Тьма, — и больше ничего - Кинг Стивен. Страница 11

— Что теперь? — спросил Генри.

Я начал было говорить, что не знаю, но в этот момент крышка с громким треском разломилась надвое. Мы по-прежнему держались за веревку, и я уже подумал, что сейчас нас, с вывихнутыми руками, утянет в колодец. В следующий миг кольцо вырвалось из носа коровы и подскочило вверх. Эльпис, оказавшись внизу, замычала в агонии и принялась лупить копытами по каменным стенкам колодца.

— Папка! — закричал Генри. Он поднес ко рту сжатые в кулаки руки. Костяшки пальцев вдавливались в верхнюю губу. — Заставь ее это прекратить!

Эльпис издала долгий, протяжный стон, продолжая лупить копытами по камню.

Я взял Генри за руку и повел его, спотыкающегося, к дому. Толкнул его на диван, купленный Арлетт по почтовому каталогу, и велел сидеть, пока я за ним не приду.

— И помни: все почти закончилось.

— Это никогда не закончится, — ответил он и улегся лицом вниз, закрыв уши руками, хотя мычания Эльпис здесь слышать не мог. Но только Генри слышал его, да и я тоже.

На верхней полке в кладовой я нашарил винтовку, с которой иногда охотился на птиц. Пусть и двадцать второго калибра, она вполне годилась для того, что я собирался сделать. А если бы Харлан услышал выстрелы, докатись они через кукурузное поле до его фермы? Показания соседа только подтвердили бы нашу версию. Лишь бы Генри хватило выдержки не отступать от нее.

Вот что мне удалось понять в 1922 году: впереди всегда ждет худшее. Ты думаешь, что видел самое ужасное в своей жизни, то самое, что объединяет все твои кошмарные сны в невероятный ужас, существующий наяву, и утешение тебе только одно — хуже уже ничего быть не может. А если и может, то разум не выдержит и ты этого не узнаешь. Но худшее происходит, и разум выдерживает, и ты продолжаешь жить. Ты понимаешь, что вся радость ушла из твоей жизни, что содеянное тобой лишило тебя всех надежд, что именно тебе лучше было бы умереть… но ты продолжаешь жить. Понимаешь, что ты в аду, сотворенном собственными руками, но все же живешь и живешь. Потому что другого не дано.

Эльпис упала на тело моей жены. Ухмыляющееся лицо Арлетт по-прежнему оставалось на виду, обращенное к залитому солнцем миру наверху. Казалось, она по-прежнему смотрит на меня. И крысы возвращались. Упавшая корова, несомненно, заставила крыс метнуться в трубу, о которой я теперь думал, как о Крысином бульваре, но потом они почуяли свежее мясо и поспешили обратно. Они быстро опробовали бедную Эльпис, которая мычала и лягалась (теперь гораздо слабее), а одна сидела на голове моей жены, напоминая жуткую корону. Она прогрызла дыру в джутовом мешке и лапками дергала клок волос. Щеки Арлетт, когда-то кругленькие и симпатичные, висели клочьями.

Хуже этого ничего быть не может, подумал я. Конечно же, это самое ужасное, что я когда-нибудь увижу.

Увы, впереди всегда ждет что-то худшее. Когда я, застывший в изумлении и отвращении, смотрел вниз, Эльпис вновь лягнулась, и на этот раз ее копыто угодило в и без того изуродованное лицо Арлетт. Я услышал, как хрустнула челюсть моей жены, и все, что находилось ниже носа, сместилось влево, словно повисло на петле. Осталась только ухмылка, от уха до уха. И оттого, что рот теперь не был симметричен глазам, стало еще хуже. Казалось, вместо одного лица мертвой жены на меня таращились два. Тело Арлетт повалилось на матрас, сдвинув его. Крыса, которая сидела на ее голове, прыгнула куда-то вниз. Эльпис опять замычала. Я подумал, что Генри, подойди он сейчас к колодцу и загляни в него, убил бы меня за то, что я втянул его во все это. И я, наверное, заслуживал того, чтобы меня убили. Но тогда он остался бы один, совершенно беззащитный.

Часть крышки упала в колодец, часть только свешивалась вниз. Я зарядил винтовку, оперся об оставшуюся, наклонную часть крышки, прицелился в Эльпис, которая сломала шею и лежала, привалившись головой к каменной стене. Подождал, пока руки перестанут трястись, и нажал на спусковой крючок.

Одного выстрела хватило.

Вернувшись в дом, я обнаружил, что Генри заснул на диване. Я был совершенно разбит и подавлен, поэтому не нашел в этом ничего странного. В тот момент решил, что это нормально и вселяет надежду: он, конечно, запачкался, но не настолько, чтобы не оттереться от грязи до конца жизни. Я наклонился и поцеловал его в щеку. Он застонал и отвернулся. Оставив его, я пошел в амбар за инструментами. Когда сын присоединился ко мне тремя часами позже, я уже убрал уцелевшую часть сломанной крышки колодца и начал засыпать его.

— Я помогу. — Голос Генри звучал мертво и бесстрастно.

— Хорошо. Возьми грузовик и съезди к земляной куче у Восточной изгороди.

— Сам? — Он просто не верил своим ушам, а я порадовался, что в голосе появились эмоции.

— Ты знаешь, где передние передачи, так что найдешь и заднюю.

— Да…

— А потом все у тебя получится. Мне есть чем заняться, а когда ты вернешься, худшее будет позади.

Я ожидал вновь услышать от него, что худшее никогда не закончится, но он ничего не сказал. Продолжая засыпать колодец, я все еще видел голову Арлетт и джутовый мешок, из дыры в котором торчал клок ее волос. Возможно, между бедер моей жены уже устраивался выводок только что родившихся крысят.

Я услышал, как двигатель грузовика кашлянул раз, потом другой. Надеялся, что заводная ручка не вырвется и не сломает Генри руку.

Когда сын крутанул ручку в третий раз, двигатель нашего старого грузовика ожил. Генри пару раз резко газанул и уехал. Вернулся через час, — в кузове была земля и камни. Он подъехал к самому краю колодца, заглушил двигатель. Рубашку он снял, и тело — очень уж худенькое — блестело от пота. Я мог пересчитать все ребра. Попытался вспомнить, когда вдоволь кормил его. Поначалу не смог, потом осознал, что нормальным был лишь завтрак, после той ночи, когда мы с ней разобрались.

Этим вечером он получит все, что надо, подумал я. Говядины нет, но свинины в леднике хватает…

— Посмотри. — Его голос вновь стал бесстрастным. И он указал, куда смотреть.

Я увидел приближающийся к нам беличий хвост пыли. Посмотрел вниз. Из земли еще вылезала половина Эльпис. Это меня вполне устраивало, но рядом с коровой виднелся и край замазанного кровью матраса.

— Помоги мне, — велел я.

— Нам хватит времени, папка? — с легким интересом спросил он.

— Не знаю. Возможно. Только не стой, помогай мне.

Еще одна лопата стояла у стены амбара, рядом с разломанной деревянной крышкой. Генри схватил ее, и мы, стараясь действовать быстро, продолжили сбрасывать в колодец землю и камни.

Когда автомобиль шерифа округа с золотой звездой на дверце и прожектором на крыше подъехал к колоде для колки дров (вновь обратив в бегство Джорджа и кур), мы с Генри, оба без рубашек, сидели на ступеньках крыльца и допивали кувшин лимонада — последнее, что приготовила в этом доме Арлетт. Шериф Джонс вылез из-за руля, подтянул штаны, снял стетсон, пригладил седеющие волосы и вернул шляпу на место, точно по линии загара. Он приехал один. Я это воспринял как добрый знак.

— Добрый день, господа, — поздоровался он, взглянув на наши голые плечи, грязные руки, потные лица. — Занимались тяжелой работой, так?

Я сплюнул.

— Черт побери, и я в этом виноват.

— Неужели?

— Одна наша корова упала в старый колодец, — ответил Генри.

— Неужели? — повторил Джонс.

— Да, — кивнул я. — Хотите стакан лимонада, шериф? Его приготовила Арлетт.

— Арлетт? Так она решила вернуться?

— Нет, — ответил я. — Она забрала любимую одежду, но оставила лимонад.

— Я выпью. Но сначала мне надо воспользоваться вашим туалетом. После того как я перевалил за пятьдесят пять, мне, похоже, приходится отливать под каждым кустом. Чертовски неудобно.

— Это за домом. Идите по тропинке и ищите полумесяц на двери.

Он захохотал, будто услышал шутку года, и ушел за дом. Интересно, подумал я, он остановится, чтобы заглянуть в окна? Обязательно, если что-то смыслил в своей работе, а я слышал, что смыслил. Во всяком случае, когда был молодым.