Сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр. Страница 2

Я перечёл все сказки, я призвал на помощь всю эту мудрость народов, всю эту живую, добродушную, так наивно выраженную мудрость. Я вопрошал всех рассказчиков Индии, Персии, Аравии, Турции, Тибета, Китая, Италии, Испании, Франции, Германии, Англии, Голландии, Швеции, Дании, России… Я бросился в этот океан фантазии, как неустрашимый пловец, но признаться ли? Мне посчастливилось ещё меньше Монтэня.

Я разыскал только одну добрую жену. Да а эту я вырыл из-под снегов и льдов Севера, среди грубого, едва тронутого цивилизацией народа, потому что Париж ведь не в Норвегии. От Кадикса до Стокгольма, от Лондона до Каира и Дели, от Парижа до Тегерана и Самарканда сказки наполнены толпами хитрых дочерей и ловких матерей, но где же скрывается добрая женщина, отчего не говорят ничего о ней?

Я укажу учёным один важный пробел в их знаниях, и это придаст мне особенную энергию в рассказе моей повести, Она проста и неправдоподобна, может быть, даже люди взыскательные объявят её нелепою, но всё это ничего, она имеет своё неотъемлемое достоинство: — она необыкновенна. Итак, вот — моя история, как передают её гг. Асбьернсен и Мое в своём интересном сборнике норвежских сказок.

Жил-был когда-то добрый человек Гудбрандт. Жил он в уединённой ферме, на отдалённом холме, отчего его и называли Гудбрандт с холма.

У Гудбрандта была прекрасная жена, что иногда случается, и Гудбрандт знал цену этому сокровищу, а это встречается уже гораздо реже. Итак, жили они в полном спокойствии, наслаждаясь взаимным счастьем, не заботясь ни о богатстве, ни о времени. Всё, что делал Гудбрандт, уже заранее хотелось и думалось его жене, так что стоило. Гудбрандту дотронуться до чего-нибудь, чтобы жена поблагодорила его за то, что он предугадал её желание.

А жилось им легко. Ферма принадлежала им; в дальнем ящике их шкафа было припрятано сто золотых червонцев, а в хлеве стояли две хорошие коровы. Они могли жить и стариться спокойно, не боясь нищеты и трудов, не нуждаясь в жалости или даже в држбе посторонних.

Однажды вечером, когда они разговаривали о своих работах и намерениях, жена Гудбрандта сказала ему: — Милый мой, мне думается, что надобно бы продать одну из наших коров. Сведи её в город и продай. Для нас двоих достаточно молока и масла и от одной. Что нам за охота трудиться для других? У нас есть деньги, у нас нет детей, так не лучше ли нам поберечь наши руки, которые начинают уже стариться? Тебе всегда найдётся дело в доме, то мебель, то сбрую поправить, а мне можно будет сидеть около тебя с моей прялкой да веретеном.

Гудбрандт нашёл, что жена говорит правду, как и всегда, и на другой же день, в прекрасное утро, пошёл в город с коровой, чтобы продать её. Но день был не рыночный, и он не нашёл покупателя.

— Ну что ж делать! — сказал Гудбрандт. — Самое худое, что может быть, так это то, что мне придётся вести корову назад домой. Сено и подстилка у меня есть, а дорога домой ведь не длиннее, чем из дому в город.

И он спокойно пошёл домой.

Спустя несколько часов, когда он несколько устал от ходьбы, повстречался ему человек, который вёл в город здоровую, совершенно осёдланную и взнузданную лошадь. «До дому ещё далеко, а скоро ночь, — подумал Гудбрандт, — пожалуй, до утра не дотащишь корову, а завтра снова отправляйся с ней в город. Вот если бы вместо коровы у меня была лошадь, так дело было бы лучше, я поехал бы домой, как уездный судья.» А как была бы счастлива жена Гудбрандта, увидев, как муж едет точно римский император в триумфальном шествии!

Подумав это, он остановил всадника и променял корову на лошадь.

Сев в седло, он пожалел о своей мене. Гудбрандт был стар и тяжёл, а лошадь молода, жива и пуглива.

Спустя полчаса всадник шёл пешком, держа уздечку в руке, и с большими усилиями тащил животное, которое беспрестанно закидывало голову и становилось на дыбы перед каждым камнем. «Скверная оказия», — думал он и вдруг увидел мужика, который гнал перед собою большого жирного поросёнка, брюхо которого тащилось по земле.

— Простой гвоздь, приносящий пользу, лучше брильянта, который блестит, да бесполезен, — сказал Гудбрандт, — жена моя часто повторяет это.

И он променял лошадь на поросёнка, Это была, быть может, очень хорошая мысль, но добрый человек наш дурно рассчитал, Объёмистый поросёнок устал нести свой жир и не хотел больше двигаться с места.

Гудбрандт уговаривал, просил, проклинал, бил его со всех сторон — напрасный труд! Свинья лежала в пыли, как корабль, севший на мель.

Бедный фермер приходил уже в отчаяние, как вдруг увидел человека, который вёл козу. Сосцы у ней были полны молока, и она бегала и прыгала с быстротой и грацией, приятно поражавшей глаз.

— Вот что мне нужно! — воскликнул Гудбрандт. — Эта живая, весёлая коза гораздо лучше этого подлого, глупого животного.

Затем он, не колеблясь ни минуты, променял поросёнка на козу.

С полчаса всё шло как нельзя лучше. Милая девица с длинными рогами быстро увлекала Гудбрандта, который от души хохотал её проказам. Но когда человеку уже не двадцать лет, то лазанье по скалам утомляет довольно быстро, а потому наш фермер, встретя пастуха, который без всякого труда стерёг целое стадо овец, не задумался променять свою козу на овцу. «У меня будет столько же молока, — думал он, — но зато это животное не будет утомлять ни меня, ни моей жены».

Гудбрандт был прав. На свете нет ничего кротче овцы. Она не капризничала, не толкалась рогами, но и не хотела идти и всё блеяла. Разъединённая со своими сётрами, она хотела возвратиться к ним, и чем больше Гудбрандт тащил её, тем она больше блеяла самым плачевным образом.

— Чёрт бы поорал это глупое животное! — воскликнул Гудбрандт, — Она так же упряма и плаксива, так жена моего соседа. Господи, да что же избавит меня от этого блеящего, плачущего и вопящего животного. Я готов отделаться от неё во что бы то ни стало.

— Ну так и по рукам, кум, если хотите, — сказал проходивший мимо мужик, — возьмите у меня вот этого гуся. Он жирный и большой гусь и будет всё-таки получше этой негодной овцы, которая через час издохнет.

— Пусть будет по-твоему, живой гусь и вправду лучше дохлой овцы.

И он понёс гуся с собой.

Дело это было нелёгкое. Гусь оказался плохим товарищем. Испугавшись того, что его подняли с земли, он стал отбиваться и клювом, и крыльями, и лапами. Гудбрандт скоро утомился этой борьбой.

— Пху…у! — воскликнул он, — гусь — гадкое животное, жена моя никогда не хотела держать в доме гусей.

На первой же встретившейся ему по дороге ферме он променял гуся на хорошего петуха с красивыми перьями и острыми шпорами. На этот раз он был совершенно доволен.

Правда, петух кричал иногда голосом слишком хриплым для того, чтобы он мог прельщать нежный слух, но так как ему связали ноги и держали вниз головой, то он и кончил тем, что покорился своей участи. Неприятно было только то, что начинало рассветать. Гудбрандт вышел из дому до зари и теперь был голоден и без денег. До дому было ещё далеко, ноги фермера дрожали, и желудок требовал удовлетворения. В первом же кабаке Гудбрандт продал своего петуха за один червонец, и так как он обладал хорошим аппетитом, то и издержал на своё насыщение все деньги до последнего гроша.