Журнал «Если», 2006 № 12 - Матвеев Андрей Александрович. Страница 36

И уже не убежать.

— А ты? — говорю я.

Она не отвечает. Сидит рядом на земле, покрытой жухлой осенней травой, плачет и молчит.

— Я не пойду без тебя!

И тут она бьет меня по лицу. Так сильно, что в ушах начинает звенеть.

— Немедленно, — говорит она сквозь слезы, — вставай и иди. Убирайся! А то опоздаешь!

Мне ничего не остается, как встать и уйти.

Я все еще голый, меня знобит.

Я тащусь по этому лесу, который собирается сожрать меня, послав вдогонку огонь.

И самое странное, что я отчетливо слышу голос Монки. Он сейчас в моей голове, устроился там, как хохряк в своей норке.

— Ты должен увидеть, понять и найти…

— Что? — спрашиваю я.

— Не знаю, и они не знают. Но они просят передать тебе, чтобы ты шел в город и искал…

— А вы?

— Мы будем здесь, те, кто выживет… Только ты нас больше не увидишь…

Внезапно я натыкаюсь на брошенную мною же шкуру, видимо, я иду туда, где совсем недавно подсматривал, как Тина и Уаска ловят Интала. И где потом Монка начала погоню за мной.

— Не туда, — раздается в самой глубине норки ее голос, — туда нельзя, иди к реке!

Я послушно сворачиваю, река должна быть внизу, но до нее еще надо добраться, только вот что мне делать потом?

— Плыть, — говорит она, — ведь ты умеешь плавать!

Почему-то становится жарко, как летом. Это огонь несет с собой тепло. Лес за спиной горит, я бегу изо всех сил.

— Монка! — кричу я, но ответа нет. Норка пуста, голос куда-то исчез, неужели я больше его никогда не услышу?

А вот и река, я добегаю до берега и плюхаюсь в воду. Совсем недавно где-то здесь я спасал из воды котоголова. Наверное, поэтому они решили спасти сейчас меня. Вода накрывает с головой, я выныриваю и начинаю грести, течение сильное, вода холодит, шкуру я опять бросил и уже навсегда.

Противоположный берег становится ближе, вот уже чувствуется дно. Теперь можно встать и выйти из воды. Холодный ветер, а ведь совсем недавно он казался таким горячим. Я моментально покрываюсь пупырышками и опять дрожу, только это иная дрожь.

Меня колотит, зубы отбивают какой-то странный ритм.

А ведь я так ждал этого карнавала!

Я не знаю, куда сейчас идти. На этом берегу я вообще плохо ориентируюсь. Это не наши земли, где-то здесь, в пещере, живет странный мужчина с собакой, может, я смогу его найти…

Но пока еще темно, хотя луна все висит в небе, однако небо темное, лишь там, где должно быть наше жилище, оно отсвечивает красными отблесками.

«Скорее бы рассвет, — думаю я, — тогда станет легче!»

Внезапно за очередным поворотом открывается большая заводь с песчаным пляжем. Я иду по мокрому холодному песку, меня все еще знобит, но я уже привык. Зубы перестали отбивать странный ритм, да и пупырышки на коже куда-то исчезли. Скоро рассветет, и на солнце я согреюсь. А потом пойду искать…

Вот только что и кого?

И тут меня вроде как окликают.

Я останавливаюсь, кажется, кто-то зовет меня с реки, вроде бы с самой середины.

Мне ничего не остается, как вновь зайти в воду и побрести по мелководью, чувствуя, что дно постепенно начинает уходить из-под ног.

Хотя нет, вот один большой камень, за ним — другой, будто мост или дорога, проложенные здесь кем-то и когда-то.

И на самой середине, между двумя камнями, зажато чье-то тело.

Я не знаю, кто это, но понимаю: мне надо попытаться вытащить его из воды. Если хватит сил, ведь я весь опять дрожу от холода.

Я пытаюсь подтолкнуть тело, освободить его от каменного плена, хватаю за руки и тяну.

И внезапно сам падаю в воду, а когда, нахлебавшись, выныриваю, то вижу, как течение начинает крутить и нести тело дальше по реке.

Только там мелководье, я бросаюсь следом и пытаюсь догнать.

Вода здесь еще холоднее, но мне все равно.

Два метра, три…

Четыре, пять…

Старшая Мать лежит на спине и смотрит в небо.

Мне хочется отвести от нее глаза: лицо в кровоподтеках, голое тело в ссадинах и царапинах.

Но я подхватываю ее под мышки и начинаю тащить к берегу.

Она молчит, голова болтается, как у неживой.

Но ведь меня кто-то звал с реки, я отчетливо слышал голос.

Становится совсем мелко, я бросаю ее и сажусь рядом. Что-то надо сделать, только я не помню что, ведь я никогда еще не вытаскивал из воды людей, которые перестали дышать.

Снова встаю и волоком тащу ее к берегу, дно здесь песчаное, но в ракушках, мои ноги уже кровоточат, а спина ее, скорее всего, вся покрыта порезами, однако я должен вытащить ее на берег, еще два метра, еще три…

Я переворачиваю ее на живот, кладу себе на колено и давлю на спину.

Внутри Старшей что-то громко лопается, и ее начинает рвать.

Один сон сменился другим, все это происходит не со мной, того Тимуса уже нет — но тогда кто я?

Она дышит, я бережно кладу ее на холодный песок, она лежит на боку, подтянув ноги к подбородку.

— Мы должны идти! — говорю я, глядя, как солнце встает за излучиной.

Старшая Мать смотрит куда-то в сторону, и вдруг я понимаю: она меня не узнает.

Или не видит, будто все еще находится на том берегу.

— Мы должны идти! — повторяю я.

Старшая Мать послушно пытается встать, но сразу же падает на берег.

Я подхватываю ее и буквально тащу на себе.

Смешно, но за последние несколько часов я второй раз прикасаюсь к голой женщине.

Только на этот раз я просто не чувствую ее наготы.

Сны исчезли, может, их больше никогда и не будет.

Как того мира, в котором Монка видела море.

Не будет и Монки, только думать об этом я не хочу.

И про котоголовов не хочу думать — неужели их больше нет?

Этого не может быть, они ведь существовали еще до того, как мы сюда пришли…

— Ты кто? — спрашивает меня Старшая.

— Тимус! — отвечаю я.

— Ты не Тимус, — говорит она, — тот еще совсем маленький…

— Ты можешь идти сама?

Она не отвечает, просто отстраняется от меня и идет рядом.

Только не идет, а бредет, покачиваясь, и время от времени хватаясь за меня, чтобы не упасть.

— Он стрелял в меня! — говорит она.

Я не спрашиваю кто, догадываюсь…

— Я думала, что это Бонза, но оказалось, другой…

У меня подкашиваются ноги, я сам хватаюсь за Старшую, чтобы не упасть.

— Он промазал, но тут я упала в воду… Куда мы идем? Надо обратно!

— Туда нельзя, — говорю я, — там все сгорело…

Она замолкает и останавливается.

Если она меня узнает, то больше ничего не расскажет. Старшая Мать не должна говорить мальчику из племени о том, что случилось. Даже если он уже не мальчик…

Но она меня все так же не признает.

— А почему тебя тоже зовут Тимусом?

— Назвали! — говорю я.

Где-то неподалеку уже должна быть пещера. Главное, найти ее и согреться. Иначе мы оба заболеем, и я, и Старшая Мать. И тогда я не смогу сделать того, что мне велела Монка — пойти в город и узнать ответ.

А Старшая не сможет отомстить, ведь она должна хотеть отомстить — только кому?

Если в нее стрелял не Бонза, то это сделал Кирдык.

Хотя они оба — убийцы, был мир, а они его убили.

Солнце уже довольно высоко взошло над горизонтом. Я начинаю согреваться, хотя больше всего мне хочется что-то надеть на себя.

Чтобы Старшая не видела моей наготы.

Внезапно раздается громкий лай. Большой серый пес появляется между деревьев и прыжками несется на встречу.

Мы останавливаемся, собака подбегает к нам, обнюхивает вначале меня, а потом и Старшую Мать.

— Волк! — слышится голос. — Кто там, Волк?

Пес опять лает, а потом замолкает и стоит перед нами, будто показывая черту, которую нельзя переступать.

Странная выдалась ночь. Хныщ долго не мог уснуть, а когда ему это удалось, то его начали мучить кошмары, хотя обычно он спал крепко, особенно если перед сном ему удавалось поиграть на саксофоне, вот только Волк терпеть не мог слушать эти визжащие звуки, а иные у Хныща не получались, как он ни старался.