Тайна горы Сугомак - Гребеньков Юрий Киприянович. Страница 13

Я, ребятки, за старательскую жизнь на том месте, где Моховушкины песни раз услышал, немало самоцветов набрал. И научился по моховому узорочью секреты самоцветных кладов разгадывать. Случалось, увидишь Моховушкин знак. Понадеешься на богатимый самородок. В уме поскаредничаешь. О собственной наживе подумаешь. Начнешь замеченный камень разбивать. А он пустой. В середке только форма прежнего самородка или самоцвета осталась. Это Моховушка про мои мысли узнала и спрятанное богатство убрала.

Пальцы у ней тонкие, длинные, прозрачные. Как друзы горного хрусталя. Сквозь любую породу проходят и следа не оставляют. Когда Моховушка мхи ткет, то руки у нее, как у наших заводских девок. А когда в камни самоцветы прячет да мхом их одевает, то пальцы у нее растут. До самых маленьких и дальних окатышей дотянуться могут. И в разговоре не зря я про горный хрусталь упомянул. Находят его друзы в земле. И считают люди, что это обломанные Моховушкины пальцы. Поторопится или спугнет кто. Обломит и оставит.

Только Андрияныч рассказывать закончил, как прямо к костру Чурпейка выкатился. С ним заводские стражники. Надзирательская охрана. И на старого горщика зверем набросился.

— Девку к себе привел! Заворуй старый!

И стражникам приказал:

— Хватайте девку! А с горщиками я сам поквитаюсь!

В руках у надзирателя семиплетка и на конце чугунная гирька привязана. Замахнулся Чурпейка на Андрияныча и обмер. Вместо горщика у костра каменная глыба оказалась. Размером в человеческий рост. И тут же расти начала. В полсосны вымахала.

Чурпейка сразу голос потерял. Шипит только. И чувствует, что ноги у него холодом обнесло. А стражники по бокам в каменные статуи превратились.

Тут костер сильнее полыхнул. Поляна далеко осветилась. И рядом с костром звонкая песня послышалась:

А тьму еще дальше в лес радужным светом отодвинуло. Светло сделалось вокруг. Как будто летний полдень взошел над поляной. И увидели Петруха с Аксюткой маленькую пляшущую девушку. Как бабочках цветка на цветок порхает, так и девушка с камня на камень прыгает. Одежда на девушке зеленая. Словно из тонкого листового малахита пошита. А повнимательнее приглядись — моховая парча это. В косах ленты тоже зеленые. На концах в моховые цветы закручены. Заколки самоцветными камнями отделаны. Личико белое. Словно горный хрусталь светится. В руках шкатулка с золотыми самородками да самоцветами красоты невиданной. Свет из шкатулки бьет. Чем ближе к влюбленным приближается, тем ростом выше становится. К костру подлетела и с Аксютку выросла. И лицом сделалась на Аксютку похожей. Не зря, значит, говорят, что Моховушка всегда в обличье любимой девушки к парню выходит. Так оно и оказалось.

Моховушка шкатулку с драгоценностями на землю положила и хрустальными пальцами к скале прикоснулась. Враз исчезла скала. Надзиратель же к этому времени по горло в камни врос. Тут свет в лесу потух. Девушки Моховушки не стало.

С тех пор, говорят, оскудели золотые запасы Соймановской долины. Самоцветы пропадать начали. О самородках и говорить не приходится. Старые горщики на Моховушку ссылаются. Она здесь поработала. Если где людям открылась, то обязательно с этих мест уйдет. В Ильменских горах, говорят, поселилась. Туда ее след тянется. Там все уральские дорогие самоцветные богатства собраны.

А Аксютка с Петрухой нашим заводским тоже больше не встречались. Набрали, говорят, самоцветов и зажили в другом месте, горя не зная. Андрияныч же, сказывают, в услужение к Моховушке ушел. Ведь опытные горщики везде нужны.

И стоят возле Чурпейкиной елани, что по дороге на Карабаш, четыре каменных столба. Выщерблены они дождями, ветром и временем. И растет на каменных столбах белая трава-ковыль. Старики говорят, что это поседелые от страха смертного стражниковы волосы. А между ними валун лежит, на конскую голову похожий.

ЧУГУННОЕ СЕМЕЧКО

До Каслей при летнем солнышке с Нижне-Кыштымского завода по озерам доплывали. О красоте каслинских девчат по всему Уралу молва летела. В Кыштыме же, наоборот, парни по силе да могучести как на подбор вырастали. Хотя заводчиком рыбная ловля запрещалась и мастеровым лодки мастерить не разрешалось, но кыштымцы в гости к соседям по воде добирались. По травакульским лабузам долбленки в камышах прятали. Из липового теса плоскодонки ладили.

Чугунное литье в Касли тоже из Кыштыма ушло. И там славе в глаза бросилось. Не сразу, конечно. А вместе с крепостными мастерами по каменным горкам бродило. К красоте земли уральской присматривалось. В огне плавилось и хорошело. В рабочих руках обтиралось, молодело и мастерством покоряло.

Каслинские умельцы художественного литья и в наши дни про выдумку вспоминают. Нет без нее мастера. Остается только литейное ремесло бросить и другой работой заняться. Но и выдумка выдумке рознь. Одна для радости людской. А от другой беды да горести.

Когда каслинцы чугунным литьем начали мир удивлять, то негласными управителями Кыштымских и Каслинских заводов Зотовы оказались. Про их волчьи повадки много страшных рассказов в народной памяти сохранилось. Хотя Зотовы в Кыштыме барский особняк имели, но в Каслинский завод тоже часто заглядывали. Прислуга в господском доме сплошь из каслинских девок была набрана. Как в березовый туесок, красная ягодка к ягодке. Каслинцы каждое слово нараспев выговаривали. Да еще с чудными приставками. Бывало, выйдет мужик на крыльцо и поет хозяйке:

— Map-фа! Чай, ко-ро-ва-то пи-ла?

Ну, а женка мастерового отвечает:

— Нет-ку-ля, ми-лок. Чай, до пол-дня пить ра-но-ва-то.

Тут и гадай, о каком чае речи ведут? Настоящим-то чаем господские прихвостни да лабазники услаждались.

У женщин да девушек голосочки помягче. По сравнению с мужским, разговор понапевней. Для господских ушей насладительный. Вот и пристрастились Зотовы девок в свой барский дом увозить. Ну, а для заводских дел им художники потребовались. Мастера по чугунному узорочью. Зотовские приказчики крепостного Шитова к себе переманили. Вместе с женой и детьми. Мужика степенного, в художестве толк понимающего и не пьющего.

Однажды предстал Шитов перед заводчиком. Тот художника оглядел и спрашивает:

— Как звать, холопская вошь?

Шитов на обидные слова и ухом не повел. Молвил спокойно, с достоинством:

— Шитов.

Зотов захохотал. А сам пистолетом поигрывает. За голенище сапога плеть воткнута.

— Какой ты Шитов! Кто тебя шил? Что-то суровых ниток не видно! А красными я тебя обеспечу. У купца ты жил, а сейчас у меня живешь. Нарекаю тебя с нонешнего дня Купцовым.

Такая фамилия в Каслях и до наших дней дожила.

У вновь нареченного Купцова сын Никита тоже в художестве смыслил. Даже лучше чем у отца у него рисунки получались.

Дивное место Каменный Пояс Каслям подарил. В кыштымскую сторону посмотришь — сосновый, хвойный занавес колышется. Чуть правее глазом возьмешь — синь гор красотой сердце радует. Налево — озерная рябь серебра не жалеет. В противоположном краю — равнинные дали разбег набирают.

Никита окрестную красоту подмечал и себе на умок клал. Затем на доске древесным угольком рисунки набрасывал. У Никиты каждый рисунок как живой выходил.

На этом люди руками размахивают. Говорят и спорят о чем-то. Чем дольше на рисунок смотришь, тем больше хочется самому в людской спор ввязаться. И, кажется, голоса спорящих слышно.

На другом рисунке озеро о каменный берег бьется. Белой пеной волны вскипают. Лодка с рыбаком качается. А на уде у рыбака черт с маленькими рожками. Растопыренными пальцами за леску хватается. Сорваться с крючка норовит, а не может. Из-под камней раки высунулись, клешни навострили. Смешливые глаза выпучили. И натуральным образом над чертом хохочут.