Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич. Страница 22

— Ну почему, — пожала плечам оруженоска, — я слышала, что современные драконы стараются ни в чем не отставать от людей.

В ночь перед поединком барона Николая замучила бессонница. Он сидел у костра на развалинах пункта проката и, задумавшись, кидал в пламя обломки лыжных палок и огромные деревянные шахматные фигуры. Подрагивал поросячьим хвостиком молодой месяц. Цикады тянули свое нескончаемое болеро. Оруженоска вылезла из палатки, накинула на плечи спальник, притулилась рядом с рыцарем.

— Ты чего не спишь? Боишься, что ли? Волнуешься?

Рыцарь неопределенно поводил головой, вздохнул.

— Это ничего, что волнуешься, — сказала оруженоска, — даже заслуженные рыцари перед подвигом, говорят, волнуются. Это нормально.

— Да нет, — отвечает барон Николай, — не в волнении дело, другое тут. Что-то надоело мне все. Устал. Больно уж работа у меня однообразная, монотонная.

— Как же однообразная? Это подвиги-то совершать — монотонная работа?

— Да, монотонная, — барон Николай с незатаенной тоской посмотрел на небо. — Потому что каждый раз одна и та же история: злодеи, поединки, победы. Какое уж тут разнообразие — рутина зеленая!

Оруженоска руками всплеснула от такого скудоумия. Но рыцарь вовсе не из глупости так отвечал, а была у него заготовлена целая философская теория — тут же сейчас же и заготовилась, двадцать минут назад.

— К сожалению, — стал он объяснять, — не может быть в нашей профессии особого разнообразия. Ведь с кем мы, рыцари, имеем дело? Со злодеями. А что может быть скучнее и однообразнее злодейского образа жизни? Да ничего не может быть. Плохие люди вообще банальны до безобразия, это только на первый взгляд кажется, что их проделки отличаются изобретательностью. А на самом деле… — он махнул рукой. — Вот ты посмотри: о чем мечтают хорошие люди?

— О чем? — заинтересовалась донья Маня и стала примерять на себя мечты хороших людей.

— О разном, — помог с ответом барон Николай. — Столько у них всяких мечтаний и устремлений, что даже взглядом не охватить весь, так сказать, ассортимент. А плохие? Плохие люди все мечтают об одном и том же: о богатстве, о власти, о мировом господстве. О том, как бы ничего не делать, а чтобы другие за тебя все делали. Как бы всех обмануть, а самому оказаться на коне. Вот и все их устремления. И с такими одноклеточными организмами приходится иметь дело, причем всю сознательную жизнь! Все лучшие мои годы — амебам этим под хвост, извини за выражение! Разве это не обидно!? Еще как обидно, Маня.

Оруженоска вздрогнула: рыцарь впервые назвал ее по имени.

— А я, признаться, полагала, что злодеи бывают разные, — задумчиво проговорила она.

— Как же, разные! — барон Николай хмыкнул и принялся ворошить костер фигурой черного шахматного ферзя. — Различаются только типы, и то их всего два, — это я себе давно уяснил. Первый тип — это совсем тупые, те, которые прут напролом и только физической силой пытаются одержать верх. А второй тип — злодеи-интеллектуалы вроде нашего Дона Капитона; эти много думают и сперва сплетают свои хитрости в голове, а уж потом только осуществляют их на практике. Первые не могут связать двух слов, а вторые обожают вести долгие и нудные беседы с претензией на знание человеческой психологии, а также обожают оправдывать собственную неполноценность всяческими философическими базами. Вот на этом вся их разница и закончилась, дальше начинается сплошная беспросветная одинаковость. Потому как те и другие одинаково пошлы и бездарны. Те и другие одинаково обречены, ибо слишком уверены в неоспоримости своих доводов. А жизнь умнее любой философии, Маня, она способна одним махом оспорить самые искусно выстроенные доводы. Я уж не говорю о том, что она способна сплющить любую физическую силу.

Оруженоска кивнула. Она впервые видела барона Николая таким взволнованным и размышляющим, и ей это понравилось.

— А завтра, — спросила она, — как ты полагаешь, с каким типом придется столкнуться?

Барон Николай опять вздохнул и пожал плечами. Оруженоска взяла его за рукав.

— Слушай, тебе все-таки надо отвлечься, отдохнуть.

— Да как я отвлекусь! — ответил барон Николай. — Сна ни в одном глазу, уж на что только не смотрел — и на луну, и на огонь, и в темноту всматривался. Ничего не помогает.

— Пойдем, я тебе помогу, — сказала оруженоска и пальцем поманила его в палатку. — Я хорошее средство знаю. Отвлеку тебя, успокою, рыцарь мой размышляющий.

— Да как? — недоумевал рыцарь.

— Сейчас увидишь. Средство верное, веками проверенное. Пойдем, пойдем, Коля.

— Может, не надо, Маня, — рыцарь стал догадываться, о чем речь. — Может, останемся друзьями, сохраним служебные отношения, а?

— Надо, Коля, надо, — убеждала оруженоска. — Дружба дружбой, служба службой, а отдыхать каждому необходимо.

У дракона Спартака Динамыча Крыльесоветова было все, что должно быть у дракона в самом расцвете сил и средств. Сверх того у него имелась собственная турбаза, пещера в скале, слуги-призраки и дюжины три разнообразных болезней, не считая мелких недугов, хворей и ран. Только не было у него своей футбольной команды. В детстве Спартачок мечтал о настольном футболе, но дракончикам не дарили человеческих игрушек, а потому мечта детства так и не осуществилась. И вот теперь, когда дракон повзрослел, обрел вес и значение, когда его возможности сделались почти неограниченными, он решил завести себе самых настоящих футболистов — профессионалов из плоти и крови. Вот как опасно откладывать исполнение детских мечтаний до взрослости! И позавчера его мечта сбылась, точнее, он сам ее сбыл: слетал до ближайшего стадиона и прихватил себе первую попавшуюся команду — у драконов все просто. А чтобы пресечь попытки спортсменов сбежать, он съел тренера — как самую, на его многоокий взгляд, ненужную фигуру в футбольном деле. Остальных он пока есть не собирался, лишь слегка припугнул.

И распорядок жизни у Спартака Динамыча был простой: сутки через двое. То есть, сутки он маялся от безделья, а потом двое суток дрыхнул без задних ног.

Притащив в стойбище футболистов «Телемахиды», стал он с ними всячески играться: то бегать велит десять кругов вокруг всей турбазы, то отжиматься прикажет, пока сок из них сочиться не начнет, то приседать заставит — кто ниже. Нарадовался вдоволь, насмеялся до упаду, в коим-то веке почувствовал приятное утомление. Устроил футболистам показательный отбой за тридцать секунд, а потом довольный завалился на бок и заснул глубоким многосерийным сном.

И пробудился бы Спартак Динамыч только к вечеру послезавтрашнего дня, если бы не неожиданность. Не свет не заря растормошили дежурную голову слуги-призраки и нервно сообщили, что прибыл какой-то рыцарь. И что предлагает этот рыцарь Спартаку Динамычу «выйти поговорить». Дракон четырьмя головами удивился, пятью другими зевнул и, разбудив остальные две, нехотя поплелся на выход.

Вышел Спартак Динамыч из пещеры, дыхнул огнем в небо, щелкнул хвостом о скалу.

Смотрит: стоит перед ним маленький человечек, рыцарь в летних доспехах, а чуть поодаль возле покосившихся футбольных ворот стережет походные вещи какая-то женщина. Удивился дракон еще больше: кто такие? Если за футболистами пришли, то почему не войско прислали, а какую-то одиночную самодеятельность? Непонятное дело.

Рыкнул дракон в десять ртов (одна голова ангиной болела, рычать не могла), развернул свое несметное туловище фасадом к незваному гостю, уставился на него зло и сонно.

А барон Николай стоит и не шевелится. С ним, как только он дракона вблизи увидел, произошло неожиданное: стало ему очень страшно. Очень-приочень. Он ведь никогда раньше таких крупных драконов вблизи не видел, ну, разве только на черно-белых учебных гравюрах. А тут вся эта красно-зеленая туша заслонила рыцарю солнце, обдала телесным жаром, пахнула пещерной плесенью, — и барон Николай струхнул. Ему вспомнился первый свой детский ужас, когда папа повел его в зоологический музей и там беззлобно, по-отцовски, потерял сынишку между скелетом сциллы и чучелом харибды. Вот так же непереносимо жутко стало барону Николаю и сейчас, как будто и не было этих сорока прожитых лет, сотни нажитых шишек и приобретенной жизненной черствости, заменяющей на безрыбье бесстрашие. Барон Николай снова стоял лицом к лицу с чудовищем, и не было в его душе ни капли храбрости, и хотелось ему горько заплакать и стремительно убежать. И крутилась в голове непонятно из каких школярских глубин всплывшая фраза: «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй». Он уже скривил рот, пригнулся и стал разворачивать корпус, как бы готовясь к низкому старту, но тут увидел перед собой лицо верной своей оруженоски.