваляйте Бога, от которого исходят все благодеяния, восхваляйте Его, вы, создания, живущие под ним…

Она подняла голову и оглядела комнату в каком-то исступлении. Ее Библия валялась на полу. В окно, выходящее на восточную сторону, пробивался рассвет.

— О Боже мой! — воскликнула она громким дрожащим голосом.

«Кто извлек воду из камня, когда нам хотелось пить?»

Так вот оно что? Господи всемилостивый, вот оно что? Так вот почему шоры закрывали ее глаза и не давали увидеть то, что она должна была знать?

Горькие слезы покатились из ее глаз; преодолевая боль, она медленно подошла к окну. Артрит вонзал кривые, тупые иглы в суставы ее ног.

Она выглянула в окно, уже зная, что ей предстоит сейчас сделать.

Вернулась к шкафу, стащила через голову свою белую хлопковую ночную рубаху и бросила ее на пол. Теперь она стояла обнаженная, оголив тело, настолько испещренное морщинами, что оно было похоже на русло великой и древней реки времени.

— Да будет воля Твоя, — сказала она и начала одеваться.

Через час она медленно брела на запад по Мейплтон-авеню к лесным зарослям и узким ущельям за городом.

Стю был вместе с Ником на электростанции, когда туда ворвался Глен. Без всяких предисловий он выпалил:

— Матушка Абагейл. Она исчезла.

Ник пристально взглянул на него.

— Ты о чем? — спросил Стю, одновременно оттесняя Глена от команды, наматывающей медную проволоку на одну из перегоревших турбин.

Глен кивнул. Он проехал на велосипеде пять миль и все еще не мог перевести дух.

— Я пошел к ней, чтобы в общих чертах рассказать о вчерашнем собрании и дать послушать пленки, если она захочет. Я хотел, чтобы она знала про Тома, потому что мне было как-то не по себе от этой затеи… Наверное, то, что говорила Фрэнни, все-таки застряло в моей голове. Я хотел сделать это пораньше, поскольку Ральф сказал, что сегодня прибывают еще две группы, а вы ведь знаете, она любит приветствовать их. Я пришел туда около половины девятого. Постучал — она не отозвалась, и тогда я вошел. Подумал, если она еще спит, просто потихоньку уйду, но… я хотел удостовериться, что она не… не умерла или еще что-нибудь… она ведь такая старая.

Взгляд Ника не отрывался от губ Глена.

— Но ее там не было. И на подушке я нашел вот это. — Он протянул им кусок бумажного полотенца. Крупными дрожащими буквами там было написано:

— Черт меня подери, — сказал Стю. — Что же нам теперь делать? Ты как думаешь, Ник?

Ник взял записку и снова перечитал. Потом вернул ее Стю. Ярость схлынула с его лица, и теперь он выглядел лишь очень печальным.

— Наверное, нам придется перенести собрание на сегодня, — сказал Глеи.

Ник покачал головой. Он достал свой блокнот, что-то написал на страничке, вырвал ее и протянул Глену. Стю прочитал написанное через плечо Глена: Человек предполагает, Бог располагает. Матушка А. обожала эту поговорку и частенько повторяла ее. Глен, ты сам сказал, что она иным влекомая: Богом, ее собственным разумом, ее иллюзиями или чем бы там ни было. Что нам делать? Она ушла. Изменить это мы не можем.