Реверс - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 53

К тому же и тянул он совсем низко над лесом, и подниматься выше не хотел.

— Уверен: здесь еще никому не доводилось бомбить дровами дрова, — пробормотал Сергей, опасливо глядя на торчащие над «зеленым морем тайги» верхушки особо высоких деревьев. Чтоб их молнией побило!

Мотор честно тарахтел, но на голодном пайке даже лошадь не потянет как следует, не то что бездушная железяка.

Сергей даже оглядываться стал: нет ли в самолете чего пригодного для запихивания в газогенератор? Ясное дело, не было: викторианский стиль в дровяной авиации неуместен. Обремененный архитектурными излишествами самолет просто не взлетел бы, физику не обманешь. Она и в Африке физика, и в Центруме.

Нестерпимо было сидеть, тщетно высматривая поляну в сплошном зеленом море, клясть себя за то, что мог бы, постаравшись, впихнуть в газогенератор еще парочку поленьев, да вот не впихнул, и ждать, когда же зачихает мотор.

— Поляна! — сказала Ева одновременно с первым чихом мотора. Как в сказке. — Вон она! Большая…

Отработав рулями, взяли нужный курс. Мотор еще тянул.

И тут сказка кончилась. Поляна не зеленела — она серебрилась.

— Это не поляна, — с тоской сказал Сергей. — Это озеро.

— Сама вижу, — бросила Ева. — Закрепись. Садиться будем на воду.

На этот раз мотор чихал недолго. Когда смолк его голос, наступили самые жуткие мгновения — хищный свист ветра, печальный скрип фюзеляжа, короткий удар шасси о верхушку высокой ели, опять свист ветра…

Удар. Треск. Жуткое шипение газогенераторных бочек. В кабину хлынула вода. Самолет встал торчком и начал тонуть. Медленно и даже величаво, как какой-нибудь «Титаник».

— Давай-давай, — покрикивал на Макса помощник машиниста. — Кидай больше. Это сурганский паровоз, они прожорливые. А уголь аламейский, дрянь уголь. Слышь, ты большие куски-то разбивай, надо чтобы не больше кулака были…

Макс давно взмок, но трудился без пререканий. Солнце прошло зенит. Врывающийся в будку горячий воздух не давал прохлады. Было жарко, как в печи.

Надо ли было уезжать из Пулахты, не узнав, что было нужно тому желтолицему и раскосому, — вот вопрос. Может, стоило ему довериться?

Ага. И убили бы желтолицего точно так же, как убили Теодора, Патрика и Рафаэля. Нет уж, хватит убийств ни за что ни про что. Кем бы ни был тот раскосый, пусть живет.

В Сурган — значит, в Сурган.

Паровоз был другой, и машинист другой, а состав — тот же самый, с оннельским лесом. Он двигался в середине каравана из пяти-шести составов, и к паровозу спереди была прицеплена блиндированная платформа с пулеметами. Возглавлял караван бронепоезд, и на всех паровозах, как объяснили Максу, паровозные бригады были в полном составе: машинист, помощник, кочегар. Случись что с машинистом — помощник заменит.

Дикие места. На пустошах нет нормальной власти, здесь тот господин, кто сильнее. Не сравнить с тихой Он-нели.

Наконец — в который уже раз — топка была как следует прошурована и загружена, стрелка манометра подрагивала возле красной черты, и Макс отступил подальше в тендер. Здесь лучше продувало. Помощник машиниста — молодой курносый парень, любитель поговорить — последовал за ним. А машинистом был хмурый пожилой дядька, за все время на сказавший Максу и пяти слов.

— Мы взяли тебя только потому, что Псих за тебя попросил, — разглагольствовал помощник. — Неохота его обижать, блаженный он. А вообще-то у нас с пограничниками мир и сотрудничество, о контрабандистах мы сообщаем… если они жадные, ха-ха. Но у тебя, я вижу, ничего нет. Давно на мели?

Макс кивнул. «Буду валить все на амнезию», — подумал он. Но помощник и не ждал развернутого ответа.

— Наша дистанция заканчивается в Габахе, — говорил он. — Это уже сурганская территория, но задворки, конечно. Промышленные такие задворки. Дыму и копоти много, удовольствия мало. Если хочешь устроиться получше, тогда тебе дальше надо, в самый Тангол или еще какой приличный город. Там точно работу найдешь. Псих говорил, ты механик?..

Макс кивал. Плевать было помощнику на него и на Психа, он просто чесал язык. Болтуну довелось попасть к такому машинисту, из которого двух слов клещами не вытянешь. Вот ведь невезение. А болтать просто так, в пустоту, неинтересно, слушатель нужен.

Еда была: Псих дал на дорогу кулек с пирожками, похвастав, что сам испек. Наверное, это случилось не меньше недели назад — пирожки были сильно пожилые, но хоть без плесени. Окна бить такими пирожками… Рискуя обломать зубы, Макс насыщался, пил воду из жестяной фляги, слушал курносого помощника и поглядывал по сторонам. Оннельские лесные ландшафты давно пропали, поезд шел по ковыльной степи. Иногда показывалась рощица, выжившая в низине или пересохшем русле, проплывала мимо и исчезала позади. Путь здесь был проложен прямо, как кратчайшая линия, соединяющая две прямые, и лишь по сносимым ветром вбок паровозным дымам можно было понять, что в Сурган идет не одиночный поезд — мечта бандитской шайки, а охраняемый караван.

Целый час были видны холмы на горизонте, затем скрылись. Снизив скорость, состав прогрохотал по мосту над широким руслом бывшей реки. Внизу петлял ручеек. Проехали селение — с десяток бедных домишек, темных от старости и кособоких от ветхости. Чем тут живут люди, да и зачем? Пересекли по насыпи обширную ложбину с ржавыми остовами нефтяных вышек. Понятно: нефть исчезла, почва просела, нефтяники переквалифицировались, а путейцам головная боль — восстанавливать, по сути заново прокладывать участок пути.

География — великая наука. Макс вдруг вспомнил момент, когда он это понял. Под ядовитым взглядом школьной географички он тогда мучительно пытался вспомнить, куда же впадает Влтава, не вспомнил и под хохот всего класса выдал ответ: в Дунай. Целую неделю этот Дунай был хитом, пока наконец одна дура не оттянула все насмешки на себя, разыскивая на лабораторном химическом столе ион гидроксония. Тут уж была всеобщая истерика.

Не самое приятное воспоминание, но Макс и ему обрадовался. «Моменты истины» с неожиданно пробуждающимися воспоминаниями о прошлой жизни случались с ним и в Гомеостате, здесь они не стали чаще, зато теперь из неизведанных глубин памяти всплывали целые куски, а не бессвязные обрывки. Быть может, со временем удастся вспомнить все, вспомнить себя настоящего?

Разум подсказывал: вряд ли. А если чисто теоретически это возможно, то лишь спустя столько лет, сколько люди не живут. Здесь не Гомеостат, здесь люди смертны. Окончательно и бесповоротно смертны. Центрум — нормальный мир, и смерть в нем — дело серьезное, а не какая-то еженедельная неприятность.

«А вдруг я и здесь через пять дней умру-воскресну?» — подумал он, испугавшись. Подумал еще и отверг эту мысль. Вряд ли такое возможно. Это ведь не свойство человека, а свойство мира. Люди же в основе своей везде одинаковы.

На этом он был вынужден прервать размышления — пришло время шуровать в топке и кидать уголек.

На закате остановились у какого-то разъезда набрать воды и угля. «Здесь развилка, — объяснил курносый помощник. — Налево — в Сурган пошла ветка, направо — в Краймар». Заправлялись долго. Преогромный паровой механизм высыпал в тендер три ковша угля, подняв такую пыль, что превратил бы Макса в чернокожего, не будь он и без того чумазым до невозможности. Механизм назывался паровой лопатой, а Макс вспомнил другое его название: экскаватор. Пропустили курьерский поезд из Краймара, мчащийся в одиночку, без охраны, если не считать за таковую две блиндированные платформы с тупыми рылами пулеметов, прицепленные к голове и хвосту поезда. Словоохотливый помощник машиниста немедленно сообщил, что в каждом вагоне краймарского экспресса сидят штатные стрелки и что жалованье поездной бригаде идет ой-ой какое, однако он ни за что не променял бы свои не столь большие, но верные деньги на златые горы, если довеском к ним идет пуля в печень. «Я что-то не видел никаких бандитов», — сообщил Макс. — «Еще бы! — воскликнул курносый болтун. — Они что, дурные? У нас караван!»