Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич. Страница 23

— Мама! — инстинктивно произнес он.

— Мало? — сердито удивилась донья Маня, а потом замахала на рыцаря рукой: — Достаточно. Ты сначала этого победи. А то — мало ему! Герой, ишь ты!

Ай-ай-ай, а про оруженоску-то барон Николай от страха позабыл! Это повезло ему, что она его испуга не заметила. И как же опрометчиво он давеча расписывал донье Мане неотвратимость своей победы!

И, перебарывая страх не только духом, но и всем телом своим, барон Николай повернулся обратно лицом к дракону и уперся взглядом ему в пупок: нашел, так сказать, точку опоры. А пупок у дракона крупный, похож на лунный кратер.

Долго смотрели друг на друга дракон и рыцарь, а молчали еще дольше. Два не выспавшихся, не способных к смертельному поединку существа стояли супротив и выдумывали, как бы все это дело замять, как бы все отложить или отменить вовсе. Но у них были свидетели, а свидетели любое дело сильно осложняют. И ладно бы только призраки, призраки не в счет, а вот эта женщина, оруженоска рыцарская — именно ее присутствие заставляло поединщиков помнить о рыцарской отваге и о драконьей доблести. И оставалось им только молчать, пряча друг от друга свои взгляды, мотивы и намерения. Спартак Динамыч молчал, потому что ему не по чину было заводить разговор первым. А рыцарь от страха молчал, рот у него не открывался.

Неизвестно, сколько бы продолжалась то молчание, если бы вдруг не прервал ее некий громкий звук: это в желудке дракона заурчала недопереваренная пища. Рыцарь тут же перестал бояться и взглянул дракону в центральную пару глаз. Чудище смутилось и, чтобы это смущение скрыть, заговорило первым.

— Ты кто такой? — строго спросило оно.

Рыцарь опешил, но, удивляясь, как это страх в нем так быстро сменился наглостью, ответил ровно и без запинки:

— А почему это вы мне тыкаете?! Мы с вами на брудершафт не выпивали, так по какому же праву вы позволяете себе так обращаться к незнакомому человеку?

Дракону такое начало разговора не понравилось.

— По обычному драконьему праву, — сказала его рябая голова, седьмая слева. — Мы ко всем людишкам так обращаться привыкли и нарушать своих привычек не намерены.

— Хорошо, — кивнул барон Николай. — Только тогда и я с тобой на «ты» разговаривать буду. Хоть это и не в моих привычках, но по такому экстренному случаю я своим привычкам изменю.

Дракон переглянулся сам с собой всеми одиннадцатью головами.

— А как же это ты с нами на «ты» будешь, когда нас много?

— А так, без церемоний, как с одним сидячим местом. Слышал такую поговорку: «Драконов по хвостам считают»?

В повседневной жизни барон Николай никому так не хамил, но, видимо, от страха повалила из него яростная нерыцарская наглость. Представил он себя стоящим в очереди — и язык сам собой стал откликаться на предлагаемые обстоятельства.

А Спартаку Динамычу не только начало, но и продолжение разговора не понравилось. Насторожило его такое развязное поведение: не может же простой мелкий человечешко, пусть и рыцарь, так дерзко ставить себя перед драконом! Не иначе как есть у него в рукаве некий нечеловеческий козырь. Тут, думает дракон четвертой своею головой, уши надо держать востро!

— Это что же, — пытается он прощупать ситуацию, — ты нам головы порубать хочешь? Сражения с нами требуешь?

— Эх ты, — кривится барон Николай, — серость многотонная! Не бойся, не сражаться я с тобой хочу, а соревноваться по-спортивному. Я, между прочим, рыцарь прогрессивных взглядов, зовут меня барон Николай. Не слышал? И пришел я к тебе безоружным, с одним только требованием: освободи футболистов, которых ты позавчера с тренировки похитил.

То, что рыцарь явился без оружия, еще больше Спартака Динамыча насторожило. Одна его голова, пятая, даже подумала: а не пора ли уже прямо сейчас взять да и сдаться?

— Никаких футболистов я не знаю, — сказала другая голова, вторая справа, одноглазая, — поэтому освобождать мне некого.

— Вот-вот, — подтвердила седьмая голова, рябая да конопатая, — не для того похищали, чтобы обратно освобождать. И самим футбол нужен.

Рыцарь угрожающе-строгим взглядом обвел все одиннадцать морд.

— Может, ты их уже съел?

По рядам драконьих голов пронеслось некоторое волнообразное беспокойство. Спартак Динамыч в нерешительности почесался пузом о землю, подергал лапами, видимо, размышляя, какой из своих голов предоставить слово. Остановился на восьмой — самой плешивой. Говорит рыцарю голова:

— Должны мы тебя, гость непрошеный, огорчить. Мы от поединков освобождены.

— Как это освобождены?

— Так, обыкновенно, по болезни. У нас от ветеринара справка имеется с продолговатой государственной печатью.

— И что же у тебя за болезнь, твое злодейство? — сочувствует рыцарь.

— А болезней у нас много — на каждую голову своя болезнь. Мы, гость непрошеный, болельщик знатный, со стажем, с пожизненными инвалидностями. У нас одних медицинских карт — целая библиотека. Не тебе, малек, тягаться с нами в болезнях-то.

— Понятное дело, — соглашается барон Николай. — Я в этом-то как раз с тобой тягаться и не собираюсь, я болеть не люблю. А ты, как я погляжу, сильно болезни свои уважаешь и болеешь, стало быть, с полной самоотдачей! То-то на твоей территории запах такой больничный и куда ни взгляни — сплошные анализы. Твои болезни, кстати, не того — не заразные?

— Дурень ты, рыцарь незваный! — заявляет восьмая, плешивая. — Мы ж не просто так болеем, мы ж за команды за разные болеем!

— Ах, все ж таки — заразные?

— Да ну тебя! Какой тугодум попался на наши головы! Мы ж говорим тебе: мы не сами по себе болеем, а за разные команды. Тьфу ты… То есть, за команды разные!

— Понял, понял, не кричи, — успокаивает дракона рыцарь. — И за какие же ты команды болеешь, твое злодейство?

Хотел было дракон ответить, да больно насмешливым показалось ему выражение рыцарского лица. Уж не издевается ли тот над ним? И ладно бы только над ним, так он еще его драгоценные драконьи болезни обижает и принижает! А ведь Спартак Динамыч свои болезни и вправду сильно уважал, всячески завышал им цену и любые насмешки в их адрес воспринимал, опять же, очень болезненно. В таком замкнутом круге и существовал. Вот как рыцарь ему тот круг снова замкнул, осерчал на него Спартак Динамыч и пустил в ход свою тяжелую артиллерию — самые грубые головы в беседу ввел, самые злые языки задействовал.

— А ты, что ли, интервью у нас пришел брать? — огрызается на рыцаря одноглазая голова, вторая слева. — Так мы интервью по средам даем, а сегодня пятница — день не приемный. Зайдите позже.

— Да нет, — парирует рыцарь, — мне интервью твои не нужны, и на прием я к тебе записываться не собираюсь. Ты ведь, небось, таких, как я, только внутрь принимаешь? То-то, а я еще снаружи побыть хочу. Мне, твое злодейство, другое надо: намерен я с тобой сразиться, и намерение это мое — ух какое твердое!

— Мы ж объяснили тебе, — сокрушается седьмая голова, конопатая, — с нами сражаться нельзя. Бюллетень у нас, больничный лист, понимаешь? Нарушение режима может получиться. А нам против ветеринаров никак нельзя идти.

— Точно, — кивает восьмая голова, плешивая, — идти против докторов — это все равно, что идти против болезни.

— Это беззаконие! — поддакивает и вторая голова.

— Чего? — возмущается барон Николай и по сторонам оглядывается — призраков да оруженоску в свидетели призывает. — Нет, вы посмотрите на законопослушника! Беззаконие, говорит! Сам законы нарушать горазд, а от других законности требует!

Оруженоска с трудом сдерживается, чтобы в беседу не встрять: обещала она барону Николаю молчать. Вот она и выполняет обещание, только жестами выражает свое отношение к происходящему. Зато уж такие жесты у нее живописные — хоть иероглифы с них рисуй.

— Это какие такие законы мы нарушаем? — осклабилась вторая голова. — Человечьи что ли? Так мы на них плевать хотели жесткой технической слюной. У нас свои законы имеются, по ним и проживаем.