Пташка Мэй среди звезд - Андерсон Джоди Линн. Страница 18

— Миэй? — шепнул Пессимист. Он осторожно потрогал стекло лапкой там, где была ее щека. — Миэй?

Кот сразу вспомнил фильм, который они смотрели однажды в день рождения хозяйки. Мэй сидела перед телевизором и плакала, а Пессимист — тогда еще котенок — следил из-за ее плеча за живыми картинками. На экране под стеклянным колпаком лежала прекрасная девушка с алой лентой в волосах. Вокруг стояли семь человечков. Пессимист не понимал, почему хозяйка плачет, но при виде ее слез стал печальнее обычного. С тех пор праздничные торты всегда портили ему настроение, и кот никогда не просил оставить для него крошки.

— Миэй? — спросил Пессимист и поскреб лапкой по стеклу. Девочка не двигалась. — Миэй?

Пессимист понюхал стекло и чихнул.

Он немножко обиделся. Это явно была какая-то шутка. Жалкая попытка его обмануть. Мэй, которая лежала перед ним, пахла, как лед. А настоящая Мэй пахла арахисовым маслом и пончиками, сухими листьями и зеленой травой, серебряными блестками и душистым мылом.

Вжжжжжжжжжжж.

Пессимист обернулся и посмотрел в боковой тоннель. Поднял мордочку, раздумывая, что бы это могло быть.

Вжжжж. Жжжжж.

Хвост Пессимиста бешено хлестал из стороны в сторону. Кот размышлял. Звук напомнил ему о пчелах.

Любопытство составляло примерно сорок пять процентов души Пессимиста. Он, конечно, понимал, что ходить в тоннель не стоит, но все-таки затрусил вперед — выяснить, что же там случилось.

Глава четырнадцатая

Статуи

Хлоп!

Звук в точности напоминал тот, который слышится, когда из ванны вынимаешь пробку. Мэй обязательно вздрогнула бы, если бы не окаменела. А сейчас она только могла водить глазами по сторонам. Это не помогло, ведь звук раздался прямо у нее над головой.

На девочку упал ослепительно-белый свет. Однажды она уже видела такой. Сердце гулко заколотилось в каменной груди.

Что-то затрещало, хрустнуло. Мэй оторвали от земли и потащили вверх, через круглую дыру в своде тоннеля. Миг спустя девочка снова оказалась на поверхности. Снег одеялом укрывал землю, но метель стихла.

Тот, кто нес ее, повернул, и сердце девочки тревожно забилось. Ее окружали белоснежные, похожие на кометы, духи. Она догадалась, что это жители Северной фермы — такие же, как тот, которого она видела в Вечном Здании. Духи разлетелись в стороны, и перед Мэй оказались светящиеся сани — прекрасные, алые, как лепесток розы, и украшенные бубенчиками.

Из саней торчали три статуи, как две капли воды похожие на Тыквера, Беатрис и Фабио.

Мэй опустили рядом с ними на красное бархатное сиденье. Мэй повела глазами из стороны в сторону. В санях не хватало кое-кого.

«Пессимист», — хотела сказать она, но губы не шевельнулись.

Сани плавно заскользили вперед. Мэй изо всех сил пыталась открыть рот, позвать своего кота, попросить, чтобы духи остановились. Но у нее получилось только шевельнуть мизинчиком, да и тот сдвинулся всего на миллиметр. Беспомощная слеза побежала по каменной щеке. Сани поднялись на вершину самой высокой горы Окаменелого перевала. И тут девочке открылись просторы, лежавшие по другую сторону гор.

Впереди раскинулся огромный лес — такой густой, что деревья липли одно к другому, точно стебли влажной травы. Их кроны запорошил снег. Из тенистой чащи слышались крики, визг, рык. Звери! В окаменелые ноздри Мэй текли ароматы чащи. Если бы ее сердце не замерзло, оно забилось бы по-другому, в унисон с дыханием лесов. Наполнилось бы воспоминаниями о доме.

На опушке, где начиналась широкая дорога, стоял знак: «ДИКО-МОХНАТАЯ СЕВЕРНАЯ ФЕРМА». С горных склонов, озаренных светом звезд, сани влетели под сень густых крон.

Дорогу изрезали тени исполинских деревьев. Вокруг стволов обвивались ползучие стебли с огромными колючками и цепкие лианы. Ветки пестрели яркими цветами.

Деревья будто склонялись перед гостями, когда сани проезжали мимо. Краем глаза Мэй заметила в линиях коры лица. Они смотрели на нее.

И вдоль всего пути из уст в уста восхищенный шепот передавал одно имя: «Пташка Мэй».

Одно дерево возвышалось над остальными. Его ветки причудливо изогнулись, а листья, похожие на лодочки, блестели и непокорно торчали во все стороны. Ветви раскинулись над кронами, точно многопалые руки. В кроне белели огромные цветы. Это было то самое дерево, которое Мэй видела повсюду — на письме, еще дома, и в облаках над озером, и в небе Призрачного города. В глубине окаменевшего сердца Мэй знала — это дерево Хозяйки Северной фермы.

Друзей окружало множество звуков — карканье, шорох листвы, жужжание насекомых. Кругом ходили, перелетали с ветки на ветку огромные прозрачные птицы. Мэй знала их по картинкам — то были дронты, альбатросы и грифы. В чаще мелькали светящиеся скарабеи, гигантские венерины мухоловки и папоротники — такие огромные, что среди них, наверное, могли прятаться динозавры. Над головами путешественников кружила стая призрачных ворон и одинокая сова. «Ух, ух!» — восхищалась она, разглядывая гостей.

— Пташка Мэй, — шепотом повторяли деревья.

Сани проехали огромное дерево, свернули на дорожку поменьше и, не спеша, продолжили путь.

Через несколько минут впереди возник столбик дыма. Сани остановились перед вязким болотом с лужицами, в которых бурлили пузыри.

Друзей по очереди вытащили и погрузили в купели так, что снаружи оставались только головы и плечи.

Тепло проникло в грудь Мэй. Вскоре девочка обнаружила, что может пошевелить рукой. Тело становилось все мягче, словно она была замороженной индюшкой, которую положили оттаивать. Сердце тоже потеплело, но каждая его частичка болела, стоило вспомнить о Пессимисте.

Хлюп!

Их вытащили из воды, перенесли в небольшую избушку. Там друзей положили на четыре кровати, лицами вниз. Мэй почувствовала, как теплые руки массируют ей плечи, постукивают по спине, разминают пальцы на ногах. Тело стало мягким, как шоколадный пудинг, и девочка зевнула.

Где-то поблизости Тыквер простонал:

— Только не помидорами! Нет! Только не помидорами!

Мэй собрала все силы, повернула голову и посмотрела на друзей.

Призрак бормотал во сне. Каменное лицо Фабио было повернуто в ее сторону, но капитан по-прежнему таращился в никуда бессмысленными глазами. Крошечная слезка скатилась из уголка его глаз и нырнула за кончик усов. Беатрис подняла вялую руку и пригладила спутанные волосы.

— Фыкев, — прошептала Мэй. Губы стали как резиновые и не слушались. Мэй облизала их и попробовала еще раз: — Твыквер, пвоснись.

Тыквер испуганно раскрыл глаза.

— Ох, — облегченно пробормотал он и улыбнулся.

Призрак оглядел комнату. Увидев северных духов, он вытаращил глаза, но тут же окинул взглядом пол и помрачнел.

— А где Пессимист?

Примерно через час Мэй и ее спутники уже сидели на постелях. Духи Северной фермы оставили их одних, но в щелочку под дверью бил ослепительный свет. Хижину охраняли.

Тыквер в отчаянии распростерся на земляном полу. Огромные слезы катились по щекам призрака и замерзали ручейками.

— Я не могу жить без него, — прорыдал он и перекатился на бок, чтобы посмотреть, как слезы стекают на пол. — Я никогда не говорил ему, как сильно я… я… — Остальные слова потонули в судорожных всхлипах.

Друзья сидели в уголке, прижавшись друг к другу, чтобы согреть косточки, в которых еще прятался холод. Большой палец на ноге Фабио до сих пор не оттаял. Капитан с расстроенным видом тронул его и покачал.

— Что они будут с нами делать? — спросила Беатрис.

Мэй пожала плечами.

Друзья помолчали. Наконец Фабио произнес:

— Я сочинить стих про свой чувства. Кхм… Он называется «Ода окаменевшему пальчику».