Светящийся - Кинг Стивен. Страница 6

— Нет, о нет, нет!

Пожалуйста, Тони, не пугай меня, ради Бога.

ЬТРЕМС, ЬТРЕМС.

Перестань, Тони! Перестань сейчас же!

Темнота.

Во тьме гулкие шаги стали громче, отдаваясь эхом со всех сторон.

Вдруг Денни оказался в темном холле — он сидел на корточках посреди голубого ковра с переплетениями черных линий, образующих джунгли. Сидел, прислушиваясь к тяжелым приближающимся шагам, и вот темная фигура вывернула из-за угла и двинулась к нему, источая запах крови и неотвратимой судьбы. Монстр злобно размахивал клюшкой, по временам ударяя ею об стену так, что фонтаном била штукатурная пыль.

— Подойди ко мне и прими свое лекарство. Прими его как мужчина.

Гигантский монстр приближался к Денни, распространяя вокруг сладко-кислый запах мертвечины. Он размахивал клюшкой, рассекавшей воздух со зловещим свистом, затем следовал глухой удар в стену, выбивавший сухую пыль, от которой у Денни чесалось в носу и першило в горле. Маленькие красные глазки сверкали в темноте. Монстр оказался рядом и заметил Денни, распластавшегося по стене. А люк на потолке над его головой был закрыт.

Темнота. Чувство полета.

— Тони, забери меня отсюда, пожалуйста, забери…

И он снова оказался на Апарахоу-стрит, на бровке тротуара, весь мокрый от пота, так что рубашка прилипла к спине.

В ушах у него все еще звучал тяжелый размеренный гул шагов. В нос ударил запах мочи, исходивший от штанишек, — в приступе страха он обмочился. Ему все еще виделась рука, перевесившаяся через край ванны: по ее пальцам стекала кровь и стекало то необъяснимое слово, что страшнее всех остальных: ЬТРЕМС!

А на улице вовсю сияло солнце. Вокруг были реальные веши, кроме Тони, который стоял в конце улицы, похожий на маленькое пятнышко. Поэтому его голос казался тихим, тонким и приятным: «Будь осторожнее, док…»

И в то же мгновение Тони пропал, а из-за угла показался «жук», тащивший за собой шлейф синего дыма. В одно мгновение Денни вскочил с тротуара и бросился к отцу, размахивая руками и вопя во все горло:

— Папа, эй, папочка! Привет, папа!

Джек подвел свой «фольксваген» к тротуару, выключил мотор и открыл дверцу. Денни подбежал к нему и вдруг замер на месте, вытаращив глаза. Сердце подкатило к горлу и остановилось. Рядом с папой на сиденье лежала короткая клюшка, конец ее был покрыт кровью и волосами.

Потом клюшка превратилась в сумку с покупками.

— Денни, ты здоров, док?

— Да-а, со мной все в порядке, — он подошел к отцу, прижался лицом к брезентовой куртке на меховой подкладке и обнял отца крепко-крепко.

— Эге, да ты мокрый как мышь. Нельзя сидеть на солнышке столько времени.

— Кажется, я нечаянно заснул. Я люблю тебя, папочка, и долго ждал тебя.

— И я люблю тебя, Денни. Я привез кое-что из продуктов. Ты уже достаточно большой, чтобы отнести сумку домой…

— Скажешь тоже, конечно, отнесу.

— Док Торранс — самый сильный мужчина на свете. — Джек потрепал сыну волосы. — Только вот любит засыпать на улице.

Потом они пошли к дому, а мамми уже поджидала их на крыльце. Денни стоял на второй ступеньке и смотрел, как они целовались. От них исходила любовь, такая же, как от той парочки, что гуляла по улице, взявшись за руки. От радости Денни захотелось прыгать.

Сумка с едой — всего-навсего сумка — оттягивала ему руки. Все в порядке: папа благополучно вернулся домой и не совершил Дурного Поступка.

Но страх, холодный и безжалостный, сжал его маленькое сердце при воспоминании о загадочном слове, запечатлевшемся в зеркале его души: ЬТРЕМС.

4. В телефонной будке

Джек припарковал свой «фольксваген» у Рексоллского торгового центра и заглушил мотор. Некоторое время он размышлял, не поехать ли дальше, чтобы сменить топливный насос, но снова решил, что не может позволить себе этого. Если «жук» пробегает до ноября, то может уйти в почетную отставку без ремонта. В ноябре снег в горах будет высотой до крыши «жука»… а может быть, и выше, чем три «жука», поставленных друг на друга.

— Останешься в машине, док? Я тебе принесу шоколадку.

— А я могу пойти с тобой?

— Мне нужно позвонить по личному делу.

— А из дома ты не мог позвонить?

— Понадобился бы талон.

Несмотря на бедственное положение с финансами, Венди настояла, чтобы в квартире установили телефон. У них ребенок, выставила она довод, — особенно такой, как Денни, страдающий обмороками, и им никак нельзя обойтись без телефона. Поэтому Джек с трудом наскреб тридцать долларов на установку и девяносто долларов на уплату за пользование, что проделало громадную брешь в их бюджете. А телефон до сих пор молчал, за исключением двух случаев, когда их номер набрали по ошибке.

— Принеси мне шоколадку «Кошка Руфь», папочка.

— Хорошо. А ты сиди и не балуй с переключателем скоростей.

— Ладно, я буду разглядывать карты.

Как только Джек вылез из машины, Денни открыл дверцу перчаточного отделения и вытащил пять потрепанных дорожных карт штатов Колорадо, Небраска, Юта, Вайоминг и Нью-Мексико. Ему нравились карты, нравилось водить пальцем по дорогам. На его взгляд, их переезд на запад имел то преимущество, что теперь его палец мог путешествовать по новым дорогам.

Джек подошел к стойке, купил плитку шоколада для Денни, газету и октябрьский номер «Райтерc Дайджест» — для себя. Он протянул продавщице пять долларов и попросил сдачу четвертаками. Бренча в ладони серебряными монетками, направился к телефонной будке. Отсюда он мог видеть Денни. Тот сидел в машине, склонив голову над картами. Чувство нежности к малышу охватило Джека, хотя лицо его сохраняло мрачную неподвижность.

Конечно, он мог бы высказать Элу Шокли свою признательность за получение работы и по домашнему телефону. Он не собирался говорить ничего такого, что не предназначалось бы для ушей Венди.

Этому противилась его гордость. Последнее время он усиленно прислушивался к тому, о чем ему шепчет его гордость, ибо помимо жены и сына, шестисот долларов на текущем счету и потрепанного «фольксвагена» 1968-го года выпуска у него оставалась только гордость. Единственная вещь, которая безраздельно принадлежит ему. Даже счет в банке был общим. Всего год назад он работал учителем английского в одной из самых шикарных школ в Новой Англии. Тогда у него были друзья, настоящие друзья, коллеги, которые восхищались его умением работать с классом и преданностью литературным занятиям. Всего каких-то полгода назад дела шли отлично. В конце каждой недели у него оставались деньги, которые можно было положить на свой счет в сберегательном банке. А раньше, в запойные дни, у него в карманах не оставалось ни пенни, хотя Эл Шокли оплачивал большую часть выпивки. Они с Венди уже стали подумывать о собственном домике, который могли бы приобрести в рассрочку. Речь шла о каком-нибудь деревенском домишке, который можно было бы основательно обновить за семь или восемь лет, и незачем ломать себе голову — они молоды и у них впереди много времени.

Потом он сорвался. Из-за Джорджа Хартфилда.

Все их надежды пошли прахом в кабинете директора школы мистера Кроммерта, где все пропахло старинной кожей диванов и переплетов книг, где на стенах висели литографии с портретами бывших директоров Ставингтонской школы, начиная с 1879 года, со времени ее основания. За окнами кабинета апрельский ветерок шуршал листьями плюща, и издали доносились крики игравших ребят, а от радиатора под окном исходил тонкий свист перегретого пара. Здесь все походило на сцену из его собственной пьесы. И ему подумалось: нет, это не пьеса, а суровая реальность. Его жизнь. Как же он умудрился так ее испоганить?

— Положение серьезное, Джек. Чертовски серьезное. Совет попечителей попросил меня довести свое решение до твоего сведения.

Совет потребовал отставки Джека, и Джек вынужден был дать согласие. При других обстоятельствах он продержался бы в должности до июня, когда предполагалось переизбрание на новый срок.