Король жил в подвале и другие сказочные истории - Арбенин Константин Юрьевич. Страница 44

– Они прожили долгую трагикомическую жизнь, – сказал господин Гуцулко, – и умерли в одну ночь. Именно так – одну жизнь на двоих. Как бы ни разъединяла их судьба, творчество возвращало их друг к другу, и мы, благодарные зрители, всегда будем помнить их вместе. Наша память отказывается вспоминать их врозь. Клоуны никогда не грустили и ссорились только на потребу публики. Это же они завещали и нам, благодарным зрителям. Их смех – это наше с вами богатство. Они сделали много всего, но ещё больше не успели сделать. Многочисленные ученики, последователи, подражатели продолжат дела покойных. Как говорится, плохо смеётся тот, кто не имеет наследников…

Клоуны слушали господина Гуцулко со спокойными полуулыбками на размалёванных лицах. Смерть уравняла их: рыжий, казалось, чуть похудел и вытянулся, белый же, наоборот, ссутулился и потучнел. Если бы не разного цвета парики, их можно было бы принять за одного человека, лежащего одновременно в двух гробах. У изголовья стояла пожилая дама в чёрном платье с серебряными блёстками. В скорбном облике бывшей актрисы и воздушной гимнастки Ии попеременно проскальзывали черты трагической вдовы и комической старухи. Рядом с ней находились два мальчика – сводные братья Биф и Топус. И хотя на головах у них были траурные кепочки, некоторые наиболее зоркие глаза не упустили из виду тот факт, что старшенький – четырнадцатилетний Биф – был белокур, а младшенький – девятилетний Топус – конопат, когда по логике вещей должно было быть наоборот. Зоркие глаза тут же поделились этим наблюдением со злыми языками, и последние пустили по рядам скандальный шепоток. Глухонемая толпа в один момент наполнилась слухами и сплетнями. Но подозрительные взгляды не смутили вдову. На сей раз она оказалась выше публики. Ия была единственной душеприказчицей двух клоунов, она одна знала самую страшную их тайну – тайну, которую никакая самая благодарная публика не могла и не должна была знать. Тайна заключалась в том, что рыжий клоун Туф с рождения был блондином и полжизни ему приходилось красить волосы хной, а белый клоун Бабёф на самом деле был рыжим, но, тщательно скрывая это, вытравливал свой цвет перекисью и прятал веснушки под слоем грима. Ия хранила эту тайну как зеницу ока, и тайна хранила её. К тому же для полноты счёта у неё была припасена собственная тайна: всю жизнь воздушная гимнастка одинаково любила обоих своих мужей и даже теперь не могла предпочесть одного из них другому. Обладание двумя страшными тайнами накладывало на лицо Ии тень многозначительности и возвышающей силы. Клоуны смотрели на неё чуть иронично, с неподвижной теплотой, как бы прощаясь, прощая и прося прощения одновременно.

Оркестр закончил дивертисмент. Маэстро Мементини разломил пополам свою волшебную палочку и бросил обломки в квадратную яму. Цирковые высыпали туда же горсти подковёрных опилок. Остальные обошлись обычной землей.

– Образно говоря, – подытожил господин Гуцулко голосом бывшего чревовещателя, – их лица, ещё при жизни ставшие масками, отчеканены на двух сторонах одного блестящего таланта, который мы сегодня торжественно зарываем в землю.

Поверх могилы водрузили плиту белого мрамора с рыжими вкраплениями. Коллеги и бомонд вскоре покинули кладбище, уехала и вдова с сыновьями. Не расходилась только публика, ведь она всё ещё понимала, что всё это – не по-настоящему, а значит, самое интересное впереди. Публика ждала появления иллюзиониста Фатуманяна и надеялась, что именно ему и отведена главная роль в представлении. Вот сейчас, думала публика, он появится, выстрелит из своего духового пистолета в воздух – и откуда-нибудь сверху, из-под самого купола, спикирует на землю летающий сундук, а из него выскочат два всеобщих любимца, два клоуна, белый и рыжий, живые и невредимые на радость всем зрителям…

Но магистр магнетических наук фокусник-маг Казимир Гургенович Фатуманян пребывал в это время в бельгийском городе Антверпене, где давало гастроли его эзотерическое варьете. С часу дня он сидел в волшебном комоде с двойным дном, тщетно пытаясь совершить элементарнейший трюк – перемещение в пространстве. Подобные фокусы он проделывал сотни раз, прилюдно, но сегодня ничего не получалось. Все попытки переместиться на похороны его старинных друзей, знаменитых клоунов, так и не увенчались успехом. Видимо, погода в этот день была нелётная.

2003

Дом в конце тоннеля

Здравствуй, дорогой мой, любимый мой Дом! Моё родное пристанище, прибежище, жилище! Мой друг, опекун и наставник! Как же я соскучился по тебе, уютный мой! Девять лет я скитаюсь по вселенной, перелистываю галактики, перепрыгиваю с планеты на планету, тычусь лбом в блюдце иллюминатора, ищу непонятно что, бегу неизвестно от кого, и все эти девять лет думаю о тебе, помню тебя, мысленно к тебе обращаюсь. А ты ни разу мне не написал, только короткие полунасмешливые поздравления с Днём космонавтики. Почему? Неужели ты, такой умный, умелый, памятливый, до сих пор не научился писать? Не верю. Забыл меня? Тоже не верю. Может, тебе нечего мне сказать? Разве что так.

Ну да, видать, Магомету легче дойти до горы, чем дождаться её, поэтому я сам решил высказаться, хотя бы после девятилетнего молчания расставить, как говорили древние, точки над i.

Не буду спрашивать, как ты поживаешь, как чувствуешь себя, исправны ли твои системы, давно ли делали ремонт. Уверен, что всё у тебя в порядке, что стоишь на месте монументально, на то ты и создан таким – крепким, исправным, ко всему готовым. Есть ли у тебя душа, Дом? – вот о чём хочется мне спросить. Ранима ли она, или, как и тело твоё, создана из железобетона и взрывостойкого стекла? Вздыхаешь ли ты по ночам, Дом, ну хотя бы мысленно?

А может быть, твоей душой был я, и с моим отлётом ты обездушел, стал всего лишь пригодным для жилья строением? Или нет, знаю, душа – это она, та, которая осталась в тебе и с тобой. Ведь не бывает двух душ у одной сущности, вот я и вынужден был сбежать от вас в открытый космос, вот и оказался третьим лишним.

Зато теперь я не третий, я – миллионный лишний в этой вселенной, космический бомж, нелегальный иммигрант, мыслящая начинка одноместной маневровой капсулы. Я слоняюсь по вселенной, доверившись автопилоту, а в штрихкоде у меня липовая приписка к какой-то далёкой звёздочке, на которой нет даже кислорода. Возможно, мой отлёт был глупостью, пусть так. Мне не привыкать к глупостям – я ещё на Земле освоил этот род занятий, причём не без твоей помощи.

Помнишь, Дом, как ты дал первый свой сбой? Вроде бы мелочь: что-то там напутал с погодой и выдал мне зимнюю обувь, меховой плеер и куртку с подогревом, хотя на дворе была всего лишь осенняя слякоть. Но каково было мне! Все смотрели на меня, как на дурака, и я вынужден был, перекрикивая звучащего в плеере Шнитке, каждому постовому объяснять, что это не я виноват, что это мой дом так меня вырядил. Я ещё никогда не чувствовал себя так глупо, я всерьёз разозлился на тебя тогда. Так разозлился, что подал в суд и потребовал удержать с твоего счёта пятьсот юаней – за моральный ущерб. И мне кажется, я имел на это право – думаешь, мне было приятно, что ты выставил меня полным идиотом! Да и сумма была чисто символическая – пятьсот юаней, подумаешь, я ежемесячно перечислял на твой счёт в четыре раза больше. А ты обиделся. Теперь я точно это могу сказать: да, ты тогда обиделся. Знаешь, зря: у тебя сбой, у меня сбой – всего-то программный вопрос. А что в результате? В результате именно с этого момента началось наше с тобой недопонимание. Так очень часто бывает с лучшими друзьями: они настолько исчерпывают друг друга, что чувства засыхают в их душах и первая ничтожная мелочь вдруг высекает искру ненависти. Они начинают дуться друг на друга и раздувают эту искру до настоящего пожара. Дружба выворачивается наизнанку и становится сначала соперничеством, а потом и враждой. А в нашем случае был ещё и катализатор – то самое масло, которое древние добавляли в огонь.

Катализатором была она.