Звездная Тень - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 24

Но только тут небо было живым. Здешний Джордано Бруно не пошел бы на костер из-за вопроса обитаемости иных миров — она казалась бесспорной. Не холодный свет мертвых драгоценностей, а живое и теплое дыхание далекого огня струилось с неба. Равнина — унылая, слегка холмистая, пустынная, оказалась сказочно красивой, будто на рождественской открытке. Сияние разноцветных звезд окрашивало ее феерической иллюминацией — вроде бы и не вычленить отдельных красок, не уловить оттенков — кроме как краем глаза. Вопреки всей физиологии зрения, между прочим.

Запах планеты, который невольно отмечаешь сразу же после посадки, был почти неуловим. Поэт сказал бы, что так пахнет звездный свет. Я просто не нашел сравнения. Может быть — запах отсутствия жизни…

— Озон, — неожиданно произнесла Маша. — Озоном пахнет, правда?

— Это от двигателей… — ответил Данилов. Выбрался из кресла, осторожно перешагнул собравшийся валиком купол. Обернулся: — Петр, позволишь?

— Валяй, — согласился я.

Данилов постоял секунду, потом спрыгнул вниз. Посмотрел на свои ноги, будто ожидая увидеть высовывающиеся из почвы хищные пасти. Сказал:

— Маленький шаг одного человека… на фиг не нужный всему человечеству.

Слова тонули в тишине. Потрясающая тишина — нет ни ветра, ни голосов, ни привычного «индустриального» шума. Только наше дыхание.

— Странные оптические характеристики, — заметил счетчик, медленно выбираясь из кабины. — Атмосфера практически не искажает спектр…

— И это все, что ты можешь сказать? — спросил я. Из всех нас только счетчик не испытывал никакого трепета или восхищения перед небом Ядра. — Никаких чувств не пробуждается?

— Я, конечно, могу произнести ряд фраз, означающих сильные эмоции, — насмешливо ответил счетчик. — Но не стоит, Петр, подходить ко мне… совсем уж по-человечески.

Кивнув, я проглотил обидное замечание. Видимо, счетчик это понял:

— Петр, полагаю, очень многие расы Конклава испытали бы эмоции, близкие к человеческим. Для меня, однако, существует причина, мешающая оценить эту картину.

Он помолчал.

— На нашей планете, Петр, вообще не видно звезд. Все чувства, какие я мог бы ощутить, были испытаны мной давным-давно, когда я впервые оказался в космосе.

Счетчик легко спрыгнул вслед за Даниловым. Маша посмотрела на меня, пожала плечами и осторожно полезла следом.

— Подожди! — окликнул я ее. Открыл контейнер между креслами, достал банки с питанием. — Лови!

Две банки я кинул Маше, две — Данилову. Две оставил себе. Счетчик, не дожидаясь вопроса, отказался:

— Мои скромные потребности тебе известны…

— Это комбинированный рацион, — пояснил я. — Удовлетворяет потребности в еде и питье. На всякий случай.

— Корабль так и будет стоять? — пряча банки в карманы, спросил Данилов.

Я отдал мысленный приказ и выбрался следом. Кабина сомкнулась. Кораблик, классическая летающая тарелка, смотрелся здесь вполне уместно. Куда более, чем трое людей без скафандров.

— Он будет ждать, — сказал я. — Что-что, а ждать они умеют…

— А потом придет кто-то в твоем облике, сядет в кресло и отправится с экскурсией на Землю, — поддержал меня Данилов.

— Не знаю, насколько это вероятно, — ответил я. — Но, наверное, справедливо. Если уж я влезал в чужое тело…

«Ты хочешь вернуть свой изначальный облик?»

Куалькуа задал вопрос сухо и без любопытства.

«Да!»

«Я начинаю».

— Ребята, отвернитесь… — успел попросить я. И лицо пронзила боль.

Хорошо, что они послушно отвернулись. Не потому, что это выглядело слишком уж отвратительно. Меня скрутило от боли, я не мог сдержать стона, из глаз катились слезы. Все тело горело. В этот раз куалькуа то ли был небрежен более обычного, то ли торопился — я чувствовал себя так, будто с меня сдирают кожу.

Когда наконец трансформация закончилась, я стоял на коленях, лицо было в слезах, губа оказалась прокушенной до крови. Единственное, за что я и впрямь испытывал благодарность — куалькуа все же убрал рану на шее.

— Петр… — Маша коснулась меня. — Как ты?

— Как? — я неуклюже поднялся. — Я — снова я. Вот и все.

Меня чуть пошатывало, но боль уже исчезла, ее сменило блаженное расслабление.

— Таким ты мне больше нравишься, — вдруг сказал рептилоид голосом деда. — И… я тебе завидую, мальчик мой.

Я кивнул. Я понимал деда. Ему никакая боль не поможет вернуть прежнее тело. Через мгновение вместо него уже заговорил рептилоид:

— Все же не стоило делать это так сразу. На виду у корабля.

— Он заметит преображение на любом расстоянии, — огрызнулся я. — Успокойся. Его это просто не волнует.

Почему-то мне не хотелось смотреть в глазам спутникам. Я отер лицо, огляделся.

Вне корабля планета Тени оказалась куда менее сказочной. И, признаться, неуютной. Воздух все же был прохладен для нас. Почва, издалека так красиво расцвеченная звездной иллюминацией — простой каменистой землей. А к пылающему миллионом звезд небу мы уже немного пригляделись.

— Какая-то дурацкая ассоциация появляется, — поморщившись, сказал Данилов. Он вел себя так, словно ничего не произошло. Что ж, спасибо. — А? Петя? Есть у тебя такое ощущение, что все это… — он взмахнул рукой, — что-то очень знакомое. Вот только в новой обертке. В пышной.

В принципе я был с ним согласен. Какая-то ассоциация и у меня вертелась. Неуловимая. Призрачный, карнавальный свет… безжизненная даль… стерильное безмолвие.

— Карел, можешь что-нибудь предположить?

— Догадки — не самая сильная моя сторона.

— Тогда я хочу поговорить с дедом. Домыслы — как раз по его части.

Через неуловимый миг счетчик передал контроль своему квартиранту.

— Спасибо, Петя, — первым делом сказал дед. — Ящерка не так холодна, как хочет казаться… нипочем не уступает место.

Рептилоид энергично покрутил головой. Дед наслаждался возможностью самостоятельного обзора.

— Вот и сбылась моя мечта — своими ногами ступить на чужую планету. Наполовину сбылась, — с мрачной иронией изрек дед. — Что ты хочешь спросить, Пит?

— У тебя не появилось никаких ассоциаций?

Дед помолчал.

— Ничего особенного, Петя. Так… из разряда красивостей. Чистилище.

— Что?

Если сейчас дед еще способен был смущаться, то это произошло.

— Я же говорю — абсолютная лирика! Чем-то подобным я представлял себе тот свет. Ни рай, ни ад, а именно чистилище. Как там, у Данте… э… «я поднял взгляд очей»… э…

— «Казалось, твердь ликует их огнями; о северная сирая страна, где их сверканье не горит над нами!» — невольно подхватил я.

Маша громко фыркнула. И неожиданно попросила:

— Андрей Валентинович, не давите нас поэзией! Боюсь, тут все будет куда реальнее и неприятнее, чем загробный мир.

Я уставился на деда. Первый раз после воплощения в теле рептилоида Маша заговорила с ним. Неужели все же согласилась, что он остался человеком и в теле счетчика?

Но вряд ли дед способен простить ей предательство…

— Хорошо, Маша, — добродушно ответил дед. — Не буду давить. Я прекрасно помню, что твоим любимым поэтом был Пушкин, любимым писателем — Толстой, а любимой музыкой — «Лунная соната».

Кажется, она покраснела. Вот уж не пойму почему. Вроде бы ничего обидного дед не сказал.

С минуту еще мы топтались вокруг корабля, будто ожидая. Чего угодно — торжественной делегации с цветами, толпы мыслящих грибов, или танкового корпуса. Но мир Тени игнорировал нас столь хладнокровно, словно и впрямь состоял лишь из голой равнины.

— Ну что, пойдем? — Данилов вопросительно посмотрел на меня. — Кажется, туда…

— Счетчик помнит точное направление, — сказал дед. — Он просит меня уйти на второй план… так что — до свидания.

Рептилоид выдержал короткую паузу и продолжил:

— Я готов служить проводником. Будем двигаться?

Я кивнул.

— Эти идиоты Геометры, — буркнула Маша, — могли предусмотреть в корабле какой-нибудь НЗ. Компас, оружие, палатка… хотя бы на случай аварийной посадки.