Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. - Сароян Уильям. Страница 58

Ее слова почему-то рассердили Хасана.

 — Ты же всегда знаешь все лучше специалиста, — сказал он. — В таком случае зачем мы приехали сюда? Надо было просто посоветоваться с тобой и никуда не ездить.

Она опустила глаза и уставилась на ремешки своей сумки. Конечно, сын волнуется, но его слова обидели ее. И когда родители с девочкой пошли в кабинет, она осталась в приемной.

Вскоре Хасан вернулся и сел рядом.

 — Воспаление среднего уха, — сказал он. — Сейчас доктор сделает ей укол пенициллина.

Она молча кивнула. Главное сейчас — не раздражать его, не напоминать, что она так и думала. Раздался громкий плач Хилари. Наверное, ей делают укол. Миссис Ардави так боялась уколов; она сжала сумку побелевшими пальцами и оглянулась вокруг. Эта приемная с деревянными игрушками и картинками для малышей показалась ей такой бездушной. Из сочувствия к внучке и у нее разболелось ухо. Она вспомнила, как однажды залепила здоровенную пощечину Али; мальчик проплакал весь день и уснул с засунутым в рот большим пальцем.

Пока Хасан находился рядом, она не раскрывала рта. Но на следующее утро за завтраком сказала:

 — Элизабет, дорогая, ты помнишь нашу позавчерашнюю прогулку?

 — Помню. — Элизабет выдавливала апельсиновый сок для Хилари. Девочка повеселела и уплетала завтрак за обе щеки.

 — Помнишь, я сказала тебе, что надо покрыть девочке головку? Теперь ты понимаешь, что надо быть осторожнее? Девочка заболела из-за твоего легкомыслия. Мы могли потерять ее. Ты меня понимаешь?

 — Нет, — сказала Элизабет.

Неужели это так трудно понять? В последнее время родной язык казался ей засохшим, как кусок черствого хлеба. Миссис Ардави вздохнула и попыталась продолжить:

 — Видишь ли, без шапки…

И тут Элизабет бросила апельсин, взяла на руки Хилари и вышла из комнаты. Миссис Ардави уставилась ей вслед: ну что такого страшного она сказала?

Остаток, дня Элизабет провела в своей спальне. Она занялась разборкой вещей в комодах и шкафах. Несколько раз миссис Ардави подходила к спальне невестки, нерешительно останавливалась в дверях и смущенно наблюдала за Элизабет. Хилари сидела на полу и играла с пустыми флаконами из-под духов. Казалось, Элизабет намеревалась выбросить все: блузки без пуговиц, растянутые свитера, чулки и расчески, тюбики из-под губной помады. «Могу я чем-нибудь помочь?» — спросила миссис Ардави. «Нет-нет, благодарю вас». Голос у Элизабет был веселый. Но когда Хасан вернулся домой, он поднялся наверх и долго оставался в спальне жены за закрытой дверью.

В этот вечер на ужин было подано на редкость удачное жаркое, любимое блюдо Хасана, но он ни словом не обмолвился о вкусной еде. Он почти все время молчал. А позднее, когда Элизабет поднялась наверх укладывать девочку спать, он обратился к матери:

 — Ханум джун, я хочу поговорить с тобой, — сказал он.

 — Слушаю тебя, Хасан, — сказала она и отложила в сторону вязанье. Выражение лица сына напугало ее своей серьезностью. Густые темные усы, унаследованные от отца, и иссиня-черные глаза. Ну что такого она сделала? Миссис Ардави скрестила на груди руки и посмотрела на Хасана.

 — Зачем ты вмешиваешься? — спросил он.

 — Разве я вмешиваюсь?

 — Элизабет не потерпит этого, такой уж у нее характер. Она сама прекрасно воспитывает своего ребенка.

 — Ну конечно, — ответила она. — Разве я когда-нибудь это отрицала?

 — Тогда перестань делать замечания.

 — Ладно. — Она вернулась к своему вязанью и принялась считать петли, будто совершенно забыла об этом разговоре.

Но в тот вечер она была непривычно тихой и в девять часов, извинившись, сказала, что идет спать.

 — Так рано? — спросил Хасан.

 — Устала я.

Она напряженно выпрямилась и вышла из гостиной. Комната была для нее родным гнездом. На стенах — знакомые, милые глазу украшения: гобелены, кружева, узорчатая персидская ткань. На комоде — изображения святых в позолоченных рамках и фотографии сестер на семейных сборищах. На подоконнике — цветочные горшки из пластмассы, оранжевые и бирюзовые, ее любимых американских расцветок, а в них — небольшие растения. На ночном столике — пузырьки с лекарствами, четки из слоновой кости и сухой комочек святой земли. Остальные комнаты в этом доме были пустынные, сверкающие и безликие, а эта — такая же уютная, как ее шаль.

Но все равно спала она плохо. Снова являлись призраки и тянули за собой разные мысли. Почему у нее все получается так плохо? Отец всегда больше любил ее братьев. И это до сих пор угнетало ее. У них с мужем было трое детей, и при этом он постоянно упрекал ее в холодности. А какое утешение доставляли ей дети? Если бы она осталась в Иране, Бабак наверняка предложил бы ей переехать в другой дом, она предчувствовала это; невестка относилась к ней неуважительно, отмахивалась от ее советов. Бабак отворачивался, когда она открыто выражала ему свое недовольство. С Хасаном еще хуже — он рос таким упрямым, таким независимым, она была готова на все, лишь бы он остался в Иране, но он сказал «нет», решил расстаться с ней. Наотрез отказался взять в жены свою кузину Шору, хотя его предупреждали, как он будет одинок. Он так стремился порвать с ними со всеми и отправиться в эту бессердечную страну, чтобы связать свою жизнь с нечистой. Когда он уезжал из дому, надо было держать себя в руках и слезы приберечь для более достойного случая. Не надо было ей приезжать сюда, не надо было ждать от него внимания. Когда сон наконец сморил ее, казалось, что горящие сухие глаза так и остались открытыми.

Утром у нее разболелся зуб. Она с трудом передвигалась от боли. И хотя была еще только пятница (первый визит к дантисту был назначен на понедельник), зубной врач согласился принять ее в тот же день после обеда. Он удалил больной зуб. Элизабет уверяла, что все будет безболезненно, но ей было больно. Элизабет отнеслась ко всему этому как к досадному пустяку, небольшому нарушению заведенного распорядка — пришлось пригласить на время визита к врачу женщину присмотреть за девочкой. Она даже не позвонила на работу Хасану, чтобы тот приехал. «Чем он может помочь вам?» — спросила она.

И когда Хасан вернулся вечером, он застыл на месте при виде матери: с ее нижней губы, как уродливый длинный зуб, свисал окровавленный ватный тампон.

 — Что с тобой случилось? — спросил он.

Как назло, Хилари проплакала весь день. Она громко кричала и сейчас. Миссис Ардави поморщилась и прижала руки к ушам.

 — Ты можешь успокоить ребенка? — обратился Хасан к жене. — По-моему, надо немедленно уложить маму в постель. — Он проводил ее в комнату. Когда они поднимались по лестнице, она оперлась о его плечо.

 — Это сердце, — сказала она, — ты же знаешь, как я боюсь зубных врачей.

Он снял покрывало и помог ей лечь в постель. Она благодарно закрыла глаза и приложила руку ко лбу. Нельзя даже выпить чашку горячего чая. Первые двенадцать часов ей разрешалась только холодная пища. Хасан налил стакан воды со льдом. «Какой он внимательный, — подумала мать. — Похоже, мой вид напугал не только Хилари, но и его». В этот вечер Хасан несколько раз заходил проведать ее. И ночью она слышала, как он дважды поднимался по лестнице и подходил к двери ее комнаты. Она застонала.

 — Ты не спишь? — спросил он.

 — Нет, конечно.

 — Может, тебе принести что-нибудь?

 — Спасибо, сынок. Мне ничего не надо.

Утром она спустилась вниз медленными, нерешительными шагами, крепко держась за перила.

 — Ужасная была ночь, — сказала она. — В четыре часа утра у меня начала дергаться десна. Разве это нормально? Боюсь, что ваши болеутоляющие таблетки плохо действуют на работу желудка. Может, надо выпить сливового сока, чтобы наладить действие кишечника?

 — Я принесу тебе сок, — сказал Хасан. — Успокойся, садись за стол. Ты приняла магнезию? — спросил он.

 — Конечно, но боюсь, этого недостаточно.

Элизабет, не глядя на мужа, протянула ему тарелку с грудинкой.