Журнал «Если», 2006 № 12 - Матвеев Андрей Александрович. Страница 14
Солнце перебралось через зенит, было жарко, в голове пульсировала невыносимая и острая, как лезвие ножа, боль.
Тимус закрыл глаза, пальцы все перебирали мокрую шерстку зверька, слезы текли из закрытых глаз, тельце было мертвым, небо давило, и как-то чересчур радостно шумела неподалеку река.
Тимус подтянул котоголова к себе, обнял, свернулся калачиком и уснул — голым и на песке.
А проснулся он, оттого что кто-то шершавым язычком лижет его ухо.
Глаза не хотелось открывать, перед глазами мельтешили слова, и было очень странно гонять их из стороны в сторону, будто стаю мальков в речной заводи.
«Эй, пора вставать! Твоя одежда высохла, ее надо надеть, а то замерзнешь!»
«Ты кто?» — спросил Тимус, так и не открывая глаза.
«Посмотри!»
Котоголов сидел рядом, шерстка его почти совсем высохла и приобрела обычный для котоголовов цвет — светло-коричневый, почти песочный.
«Я живой!»
Тимус улыбнулся и подумал, что все не так уж и плохо, хотя странно, что в голове у него мельтешат эти странные мальки, ведь котоголовы не умеют говорить, да и вообще — пусть они и странные, но все равно зверьки, а значит, это все ему просто снится.
«Снится, снится!» — проплыла новая стая.
Тимус встал, котоголов фыркнул и отбежал в сторону, а затем сел и принялся вылизывать шерстку.
Тимус натянул штаны — они почти высохли.
Затем взял рубаху и увидел, что она порвалась на боку, видимо, зацепился за какой-нибудь камень или ветку, Старшая Мать будет ругаться, хотя ничего не поделаешь, когда вернется, то надо сразу будет ей обо всем рассказать.
Когда вернется.
И тут Тимус вдруг подумал, что понятия не имеет о том, как далеко он находится от жилища.
Поселок стоял вверху по течению, но вот сколько он бежал и сколько потом его несла река?
Километр, два, три?
Про километры им рассказывала одна из матерей — та, что, скорее всего, сменит Старшую Мать, когда придет время.
Про время тоже рассказывала она.
И про многое другое.
Сейчас даже трудно вспомнить — в голове опять пульсируют слова.
Их много, только непонятно, откуда они берутся!
В километре тысяча метров, его шаг примерно полметра. Две тысячи шагов. Они учили это летом, на склоне холма, за жилищем.
Идите, сказали им, и считайте — вы же умеете считать!
Тимус шел и считал шаги: один, два, три, четыре…
На сто пятидесятом он встретил поваленное дерево.
На трехсотом — овраг.
На семьсот двадцатом он увидел Монку, та шла ему навстречу и отчего-то улыбалась.
Монка почти всегда улыбается, а еще собирает свои длинные волосы в пучок.
Но тогда он считал шаги, а сегодня бежал. Бежал, падал, плыл.
Точнее — его несло течением, но даже если бы он и плыл, то все равно не смог бы сосчитать, на сколько шагов удалился от жилища.
Скоро солнце упадет за горизонт, вначале мир погрузится в сумерки, а затем настанет тьма.
Тимус никогда еще не оставался один во тьме.
И даже в сумерках.
За спиной на берегу что-то затрещало — хорошо, если это лось, а вдруг медведь?
В лесу водились лоси, медведи, лисы, кабаны и волки.
Котоголов выгнул спину и заорал.
— Не знаю, — сказал ему Тимус, — я не знаю, куда нам идти!
Треск на берегу затих, до заката оставалось еще часа два, хотя время Тимус умел считать намного хуже, чем шаги.
Котоголов опять заорал, и вдруг Тимус увидел, что на песке появилось еще несколько подобных тварей.
— Эй, вы кто? — спросил Тимус, хотя и понимал, что они ему ничего не ответят.
Котоголовы сели в кружок и стали о чем-то урчать.
То ли мурлыкать, то ли пришептывать.
Смешные звуки, похожие на гуканье маленького ребенка.
На их мордочках опять появилось странное выражение, вокруг Тимуса сидели небольшие зверьки со сморщенными детскими личиками и пристально смотрели на него широко открытыми немигающими глазами.
Глаза были желтыми и недобрыми, но Тимус не боялся.
— Куда идти-то? — спросил Тимус.
Его котоголов поднялся с песка и отряхнулся.
Остальные сделали то же самое, а потом вдруг один за другим начали подходить к Тимусу и тереться об его ноги.
Ласково, нежно, если бы Тимус знал это слово, то он бы сказал — бережно.
— Вы что? — спросил Тимус.
Котоголовы терлись о его ноги, а потом уходили в сторону леса. Один за другим, издавая на прощание уже ставшие привычными странные гортанные крики.
Его котоголов помотал башкой, а потом опять выгнул спину.
— Ну и куда? — спросил Тимус.
Сумерки все приближались, становилось свежо.
Старшая Мать, наверное, гневается.
А Монка ждет рыбы и тоже сердится.
Мужчины пришли с охоты. Если они забили кабана, то сейчас возле жилища весело.
Но Тимуса все равно накажут. Он давно должен был вернуться, но где-то ходит. Кто-нибудь из мужчин снимет с себя пояс и отстегает Тимуса до крови. Тимуса еще никогда так не наказывали, но он видел, как это делают с другими. Это больно, можно даже потерять сознание.
Котоголов опять закричал.
Будто он что-то пытался сказать Тимусу, но мальчик не понимал ни слова.
— Идем! — сказал Тимус. И добавил: — Веди!
Котоголов быстро засеменил лапками и нырнул в береговой кустарник. Тимус послушно направился за ним, удивляясь тому, что зверек побежал не вверх вдоль русла, а вниз.
— Эй, — сказал Тимус, — по-моему, нам не туда!
Котоголов даже не остановился, тропинка оказалась узкой, но идти было удобно, до сумерек еще оставалось время, вниз, вниз, вниз по течению то ли воды, то ли неба, вода шумит справа, лес — слева, хвост котоголова поднят кверху, да и спина выгнута, зверек бежит уверенно, будто знает дорогу.
Тимус уже ничего не спрашивает.
Это не день, это какая-то катастрофа.
И рыбу жалко. Два прута, унизанные большими, жирными рыбинами.
И есть уже хочется.
Хорошо, что не холодно. От такой быстрой ходьбы становится жарко, а одежда совсем высохла, только вот дыра в рубахе — может, показать не Старшей Матери, а Монке?
Котоголов вдруг останавливается, будто поджидая Тимуса.
Странные твари, а ведь все из-за него: решил спасти зверька, вот и попал в передрягу!
В сторону?
Тимус удивлен, но послушно сворачивает в сторону от берега. Приходится подниматься, ползти, карабкаться. Сосны и лиственницы, большие, разлапистые ели. Настоящий лес, куда это понесло котоголова? Голубизна неба пропала, серая, предсумеречная пелена потихоньку наваливается на Тимуса. Хотя, может, это туман. Влажный, серо-белый, непонятно, откуда взявшийся.
Даже котоголова уже не видно.
Лишь слышно временами, как он что-то орет. Тимус карабкается, пытаясь ухватиться за этот крик, как за тоненькую ниточку, которой даже не видно, но она чувствуется пальцами, совсем тоненькая, словно паутинка.
— Мы заблудились! — в отчаянии кричит Тимус.
Котоголов орет как-то странно, будто пытается рассмеяться, хотя у него это и не получается.
Внезапно туман исчезает, только что был, и все — снесло налетевшим порывом ветра.
Тимус стоит на вершине холма, за спиной сосны, лиственницы и разлапистые темные ели.
А перед ним — те самые серые громадины, что уже были в одном из давних снов.
Огромные и серые дома с пустыми черными окнами.
Множество, не сосчитать.
От холма и до горизонта, а может, и дальше.
Ведь за горизонтом тоже что-то должно быть!
Тимусу становится страшно, он садится на желтую, давно пожухлую осеннюю траву и смотрит на свой сон.
Сердце колотится, котоголов запрыгивает на колени и вдруг начинает урчать.
Тимус машинально гладит звереныша по спинке, чешет за ушками, затем начинает гладить по мордочке.
Сон начинается у подножия холма, можно встать, спуститься и зайти в него, словно в лабиринт.
И пропасть навсегда: вечерами у огня Тимус не раз слышал от старших истории о том, что есть такие места, куда можно зайти, но откуда невозможно выйти.