Старик Хоттабыч (худ. Г. Вальк) - Лагин Лазарь Иосифович. Страница 42

Надо полагать, что вторая встреча с ними надолго уложила бы нашего впечатлительного проводника в постель.

Уж на что и Волька и Женя привыкли за последние дни ко всяким неожиданностям, но и те были порядком огорошены, встретив на корабле своих недавних знакомцев, оказавшихся к тому же очень ловкими и опытными матросами.

Вдоволь налюбовавшись быстрыми и точными движениями малочисленной команды «Любезного Омара», беспечно шнырявшей по снастям высоко над палубой, как если бы это гладкий паркетный пол, ребята пошли осматривать корабль. Он был очень красив, но мал, не больше московского речного трамвая.

Впрочем, Хоттабыч уверял, что даже у Сулеймана ибн Дауда не было такого громадного корабля, как «Любезный Омар».

Всё на «Любезном Омаре» блистало поразительной чистотой и богатством. Его борта, высокий резной нос и корма были инкрустированы золотом и слоновой костью. Палуба из бесценного розового дерева была покрыта коврами, почти не уступавшими по своей роскоши тем, которые украшали собой каюты Хоттабыча и его друзей.

Тем удивительнее показалось Вольке, когда в носовой части корабля он вдруг обнаружил тёмную, грязную конуру с нарами, на которых валялись груды всяческого тряпья.

Пока он, поборов брезгливость, знакомился с убогим убранством этого крохотного помещеньица подоспел Женя. Женя после тщательного осмотра пришёл к выводу, что эта неприглядная конура предназначена для тех пиратов, которых они, возможно, изловят в пути.

— Ничего подобного, — настаивал на своей точке зрения Волька. — Это просто осталось после капитального ремонта. После ремонта иногда остаётся какой-нибудь заброшенный уголок, где и тряпки валяются и разный другой мусор.

— Какая может быть речь о капитальном ремонте, раз ещё сегодня утром этого корабля и в природе не существовало? — сказал Женя.

На этот вопрос Волька не мог дать удовлетворительного ответа, и ребята пошли к Хоттабычу, чтобы тот помог разрешить их спор.

Но оказалось, что старик спит, так что увиделись с ним ребята только часа через полтора, за обедом.

Неумело поджав под себя ноги, они расселись на пушистом ковре, игравшем изумительно яркими красками. Ни стульев, ни столов не было ни в этих покоях, ни вообще где бы то ни было на этом корабле.

Один член экипажа остался наверху у штурвала, остальные внесли и расставили на ковре множество разных блюд, закусок, фруктов и напитков.

Когда они повернулись, чтобы покинуть помещение, Волька и Женя окликнули их:

— Куда же вы, товарищи!

А Волька учтиво осведомился:

— А вы что, разве не будете обедать?

Слуги в ответ только отрицательно замахали руками.

Хоттабыч растерялся:

— Я, вероятно, недостаточно внимательно слушал вас, о юные мои друзья. Мне показалось, будто вы пригласили на нашу трапезу тех, кто нас обслуживает…

— Ну да, пригласили, — сказал тут особенного?

— Но ведь это простые матросы, — возразил Хоттабыч таким тоном, будто этими словами вопрос был исчерпан.

Однако, к его удивлению, ребята всё же остались при своём.

— Тем более, что матросы, — сказал Волька, — не какие-нибудь капиталисты, а самые настоящие трудящиеся, свои люди.

А Женя добавил:

— Надо ещё учесть, что они, кажется, негры, угнетённая нация. К ним надо особенно чутко относиться.

— Тут какое-то прискорбное недоразумение, — заволновался Хоттабыч, смущеный дружным натиском со стороны ребят. — Я вторично прошу вас принять во внимание, что это простые мореходы. Нам не пристало сидеть с ними за одной трапезой. Это унизит нас в их глазах и в наших собственных.

— Меня нисколько не унизит, — быстро возразил Волька.

— И меня не унизит. Наоборот, будет очень интересно, — сказал, в свою очередь. Женя, с вожделением поглядывая на дымящуюся жареную индейку. — Зови скорее матросов, а то индейка остынет.

— Мне что-то не хочется есть, о юные мои друзья. Я буду обедать позже, — хмуро промолвил Хоттабыч и три раза громко хлопнул в ладоши: — Эй, слуги!

Матросы явились в то же мгновение.

— Эти молодые господа милостиво изъявили желание отобедать вместе с вами, недостойными моими слугами.

— О великий и могучий повелитель! — промолвил старший из матросов, падая ниц перед Хоттабычем и коснувшись лбом драгоценного пушистого ковра. — Нам совсем не хочется есть. Мы очень сыты. Мы настолько сыты, что от одной лишь цыплячьей ножки наши желудки разорвутся на части, и мы умрём в страшных мучениях.

— Врут! — убеждённо прошептал Волька на ухо Жене. — Голову отдаю на отсечение — врут. Они не прочь пообедать, но боятся Хоттабыча… Вот вы говорите, что сыты, — обратился он к матросам, — а скажите, пожалуйста, когда вы успели пообедать?

— Да будет тебе известно, о юный благородный мой господин, что мы можем по году и больше воздерживаться от пищи, не испытывая голода, — уклончиво ответил за всех старший из матросов.

— Они ни за что не согласятся, — разочарованно заявил Женя. — Они его боятся.

Матросы попятились к выходу и скрылись.

— Что-то у меня, к моему удовольствию, вдруг снова разыгрался аппетит, — бодро промолвил Хоттабыч. — Приступим же поскорее к трапезе.

— Нет уж, обедай-ка ты, Хоттабыч, один, а мы тебе не компания! — сердито пробурчал Женя и решительно поднялся с ковра. — Пошли, Волька.

— Пошли. Нам тут делать нечего. Эх! Воспитываешь человека, перевоспитываешь, а толку ни на грош…

И старик остался, наедине с собой и нетронутым обедом. Он сидел, поджав под себя ноги, прямой, надменный и торжественный, как восточный божок. Но лишь мальчики скрылись за пологом, отделявшим каюту от палубы, Хоттабыч стал изо всей силы колотить себя по голове своими сухонькими, но крепкими, как железо, кулачками. Горе, горе бедному Гасану Абдуррахману ибн Хоттабу! Опять что-то получилось совсем не так, как ему хотелось. А ведь как хорошо началось путешествие на «Любезном Омаре»! С каким искренним восторгом хвалили ребята его убранство, его паруса, игравшие на солнце всеми цветами радуги, его мягчайшие ковры, в которых босая нога блаженно утопала по самые щиколотки, его драгоценные поручни из чёрного дерева и слоновой кости, его могучие стройные мачты, отделанные мозаикой из прекраснейших и редчайших камней!

Почему же вдруг пришла им в голову такая странная причуда? А вдруг это не причуда, не каприз, а совсем-совсем другое? Сколь удивительны эти отроки, отказывающиеся, несмотря на голод, от пиршества только потому, что его слугам не позволено отобедать с ними, как равным с равными! Ах, как непонятно, обидно и голодно, очень голодно было Хоттабычу!

Пока чувство привязанности к Вольке и Жене боролось в груди старика с предрассудками тысячелетней давности, наши юные путешественники горячо обсуждали создавшееся положение. Слуги Хоттабыча старались не показываться им на глаза, но один из них — не то по рассеянности, не то по неосторожности — вдруг показался из той самой конуры, которая, по первоначальным предположениям Вольки, предназначалась для пленных пиратов. Значит, эта убогая конура служила на роскошном «Любезном Омаре» кубриком для матросов.

— Не-ет! — возмущённо заключил Волька. — На таком корабле мы ни на что не останемся! Или Хоттабыч немедленно, сию же минуту изменит порядки на нём, или пускай старик возвращает нас домой, а нашей дружбе с ним конец.

И вдруг они услышали позади себя голос Хоттабыча.

— О паруса моего сердца, — обратился к ним лукавый старик так, словно ничего особенного не произошло, — зачем вы теряете время здесь, на палубе, когда вас ждёт изысканнейший и сытнейший обед? Индейка ещё дымится: но она ведь может остынуть, и вкус её тогда неминуемо ухудшится. Поспешим же обратно в каюту, ибо и возлюбленные мои матросы и я, покорнейший ваш раб, изнываем от голода и жажды.

Ребята заглянули в только что оставленную ими каюту и увидели матросов, чинно восседавших на ковре в ожидании их возвращения.