Повесть о двух сестрах и о волшебной стране Мерце - Шагинян Мариэтта Сергеевна. Страница 3

Маша как бы нехотя поднялась со стула, болтнула в воздухе ногой, допила, уже стоя, свой чай и хотела было доесть кусочек шейки от калача (любимый кусочек обеих сестер), как вдруг папа вырвал его у нее и крикнул:

— Сию минуту в угол!

Она медленно пошла к углу между печкой и дверью и остановилась в нем с самым независимым видом. Бедная Лена уже горько плакала, вытирая слезы салфеткой. Мама, расстроенная, перемывала чашки.

— Не плачь, Лена, охота тебе! — горделиво раздалось из угла.

Но не думайте, ребята, что на душе у Маши было в эту минуту так спокойно. Она просто «выдерживала характер» и храбрилась перед сестрой. На самом же деле ей было горько и больно, что день испорчен, что люди злы, что сама она никуда не годная, что все на свете плохо и что, может быть, все теперь пропало — спокойствие души, папина доброта, прежняя жизнь в доме.

— Сережа, — тихо сказала мама, взглянув в сторону Маши, — не сердись на нее, это от нервности.

— Хороша нервность! — буркнул папа, снова разворачивая газету. — Ты, матушка, посадишь их себе на голову, а потом сама же пожалеешь. Я предложил сделать пробу, и вот результаты.

— Никаких особенно результатов я не вижу, — опять вступилась мама. — Чем же дети виноваты, если они привыкли?..

— Оставь, милая! — непреклонно отозвался папа. — Неужели ты не понимаешь, куда ведет такая привычка? Ведь без выдержки дня не проживешь. На что они будут годиться, если вообразят, что всякое их желание — закон?

Оба они замолкли и молчали до тех пор, пока не раздался звонок. Это была учительница немецкого языка, Луиза Антоновна. Маша знала, что теперь ее выпустят из угла, да не так-то скоро. Луиза Антоновна была высокая пожилая женщина и раздевалась ужасно медленно; надо было гамаши снять, нижнюю вязаную юбку снять и все это свернуть и аккуратно спрятать на подзеркальник, чтоб никто не заметил такого «неприлишия». Няня ей помогала в передней и рассказывала, какой нынче случай она видела на улице. Наконец папа встал и коротко сказал:

— Маша и Лена, идите заниматься.

Мама отрезала еще одну шейку от калача, намазала ее маслом, посолила и, разделив на две части, дала ее обеим девочкам, добавив:

— Только скушайте здесь, в столовой!

Сестры молча съели калач, поблагодарили маму и папу и пошли заниматься в прибранную и проветренную детскую.

Глава третья. Крестный Афанасий Иванович

У Луизы Антоновны был свой способ преподавания. Она не любила жить в гувернантках и потому называла себя «приходящей». От раннего утра и до позднего вечера она ходила заниматься. У нее были уроки с завтраком, уроки с обедом и уроки с вечерним чаем. К Маше с Леной она ходила как раз на урок с завтраком, длившийся два с половиной часа.

Луиза Антоновна занималась не по книжкам, а главным образом при помощи детской и всего, что в ней находилось. С первого же раза она взяла куклу и сказала: «Это кукла, Puppe. Ну, повторите». Дети повторили, и с тех пор все повторяли за нею и легко запоминали. Учила она детей и во время прогулок. Дома, деревья, лошади, заборы, прохожие — кто идет, какого он роста и как одет, что у него на голове, на руках и на ногах, — надо было хорошо заметить, а потом повторить. Скоро они могли уже понимать и даже отвечать по-немецки.

Соскучиться с нею было немыслимо. Она всегда что-нибудь придумывала. Осенью, когда листья в палисадниках становились красными, она учила детей собирать самые ровные и красивые из них и обклеивать ими картонные рамочки для фотографий. Зимой все в доме превращалось в материал для елочных украшений. Маленькие ножницы, кисточка и баночка с клеем появлялись на столе. Мама приносила из магазина длинные трубки бумаги — белой, плотной; синей, зеленой, красной; блестяще-глянцевитой, словно лакированной; золотой и серебряной с тисненными на ней красивыми рисунками; были еще цветная папиросная бумага и моток мягкой проволоки — для цветов. Детям повязывали под самый подбородок широкие салфетки, и они начинали клеить цепочки, баульчики, барабаны, хлопушки… Как хорошо пахло тогда в комнате — клеем, крашеной бумагой!

Еще не высохли слезы на щеках у Леночки, а Луиза Антоновна уже достала из своего бархатного кошелька переводную картинку и предложила девочкам перевести ее на чистую бумагу. У них была особая тетрадь с такими картинками. Их смачивали с одной стороны (где рисунок) и накладывали мокрой стороной на тетрадку, а потом мочили и осторожно терли другую, белую сторону, пока вся белая бумага не сходила и не обнаруживала яркую картинку. Потом Маша и Лена должны были рассказывать, что на ней изображено; разумеется, не по-русски, а по-немецки.

Была у Луизы Антоновны еще одна привычка: она заочно знакомила всех своих маленьких учеников и учениц. Маше и Лене она чаще всего говорила про образцового мальчика Жоржика и ленивую девочку Нюшу. Нужно поставить в пример прилежание, послушание и аккуратность — и на сцену появляется Жоржинька; надобно поругать за лень — и сейчас же сравнение с Нюшей. Дети уже заранее представляли себе Жоржика в виде фарфорового херувима с бантиком, а Нюшу — растрепанной, нечесаной, с вымазанными чернилами пальцами и щеками.

Видя, что Лена сегодня заплаканная, а Маша мрачна, как туча, Луиза Антоновна отложила картинку и сказала:

— Сегодня у меня после обеда новый мальчик, Андрюша.

— Какой он из себя? — спросила Лена.

— Wie sieht er aus? — поправила тотчас же Луиза Антоновна. — Очень приятный мальчик, только шалун. Высокого роста, тоненький, голубоглазый, со всеми талантами.

— Со всеми? — недоверчиво спросила Маша.

— Со всеми: и рисует, и стихи пишет, и на рояли играет. Только каждый день прыгает из окошка. Ужасный шалун. Я его буду в угол ставить.

— Разве мальчиков тоже в угол ставят?

— Еще как! Ну, дети, смирно. Что изображает эта картинка?

Маша и Лена немного успокоились и принялись за урок. Только все нынче выходило плохо, совсем как у Нюши. Вода пролилась из блюдца, чернила перепачкали ручку, а потом и пальцы, а потом и кончик носа; немецкая книга упала со стола и по дороге выскочила из переплета. Невесело прошел и второй час, обыкновенно посвящаемый играм. Дети вяло двигались по комнате. Наконец няня позвала их завтракать.

Кроме стрижки волос, папа был убежден еще в том что мясо надо давать детям как можно реже, а острые приправы — горчицу, уксус, перец — и совсем вывести из употребления, даже для взрослых. На завтрак детям подавалось по стакану теплого молока и по большой ватрушке или ржаной лепешке. Но для Луизы Антоновны приносили из кухни бифштекс с жареной картошкой, всегда чудесно пахнувший и румяный, с таким аппетитным прижаренным хрящиком где-нибудь на кончике. Чужое всегда кажется лучше своего. Маша и Лена пили молоко без всякого удовольствия. Но как завидно им было глядеть на бифштекс! Тихонько нюхали они воздух и провожали взглядом каждый кусок, исчезавший во рту у Луизы Антоновны. Впрочем, завтрак ежедневно кончался одним приятным событием: Луиза Антоновна, доходя до хрящика, останавливалась и задумывалась. Потом она медленно отрезала два совсем маленьких, но вкусных кусочка, похожих друг на друга, как две капли воды, и неизвестно для чего отодвигала их на самый край тарелки. После этой странной операции она доедала бифштекс, собирала корочкой хлеба, насаженной на вилку, оставшийся соус, а потом аккуратно складывала ножик и вилку крест-накрест на пустой тарелке. Для чего там были оставлены два кусочка? Маша и Лена всегда делали из этого один и тот же вывод, тем более что на лице у Луизы Антоновны не выражалось ничего, кроме задумчивости. Она отворачивалась к дверям, поджидая кофе, а кусочки исчезали в двух детских ртах.