Сияние (др. издание) - Кинг Стивен. Страница 12

Он вернулся к машине и сунул Дэнни слегка подтаявшую «Бэби Рут».

— Пап.

— Что, док?

Дэнни помедлил, глядя в отсутствующее лицо отца.

— Пока я ждал, когда ты вернешься из отеля, мне приснился плохой сон. Помнишь? Когда я заснул?

— Угу.

Но толку не было. Папа думал о чем-то другом, не о Дэнни. Он снова думал про Плохой Поступок.

(мне приснилось, что ты сделал мне больно, папа)

— Что же тебе приснилось, док?

— Ничего, — сказал Дэнни. Когда они выезжали со стоянки, он сунул карты обратно в «бардачок».

— Точно?

— Ага.

Джек с легким беспокойством взглянул на сына и вернулся мыслями к пьесе.

6. Ночные мысли

Кончив заниматься любовью, ее мужчина уснул рядом с ней.

Ее мужчина.

Она чуть улыбнулась в темноте. Его семя теплой медленной струйкой еще стекало меж ее слегка разведенных бедер. Улыбка вышла и полной жалости, и довольной одновременно, потому что понятие ее мужчинавключало в себя сотню различных чувств. Каждое из них, рассмотренное отдельно, вызывало недоумение. Вместе, в плывущей ко сну темноте, они напоминали далекий блюз, звучащий почти в пустынном ночном клубе — грустный, но приятный.

Чье это, Билли Холлидея? Или автор — кто-то более прозаический, вроде Пегги Ли? Какая разница. Грустная сентиментальная мелодия мягко звучала в голове у Венди, как будто в клубе за полчаса до закрытия играл старый музыкальный автомат — например, «Вурлитцер».

Сейчас, отключаясь от окружающего, она задумалась, в скольких же постелях ей приходилось спать с мужчиной, что лежит рядом. Они познакомились в колледже и сперва занимались любовью у него на квартире… Тогда не прошло еще и трех месяцев с тех пор, как мать, выкинув ее из дома, велела никогда там не показываться и добавила, что если Венди куда-то собирается, то может ехать к своему папочке, потому что это из-за нее они развелись. Было это в семидесятом году. Неужели так давно? В следующем семестре они с Джеком съехались, нашли работу на лето и, когда начался выпускной курс, сняли квартиру. Яснее всего она помнила большую двуспальную продавленную кровать. Когда они занимались любовью, ржавая металлическая сетка поскрипывала в такт. Той осенью ей наконец удалось вырваться от матери. Джек ей помог. «Она по-прежнему хочет доставать тебя, — сказал он. — Чем чаще ты будешь ей звонить, чем чаще будешь приползать обратно, выпрашивая прощение, тем больше у нее окажется возможностей шпынять тебя отцом. Ей это во благо, Венди, потому что так и дальше можно верить, что всему виной ты. Но тебе это не на пользу». В тот год они без конца говорили об этом в постели.

(Джек сидит на кровати, натянув до пояса простыню, в пальцах тлеет сигарета, он глядит ей прямо в глаза, полунасмешливо, полусердито, и говорит: Она велела тебе никогда там не показываться, верно? Носа туда не совать, так? Тогда почему она не вешает трубку, если знает, что звонишь ты? Почему только твердит, что не пустит тебя в дом со мной? Да потому, что считает, что я могу подпортить ей всю музыку. Она хочет по-прежнему капать тебе на мозги, детка. Идиотизм — позволять ей это. Она велела тебе больше никогда туда не возвращаться, так отчего бы не поймать ее на слове? Забудь об этом.В конце концов Венди и сама стала так же смотреть на ситуацию)

Джеку принадлежала идея расстаться на некоторое время — «чтобы понять, какова перспектива наших отношений», сказал он. Венди боялась, что он заинтересовался кем-то еще. Позже выяснилось, что это не так. Весной они опять были вместе, и Джек спросил, не хочет ли она повидаться с отцом. Венди дернулась, как от удара хлыста.

Как ты узнал?

Тень знает все.

Ты что, шпионил за мной?

И его нетерпеливый смешок, от которого Венди всегда делалось неловко, как будто она восьмилетняя крошка и причины ее поступков понятны Джеку лучше, чем ей самой.

Тебе нужно было время, Венди.

Для чего?

По-моему… чтобы понять, за кого из двоих ты хочешь выйти.

Джек, что ты болтаешь?

Похоже, делаю тебе предложение.

Свадьба. Отец там был, а мать — нет. Она обнаружила, что с Джеком может пережить и это. Потом появился Дэнни, ее милый сынок.

Тот год был самым лучшим, и в постели тоже так хорошо никогда не бывало. После рождения Дэнни Джек нашел ей работу — печатать на машинке для полудюжины сотрудников кафедры английского языка: проверочные вопросы, экзаменационные билеты, расписание уроков, рабочие заметки, списки. Наконец, одному из них она перепечатала роман — роман, который, к крайне непочтительной и очень личной радости Джека, так и не опубликовали. За работу платили сорок долларов в неделю, а потом за те два месяца, что она перепечатывала неудавшийся роман, плата взлетела до шестидесяти. Они купили свою первую машину, пятилетний «бьюик» с детским сиденьем в середине. Расторопные, смышленые, легкие на подъем молодые супруги. Из-за Дэнни между Венди и матерью наступило вынужденное перемирие — напряженное, не слишком-то веселое, но все-таки перемирие. Когда она возила Дэнни к бабушке, то Джека с собой не брала. И не рассказывала ему, что мать, хмурясь, всякий раз перепеленывала Дэнни заново и всегда умела найти у него на попке или в промежности первое свидетельство обвинения — пятнышко сыпи. Мать никогда ничего не говорила прямо, и все-таки до Венди дошло: примирение уже стоит ей ощущения, что она, Венди, плохая мать и, может быть, эту цену ей придется выплачивать всю жизнь. Мать всегда находила, чем ее достать.

Днем Венди сидела дома, хозяйничала, кормила Дэнни из бутылочки в омытой солнцем кухне четырехкомнатной квартиры на третьем этаже, слушая пластинки на портативном, работающем от батареек, стереопроигрывателе, который купила, еще будучи студенткой. Джек приходил домой в три (или в два, если считал, что последний урок можно сократить) и, пока Дэнни спал, уводил ее в спальню, тогда страхи насчет того, что она плохая мать, стирались.

По вечерам, пока Венди печатала, Джек писал и занимался своими заданиями. В те дни, бывало, выйдя из спальни, где стояла машинка, она заставала обоих спящими на диване в кабинете — Дэнни, засунув большой палец в рот, уютно возлежал на груди раздетого до трусов Джека. Она переносила Дэнни в кроватку, прочитывала, что Джек написал за вечер, и только потом будила его, чтобы он перешел в спальню.

Лучший год, лучшая постель.

В те дни Джек еще справлялся со своей тягой к спиртному. В субботу вечером забегала компания друзей-студентов, появлялся ящик пива, начинались споры, в которых Венди почти не участвовала — ведь сама она занималась социологией, а Джек — английским. Спорили насчет того, литературным или историческим произведением считать дневники Пеписа, обсуждали поэзию Чарлза Олсона, иногда читали куски еще не законченных работ. Спорили на сотни тем. Нет, на тысячи. Необходимости участвовать она не ощущала — достаточно было примоститься в кресле-качалке рядом с Джеком, который по-турецки сидел на полу, держа в одной руке пиво, а другой нежно обхватив ее икру или лодыжку.

В Нью-Хэмпширском университете шла ожесточенная борьба за лидерство, а Джек нес дополнительное бремя — он писал. Каждый вечер он тратил на это не меньше часа. Это было его рутиной. А субботние посиделки — необходимым лечением. На них Джек давал выход энергии, которая иначе могла бы накапливаться до тех пор, пока он не взорвался бы.

Заканчивая диплом, он получил работу в Стовингтоне, главным образом благодаря своим рассказам — к тому времени было опубликовано уже четыре, один — в «Эсквайре». Венди достаточно ясно помнила тот день — на то, чтобы забыть, трех лет мало. Она чуть не выбросила письмо, решив, что это — очередное предложение подписки. Но, вскрыв конверт, обнаружила внутри письмо, извещающее, что «Эсквайр» в начале следующего года хотел бы использовать рассказ Джека «Что касается черных дыр». Они заплатят девятьсот долларов не за публикацию, а за согласие. Почти половину того, что она зарабатывала за год, перепечатывая разные бумажки, и Венди полетела к телефону, оставив Дэнни, комично таращившего глазенки ей вслед, сидеть в высоком стульчике с перемазанной пюре из говядины с горохом рожицей.