Повесть о двух сестрах и о волшебной стране Мерце - Шагинян Мариэтта Сергеевна. Страница 5

— Видишь, внизу черное царство. Там живут злые черные люди, они все слепые и покрыты чешуйками, как из чугуна. И они не ходят, а ползают. Сверху кажется, будто это черная вода течет. Видишь?

— А сейчас они не выползут? — с опаской спросила Лена.

— Нет, днем они спят. Ихняя царица выходит. Но ты смотри — не взгляни на нее! Иначе окаменеешь.

— Маша! Скажи, какая она?

— У-ужасная! Все лицо в пятнах, ходит скрючившись и зовут ее… зовут ее колдунья Дэрэвэ.

Маша выговорила это с таким ужасом в голосе, ударяя на последний слог, что Лена вздрогнула и ухватилась свободной рукой за мамину юбку.

— Молчи! Это секрет! — предостерегающе шепнула ей Маша.

И бедная Лена, продолжая держаться за маму, двинулась дальше.

— Полно тебе сочинять, — рассеянно сказала мама, слушавшая краем уха.

А вокруг было так хорошо! Они уже вышли за старые Триумфальные ворота — на месте их теперь широкий проезд — и вступили на узенький, кое-где просохший бульварчик. Солнце грело совсем не по-февральски. Дети разомлели в своих гамашах и шубах. Маме тоже стало жарко. Время от времени она встречала знакомых, кивала им головой. Москвичи, сбитые с толку этой ранней весной, со всех сторон направлялись в Петровский парк. Но вот толпа поредела, дети и мама устали, им захотелось посидеть.

Одна совершенно свободная скамеечка, высушенная солнцем, соблазнила их. Мама сперва потрогала, не сыро ли, а потом разрешила детям сесть и села сама. Мимо проходила какая-то женщина с ребенком на руках. Увидя кукол, ребенок протянул к ним ручонки и засмеялся. Тогда женщина подсела к маме на краешек скамейки и тоже стала глядеть на кукол.

— Ляля! — сказал ребенок в восхищении, высунув из-под старого, рваного платка маленькую ручку, такую худую, как цыплячья лапка.

— Да, миленькая, хорошие чужие ляли. Глянь-ка, платья на них шелковые, а кружевца-то, кружевца! Вот, барыня, уж четвертый годок ей пошел, а не ходит. Такая махонькая да легонькая. Носила к фельдшеру, прописал ей лекарство, а что в нем, в лекарстве? Попила, попила, толку-то все нет, не встает на ножки.

Мама разговорилась с незнакомой женщиной. А Маша и Лена подружились с крохотной девочкой, неотступно глядевшей на кукол. Девочка была так бледна, что все жилки на ее лице просвечивали, глаза обведены были большими синими кругами, а на щеках виднелись две ямочки, обтягивавшие ей кожу при улыбке. Наверно, она была бы прехорошенькая, будь хоть чуточку пополнее. Голосок у нее был серебристый и нежный, как у весенней птицы. Втроем они занялись куклами и принялись их одевать и раздевать.

Пока дети играли, мама разговаривала все оживленней, вынула из сумочки карандаш и бумагу, написала что-то на бумаге и передала незнакомой женщине. А потом вдруг она обернулась к своим детям, и Маша с Леной увидели, что она очень расстроена и глаза у нее полны слез.

— Сядьте-ка поближе, дети, — сказала она очень тихим голосом.

Маша и Лена придвинулись совсем близко к маме.

— Видите вы эту девочку? Подумайте только — когда она родилась, маме ее нужно было каждый день уходить на работу. Девочке вместо молока давали размоченного хлебца в тряпке. Один раз ее положили в корзинку и все ушли из дому, а корзинку кошка сбросила на пол. Вечером приходят домой и видят: девочка лежит в темноте на полу одна-одинешенька…

Мама помолчала, и дети догадались, что ей не хочется показать им своего расстройства.

— Ну вот, ребята, — еще тише продолжала она, — с тех пор девочка и не ходит. А ведь ты, Лена, не на много ее старше, а бегаешь — только за подол тебя держи. И чуть вам подарков нет, начинаете свои капризы. У вас в детской игрушек полным-полно. Сколько у вас дома еще кукол?

Лена тревожно задышала и прижала к себе свою Розу. Маша отодвинулась, ей захотелось встать и убежать. Обе они почувствовали, куда клонит мама. Но это было так ужасно, так обидно, что думать об этом было невыносимо.

— Сегодня эта девочка именинница, — продолжала мама, — вот бы хорошо, если б она вернулась домой с подарком от своих новых подружек!

Маша и Лена покрепче прижали своих кукол. Неизвестная женщина сказала маме:

— Что вы, голубушка, господь с вами! Нешто можно своих ребят обидеть?

Но мама заговорила снова, и таким грустным, укоризненным голосом:

— Что ж, пойдемте домой. Я думала, вы у меня хорошие и сами догадаетесь, что нужно сделать. Но насильно я вас заставлять не хочу. Идемте, идемте, стало холоднее.

Маша взглянула на свою Нелли и поднялась с места. Мама не заставляет… Но уж лучше б она заставила! Уж лучше б насильно взяла и отдала Нелли. Кукла глядела на нее своими голубыми глазами. Вот что означала ее грусть — это была, значит, разлука.

Она подошла к бледной маленькой девочке:

— Это тебе на память. Бери — твоя ляля, совсем твоя.

Ее охрипший голос прозвучал почти сердито.

Девочка поглядела на куклу непонимающими, испуганными глазами. Тогда неизвестная женщина взяла куклу из рук Маши и положила ее на руки своей дочке.

— Бери, бери. Спасибо скажи.

Но больная девочка только молча, со всей силой прижала к себе куклу и спряталась под материнский платок. Маша отвернулась и, расстроенная, побежала за мамой и Леной, уже отошедшими от скамейки. С минуту она шла за ними, не желая идти рядом. Мама ни слова ей не сказала, сделала вид, что не замечает несчастного Машиного вида, сама подождала ее и только поправила ей завязку шапочки, съехавшей на ухо. Но в этом Маше вдруг почудились мамины одобрение и ласка, и ей стало хорошо на душе.

Когда сестры разделись и, румяные от прогулки, водворились в детскую, Лена вдруг положила свою Розу Маше на колени и расплакалась.

— Ма-аша! — сказала она сквозь слезы. — Когда ты отдала Нелли той девочке, я решила-а…

Она решила приберечь свою куклу, чтобы отдать ее сестре. Но только сейчас слезы застревали у нее в горле, и никак не удавалось ничего выговорить. Маша догадалась и так — ведь они всегда все знали друг о друге. Она обняла Лену и тоже заплакала. В глубине души она знала, что ни одна кукла в мире не заменит и не должна заменить Нелли, и уже гордилась ее необыкновенной судьбой.

Наступил вечер. Висячая лампа в столовой разрисовала на скатерти кружевные тени от абажура. За ужином отец рассказал, что женщина приходила к нему в больницу с маминой запиской и что больную девочку еще можно вылечить. Он говорил спокойно и вдруг добавил с сердцем, неизвестно на кого рассердившись:

— Да разве, душа моя, океан ложкой вычерпаешь?

Няня тоже слушала, стоя в дверях. При словах отца она горячо сказала:

— Житья народу не стало! Заступиться-то некому.

— Сам вырастет — за себя заступится! — буркнул отец.

А потом пришло время спать. Чистя на ночь зубы, Лена с любопытством спросила няню: а кто народу житья не дает?

— Мало ли их на горбу народном, — тихо, как бы про себя, ответила няня. — Народ-то, он один работает, как пчелки в улье, а везет на себе тысячу — царь на нем едет помещик погоняет, купец обирает… Тьма их тьмущая кому охота на чужой шее сидеть да чужой хлеб огребать.

— Помнишь? Совсем как эти черные ползуны… нашейники! — шепнула Маша Лене, найдя название для страшилищ, живших в сточной воде.

Глава пятая. Нянин сундук

Однажды, войдя в детскую, дети увидели няню перед открытым сундуком. Надо вам сказать, что нянин сундук с того самого давнишнего вечера, когда дети от няни спрятались, ни разу еще не открывался. Что в нем такое было и что именно собралась она подарить племяннику, осталось для детей тайной. Можете вы себе представить, как они заволновались и заспешили к няне: