Встречи на дороге - Гнездилов А. В.. Страница 29

Раджа явился к храму и пришел в изумление, увидев, что стены его обновились и сияют неведомым светом. А посреди храма стояло во всей красе и величии тамариндовое дерево. И раджа признал его священным и приказал насажать тамаринды в своих владениях. Но когда раджа захотел увидеть жреца, то не нашел его.

А Мансур между тем опять направлялся в пустыню.

— Чего ты хочешь? — обратился к нему дервиш.

— Верни мне мое старое имя, ибо я вижу, что ты был прав. Вкусив столько судеб, я не нашел той, которая была бы более моей.

И вновь он стал Селимом, и цепи сковали его руки, и снова шел он за караваном в числе невольников. Но сердце его было полно мира и счастья. В звоне цепей ему слышались напевы Джуччи, тюк с товарами, лежащий у него на спине, казался ему пушинкой, когда он вспоминал Альмангура. Песок перед его глазами превращался в драгоценные камни Ялмез, капли пота на ресницах хранили тайну Ольны, небо смотрело на него глазами Эльфен, а солнце пылало, как цветок в руках Агни.

Буря налетела на караван, и люди приготовились к гибели, но Селим пошел ей навстречу, и она свернула перед ним. Хозяин, пораженный его силой, приказал снять с него цепи, но Селим отказался… Новая беда настигла путников — они потеряли дорогу, но и тут их спас Селим. Невезение оставило его. От всех почестей он отказался и вскоре, оставив людей, ушел в пустыню.

— Святой! — решили про него люди. И я думаю, они не ошиблись.

Актеон

В минуту печали кто-то шепнул мне, что прошлое не умирает, что лишь несовершенство людей не позволяет им наблюдать те края, где продолжает жить все, что когда-либо появилось в мире. Как странно нам, привыкшим делить время на прошлое, настоящее и будущее, а мир — на живущих и умерших, вдруг осознать истину, что ВСЕ ЕСТЬ. Все существует в единой цельности и настоящности. И в этой непрерывной ткани жизни время может прихотливым узором возвращать нас из будущего в прошлое, из настоящего куда угодно…

Не существует невозвратных потерь, и желание сердца всегда приводит нас в те долины, над которыми светит звезда любви.

В истории бакалавра неведомых наук Филиппа Тульперуса я спрячу свою боль и грезу, ибо не знаю, какое из сокровищ дороже, кроме того, разделить их мне не под силу…

Итак, в старинном городе, прославленном своими колоколами, каждый вечер устраивались звоны. Искуснейшие мастера поднимались на причудливые башенки, заводили механизмы музыкальных часов, и весь город наполнялся чарующей мелодией. Ни один звонарь не перебивал другого. Точно рассчитанные ритмы задавались низкими колоколами, бившими раз в минуту, средние вызванивали в промежутках между низкими, высокие — между средними. Каждый звонарь четко знал свое место во времени, и потому каждого можно было услышать. Дни недели имели каждый свой звон, как и для разных месяцев существовали разные звоны.

Кроме постоянно действующих колоколов, существовали и такие, что звучали лишь в Рождество, а были и такие редкие, в которые не решались бить. На окраине города стояла звонница, где помещались колокола, найденные при раскопках древних греческих храмов. Наверно, поэтому эту звонницу звали Греческой. Никому не дозволялось подниматься на нее, ибо это грозило несчастьем.

Случилось так, что ранней весной в город забрел странствующий бакалавр. Был вечер, и хрустальные звоны словно повисли в небе незримой сетью. Этого оказалось достаточно, чтобы Филипп решил навсегда остаться в чудном месте. Он снял маленькую мансарду и вывесил перед дверью объявление: «Здесь живет бакалавр неизвестных наук Филипп Тульперус, который может дать самые невероятные советы тем, кто в них не нуждается, за самую умеренную плату», Никто не знал бакалавра, и, разумеется, никто не нуждался в его советах, но поскольку это и было оговорено в объявлении, то вскоре к дому Тульперуса один за другим потянулись люди.

Пришел сапожник и получил совет закладывать в подошву музыкальные прокладки. В результате в городе появились говорящие сапоги. Одни выговаривали «клик-клак», другие посвистывали, третьи могли произносить при ходьбе «при-вет, при-вет».

Пришел трубочист, и вскоре дымки из труб стали складываться в фантастические разноцветные узоры.

Шляпники после посещения бакалавра стали пристраивать на головы горожан гнезда с певчими птицами.

Пирожник обзавелся печкой на колесах в виде железной собачки. Из-под хвоста ее валил дым, а изо рта вместе с лаем выскакивали горячие пирожки.

Трудно сказать, сделалась ли жизнь горожан удобнее, но, несомненно, жить стало интересней. Особенно удавались бакалавру сновидения. Он научил многих видеть сны по заказу, на определенную тему.

Но прошло время. Тульперус обжился, узнал город, почти все жители стали его знакомыми. Однако друзей у него не было. Для большинства он оставался чудаком. Тем не менее нашлась девушка, которую не смущали странности Филиппа. «Сколько бы наук ни познал бедный бакалавр, но одна, известная всем, ему неведома, и я его обучу. Он станет отличным семьянином», — решила она.

В один прекрасный день девушка надела алое бархатное платье, которое портной сшил в форме розового бутона и пропитал розовой эссенцией, и явилась к дому Филиппа в карете, на крыше которой рос жасминовый куст, а сама она была увита плющом и терновником. К головам лошадей были приделаны рога, чтобы они походили на единорогов, и конечно же, туфельки ее при ходьбе выговаривали «люб-лю», а со шляпы распевали щеглы. Отвергнуть столь прекрасную даму Тульперус не мог и вскоре женился. Тишина и безмятежность исчезли из мансарды, и все чаще бакалавр стал бродить по улицам и дворам города, вглядываясь в окна домов, словно они были глазами на физиономиях этих молчаливых каменных существ…

Однажды Филипп долго бродил по городу и вышел к Греческой звоннице. Замшелые ступеньки привели его к молчащим колоколам. Была ночь. Лунный свет струился с небес тихим воздушным приливом. Бакалавр осторожно коснулся колоколов, и они ответили ему почти шепотом. Он слегка ударил по ним пальцами, и они зазвенели громче. Такими волшебными показались ему звуки, что он не мог оторваться от колоколов и вновь ударил по холодной бронзе. Ветер стал помогать ему.

Внезапно крошечные тени скользнули на звонницу и заплясали в воздухе. Это были ночные бабочки. Они словно вылетали из самих колоколов, и мелодия заставляла их выстраиваться в узоры, фигуры. Никогда раньше Филипп не видел таких больших и прекрасных бабочек. У одних крылья были словно сделаны из тончайшего золота, у других — из лунного серебра, у третьих— из темно-синего бархата. Но у каждой можно было различить изображение глаз. Они то складывали, то раскладывали крылышки, и глазки то закрывались, то вновь распахивались, словно вглядываясь в юношу. Филипп почувствовал страх и отошел от колоколов. Тишина воцарилась на звоннице, и маленькие летучие балерины тотчас исчезли.

В задумчивости вернулся бакалавр в свою мансарду и ночью увидел чудесный сон, ожививший греческие мифы.

Среди светлых дубрав по склонам гор стремительно двигался юный охотник Актеон. Все дальше и дальше в лес забирался он, и собаки его уже трусили за ним следом, вместо того чтобы бежать впереди. Незнакомая местность, крутые склоны гор, острые камни на каждом шагу, но ноздри охотника улавливали ароматный дымок, а слух ловил доносящиеся откуда-то мелодичные женские голоса и смех. Еще с берега моря он различил на одной из гор стройные колонны маленького храма, посвященного, как говорили, богине Диане, и теперь он жаждал найти его. Неожиданно он попал в тенистую долину, поросшую оливами. Звуки падающей воды не заглушали тихого звона кифары. Актеон осторожно скользнул вниз. Группа девушек плескалась в маленьком озере. Вот они расступились, и стройная юная богиня явилась перед глазами охотника. Легкий хитон покрывал ее тело. Она была прекрасна, как ожившая мраморная статуя. Золотые локоны падали на грудь, движения ее завораживали невыразимой гармонией божественной красоты.