Сундук старого принца - Гнездилов А. В.. Страница 73

Полный зарождающейся любви и ужаса, Лесли вступил в борьбу за ее жизнь. Она приняла его участие без слов, не возражая, но не обольщаясь надеждой. Отчаянные усилия доктора замедлили поступь болезни, но не смогли заставить ее отступить.

Погруженный в новые заботы, Лесли почти забыл про гнома, но как-то ночью опять раздался стук в дверь, и тот предстал пред доктором.

Лесли не узнал короля, так он изменился. Седина, как снег, растаяла в его волосах, и они стали черными и блестящими. Радостная улыбка сменила печаль лица.

— Ты забыл меня, — сказал гном. — Но я не сержусь. Твой совет вернул меня к жизни и дал силы. Тоска одиночества испугалась тихой песни твоей змейки и покинула меня. Каждое мгновение я сознаю, что достаточно мне протянуть руку, чтобы почувствовать смерть, и эта мысль возвращает мир и радость душе. Та гремучая змейка соединила меня с миром ушедших. Знаешь ли ты, что она оказалась королевой змей и что укус ее, убивающий живых, может воскресить мертвых? Правда, только на время. С заходом солнца она должна убить оживших или умрет сама. Она заставила говорить моих предков. Семь королей в долине гномов уже просыпались от вечного сна, и яд, вторично возвративший их к смерти, избавил от тоски.

— Но счастлив ли ты в своей жизни?

— И да и нет, — ответил Лесли. — Моя возлюбленная танцует, но дни ее сочтены.

— Время не существует для любви, — сказал гном. — Ах, если б моя змейка еще научилась танцевать!

Доктор грустно улыбнулся:

— Пусть научится у горных ручьев.

— Лучше у людей, — заметил король.

Они расстались. Снова пришла весна, конец Норы быстро приближался. Постель заменила сцену. Силы ее иссякли, но она еще мечтала станцевать в последний раз.

— Я придумала танец, который будет называться «Для доктора Лесли». Он же, сдерживая слезы, убеждал ее отложить выступление. Однажды, задержавшись, он торопился к Норе, когда его остановил знакомый.

— Вы не были сегодня в театре? Там танцевала Нора, номер, посвященный вам. Успех необычайный, но, кажется, он дорого ей обошелся.

Лесли вспомнил, что Нора еще день назад дала ему билет, взяв слово прийти на концерт. Но он забыл об этом. Доктор ринулся к дому.

Нора лежала в постели прозрачнее льда, шею охватывало ожерелье из черных камешков. Если можно сказать, что пламя бывает черным, то именно это сравнение было приложимо к ним. Они горели! Их узоры жили, как глаза неведомых существ. А танцовщица умирала.

— Спасибо вам, Лесли! Ваш последний подарок дал мне силы станцевать для вас! — И она коснулась рукой ожерелья. Через минуту ее не стало.

— Нора! Нора! — звал Лесли, целуя ее руки. Непереносимая тоска впилась в его сердце. Он опоздал принять ее дар, увидеть танец, посвященный ему, он опоздал сказать ей о своей любви, которую она так ждала, — и все это опять из-за дел, вечных дел, которые завладели его жизнью.

Теперь вечность легла между ними, Доктор закрыл лицо руками.

— Еще не все потеряно, — раздался тихий шепот.

Он поднял голову. Комната была пуста. Лесли взглянул на Нору и отшатнулся: ожерелье на ее груди зашевелилось, превратившись в гремучую змейку.

— Я подарю вам день, — опять прошептала она. — Не потеряй из него ни капли.

Веки Норы дрогнули, и глаза раскрылись. В этот день они прожили целую жизнь.

— Я не расстанусь с тобой, любимая! — сказал Лесли, когда вечер заглянул к ним в окно. — Мы вместе уйдем отсюда.

Они сидели и ждали, не понимая, почему не является гремучая змейка. Солнце давно уже скрылось за горизонтом, и стало темно. Тихий стук в дверь вернул их к действительности…

Опустив голову, с лицом, залитым слезами, вошел гном:

— Живи, Нора, и ты, Лесли. Змейка не придет, а я останусь с вами. Еле слышная песня зазвучала в комнате:

Наследство

Бывают на свете люди, чья душа не умещается в рамках обычной жизни. В них как будто таится ураган, который наделяет их силой десятерых и переполняет мыслями, чувствами, свершениями. Если любят они, то это десятки, сотни увлечений, из которых каждое готово вырвать из груди сердце, чтобы потребовать самой жизни в уплату за себя. Если они выбирают дружбу, то нет на свете более открытой, верной и преданной другу души. Если это борьба, то самая отчаянная и жестокая, если творчество, то столь вдохновенное, что остается жить в веках…

Вот таким и был дон Родригес де Монтойя. Яркую, полную событий жизнь он прожил и никогда не копил добра в сундуках. Тем не менее всегда замок его поражал богатством, которому могли бы позавидовать дворцы арабских калифов. Редчайшие коллекции оружия и картин украшали галереи замка. В старинном парке со столетними деревьями и в зимнем саду среди невиданных цветов стояли бесценные античные скульптуры. Самые прославленные люди страны собирались к нему на балы и праздники. Поэты и бродячие менестрели, пилигримы и ученые находили приют в доме гостеприимного хозяина. Но и бранная слава не обходила стороной дона Родригеса. Во времена войны кавалер де Монтойя сзывал под свои знамена рыцарей Ордена Серебряной Лилии, магистром которого был, и они представляли собой грозную силу, стяжавшую не одну победу. Любовь дона Родригеса к морю воплощал трехмачтовый бриг со странным именем — «Ночной всадник». Он слыл среди мореходов самым быстроходным и надежным судном. Сколько еще чудес, опасных приключений, доблестных подвигов связывалось с доном Родригесом — трудно перечислить.

И когда пришел срок старости и болезней, многих соседей, друзей, знакомых и просто авантюристов озаботила одна мысль — кому достанется наследство? В самом деле, для большинства дон Родригес был баловнем судьбы, и никто не сомневался, что подвалы его замка ломятся от сокровищ. Ни для кого не было секретом, что жена кавалера давно оставила своего супруга, не вынеся его темперамента и бесшабашной жизни. Единственная их дочь, сеньорита Росса, жила отдельно от отца и по закону должна была лишиться всех прав на наследство, лишь только выйдет замуж и возьмет фамилию мужа.

И вот красавицы Андалузии, будто очнувшись от сна, вдруг обнаружили глубокий интерес к состарившемуся идальго. Полные дивных чар, они нескончаемой чередой прибывали в замок, чтобы своей красотой тронуть сердце дона Родригеса и сопроводить его под венец. Он же внимал сладкозвучному пению обольстительниц, наслаждался их танцами и беседами, но никому не отдавал предпочтения. Советы и пожелания друзей, сплетни врагов, мнения знакомых или неизвестных благожелателей он воспринимал равнодушно. Решать свою судьбу кавалер не доверил никому.

И вот однажды дон Родригес удивил блестящее общество неожиданным выбором. Он предложил руку дочери своего старого приятеля сеньорите Олайе де лос Комборсос. Родригес знал ее еще ребенком, когда он развлекал ее рассказами о своих приключениях. И вот закат своих дней он решил разделить с юной девушкой с глазами цвета лаванды.

Впрочем, так считали окружающие. Для дона Родригеса Олайя значила куда больше — она связывала его с воспоминаниями былых лет, когда он прислушивался к словам дитя, находя в ее речах тайный смысл и ощущая дуновение из иного мира. В трудную минуту кавалер приходил к ребенку с вопросом, как ему жить и что делать. «А ты просто живи и люби», — отвечала Олайя. В другой раз он грустил об уходящем лете и грядущей зиме: «Природа увядает, пустеют сады, земля умирает в объятиях холода…» — «Ничего, — утешала его девочка. — Скоро прилетят серебряные бабочки, сядут на землю и укроют весь мир, чтобы он поспал и набрался сил». — «Почему ты плачешь?» — спрашивал Родригес Олайю, когда порой она лила слезы без видимой причины. «Не скажу, — отвечала девочка. — Это я для себя плачу, а не для тебя. Просто в меня тучка попала и капает дождиком».