Журнал «Если», 2006 № 12 - Матвеев Андрей Александрович. Страница 34
Переводить на язык знакомых слов становится все труднее. Какое-то жужжание, переходящее в вибрацию.
Она… прочерк… просит…
И все обрывается, Бонза приоткрывает глаза, тьма почти рассеялась. Котоголовы все так же сидят рядом, они не смотрят на него, пялятся друг на друга, посверкивая желтоватыми в этот час глазами.
И глаза — светятся!
Пошевелить кистью правой руки — получается?
Если да, то можно попробовать сделать это и левой рукой.
Только бы они ничего не почувствовали, опять нырнуть внутрь черепной коробки, наглухо запереть двери мозга, чтобы не смогли ворваться следом. А потом вновь приоткрыть глаза. Чуть-чуть, смотреть сквозь веки.
Скоро… она…
Ничего не понимает, может только догадываться. Он закрыл от них свой мозг, но и их перестал слышать.
Стоп, один из котоголовов зачем-то встал и начал принюхиваться. Выгнул спину, задрал голову к небу и втягивает в себя воздух.
Если сейчас попробовать пошевелить ногой, то они заметят.
И тогда он снова погрузится во тьму.
Сколько они могут так удерживать его? Час? Два? И сколько времени прошло?
Он не знает, он все еще прячется в собственной черепной коробке, но уже готов выпрыгнуть, вынырнуть, выскочить из нее.
Идет…
Пора, иначе он проиграет. Или еще подождать?
Все, как на охоте: притворяешься мертвым, чтобы зверь тебя не унюхал. А потом вскакиваешь и поражаешь его прямо в сердце. Только вот всегда нужно выбрать то единственное мгновение, которое приносит победу — не раньше и не позже, а именно то самое.
Они поверили, что он продолжает оставаться неподвижным. И они проиграли!
Он резко встает, мозг его все еще закрыт, хотя Бонза чувствует, как котоголовы пытаются вновь повалить его на землю, отдавая команды, которые отскакивают от его черепной коробки, осыпаются на землю и разбегаются по ней маленькими разноцветными ящерками.
Это не он расслабился — они.
Котоголовы исчезают среди стволов, в голове опять возникает боль, но совсем не та, что свалила его на землю меньше часа назад, хотя в тот самый момент время остановилось, и он не знает, прошел с той поры час или всего лишь несколько минут.
Эту боль можно перетерпеть, тьма рассеялась, хотя ночь еще не подошла к концу.
Поднимает с земли ружье и исчезает вслед за тьмой.
Она идет…
Странно, но он до сих пор улавливает эти звуки и переводит их в слова.
Надо ей сказать…
Говорите, только толку от этого уже не будет. Он не даст ей дойти, мужчины подождут, по крайней мере, те, кого он наметил. А вот она — другое дело.
Он хочет ее убить, передайте ей…
Передавайте, до вас тоже дойдет очередь. Бонза ломится сквозь лес, сучья трещат под ногами, ветви хлещут по лицу.
Он бежит вверх, его надо остановить…
Впереди среди деревьев мелькает какая-то тень. Бонза поднимает ружье и стреляет.
Тень пропадает среди деревьев, Бонза делает второй выстрел.
Всего в магазине пять патронов. И еще ими забиты карманы. Он вышел на охоту, потом стали охотиться на него. Но пока он побеждает.
От выстрелов звенит в ушах, звуки исчезли, надо подождать, пока он снова сможет слышать.
И надо посмотреть, что с тенью.
Кто-то лежит на земле под деревом. Пуля попала в тень, тень превратилась в мертвое тело.
И ему уже все равно, кто это.
Мужчина или женщина.
Первая жертва охоты.
В голове вновь пульсирует боль.
Но он перетерпит.
Бонза подходит к телу — женщина. Лежит, уткнувшись лицом в землю. Вторая пуля попала в шею, первой же, судя по всему, он ранил ее в ногу. Надо перевернуть и посмотреть, кто это, но отчего-то он не может.
Бонза обходит тело и внезапно останавливается. Все-таки он должен увидеть лицо. Как бы противно это ни было. Хотя ведь это была просто тень, мелькнула между деревьев, и он нажал на курок. Сработал рефлекс охотника, сейчас уже ничего не поделаешь.
Где он?…
Опять эти звуки, вновь в голове появляется боль.
Эту убивать он не хотел. Одна из младших матерей, с таким смешным именем — Уаска. Вместо нее здесь должна бы лежать другая, эта просто оказалась не в том месте.
Он там, на соседнем холме…
Они его не достанут, он не позволит.
Только вот голова болит все сильнее и сильнее.
Бонза сплевывает, это все Старшая со своими дурацкими песенками. Какая разница, мертвый свет или живой, главное — чтобы он был. Они знают, где он, только не знают, что он собирается сделать. Им не хватает света, ладно, он поможет им. Голова болит все сильнее, неужели опять котоголовы? Он смотрит на мертвую Уаску и понимает: ему ее не жалко. Нельзя жалеть ни лося, ни кабана.
Он все еще там…
Это им только кажется, там лишь мертвая Уаска, пусть находят ее тело, он же вновь пробирается через лес, но тихо и вкрадчиво, как и положено лучшему охотнику.
Опять какая-то тень, однако на этот раз стрелять он не будет. Патронов много, но не так, чтобы палить во всех без разбора. Он ведь заранее наметил цели. Когда охотишься на кабана, то нет смысла убивать зайца.
Голову отпустило, Бонза отчего-то ухмыляется и вдруг сворачивает на ближайшую тропинку. Можно уже не скрываться, им все равно его не остановить.
Звуков слишком много, он никак не может разобрать, что они там пытаются друг другу сказать.
Он их больше не боится, а ведь должно быть наоборот, только страх — это как мертвый свет, если о нем не думать, то даже не вспомнишь, как он выглядел.
Тропинка сбегает под гору, идти легко, несмотря на то, что рассвет еще не начался. Но хватает луны, чтобы видеть все. Вон они, бочки, уже заметно пламя. И чувствуется вонь. Бонза не знает, кто сейчас на страже, но если потребуется, он выстрелит.
Идет к бочкам…
Все равно не успеете, он будет первым, осталось всего ничего, жаль лишь, что получается не по плану, но на охоте так часто бывает: задумываешь одно, а выходит совсем другое. Вот и сейчас, разве еще вчера он предполагал, что ему придет в голову сделать именно это?
— Стой!
Голосок-то совсем слабенький, девчушка какая-то.
— Ты кто?
Тебе этого знать не надо, зато он уже знает, кто его спрашивает. Подружка Тимуса, Белка, вроде бы так ее зовут.
— Уходи! — говорит Бонза и поднимает ружье.
Он уже там, мы не успеваем…
Дура девчонка, не торопится, пялится на него, будто на невидаль какую, а самой надо бы сматываться побыстрее, пока он добрый — хотя что она, малявка, может сделать?
— Ну, — повторяет Бонза, — я кому сказал?
Взводит курок, хотя стрелять ему не хочется. Если бы сейчас тут стояли Бобр или Старшая Мать — другое дело, но ведь Белка почти ребенок, еще даже на карнавале не ловила мужчин.
Видим, вот он…
Сама виновата. Бонза стреляет, не целясь, девчонку сдувает с места, будто ее и не было. А теперь главное — успеть, сам-то он знает, куда потом бежать, огонь его не догонит.
И никто не догонит — ни котоголовы, ни Старшая.
Он опрокидывает первую бочку, пламя растекается по траве, начинает лизать стволы деревьев.
Теперь можно и вторую.
А самому надо быстро улизнуть в сторону, огонь все равно пойдет по ветру, а он побежит против, туда, к берегу реки, здесь недалеко.
Они хотели света? Пусть его будет много.
Огонь пожрет лес, да и их не оставит в живых.
Опять в голове возникает гул. И жестокая, пульсирующая боль.
Зачем ты сделал это?…
Это не котоголовы, это Старшая Мать. Он отчетливо слышит ее голос, но некогда остановиться, приходится говорить на бегу.
Потому что я ненавижу…
Это не аргумент…
Это как раз аргумент, хочется прокричать ему, но огонь отчего-то начинает его догонять, и Бонзе не до разговоров. До реки еще метров двести, и кто успеет вперед — пока неизвестно.
Ты хотел меня убить…
Мне помешали, пришлось убить вас всех…
Река совсем близко, Бонза уже видит ее, но огонь дышит ему в затылок, пламя бежит быстрее, чем он ожидал, странно, но отчего переменился ветер?