Сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр. Страница 3

— Ну на что бы был мне петух, — думал он, — если бы я умер с голоду?

Приближаясь к дому, владетель холма принялся размышлять о том странном обороте, который приняло его путешествие.

Прежде чем войти к себе, он остановился у дома своего соседа, Петра Седая Борода, как его называли.

— Ну, кум, — сказал Седая Борода, — как устроили вы свои дела в городе?

— Ни то ни сё, — отвечал Гудбрандт, — я не могу сказать, чтобы мне посчастливилось, но и жаловаться не на что.

И он рассказал всё, что с ним случилось.

— Ну, сосед, славные же барыши вы там наторговали, — сказал Пётр, — хорошо примет вас ваша хозяйка! Да сохранит и защитит вас Бог, Да я за десять червонцев не хотел бы быть на вашем месте.

— Хорошо, — сказал Гудбрандт, — дела могли бы принять для меня ещё худший оборот, но теперь я спокоен, и душа моя безмолвствует, Худо ли, хорошо ли я поступил, жена моя не скажет мне ни слова.

— Я слушаю вас, сосед, и удивляюсь вам, но несмотря на всё моё уважение, я не верю ни одному слову из того, что вы говорите.

— Хотите держать, пари, что я говорю правду? — сказал Гудбрандт. — У меня в ящике есть сто червонцев. Я ставлю из них двадцать, хотите вы сделать то же?

— Да, — отвечал Пётр, — и тотчас же, заключив этот договор, друзья вошли в дом Гудбрандта.

Пётр остался за дверью, чтобы услышать, что будут говорить между собою супруги.

— Добрый вечер, моя старушка, — сказал Гудбрандт.

— Добрый вечер, — отвечала добрая женщина, — это ты, мой милый? Слава Богу! Ну, как ты провёл день?

— Ни хорошо, ни худо, — сказал Гудбрандт. — Придя в город, я не нашёл покупщика на нашу корову и променял её на лошадь.

— На лошадь! — сказала жена. — Это хорошая мысль, благодарю тебя от всего сердца. Теперь мы можем ездить в церковь в тележке, как это делают многие другие люди, которые смотрят на нас так свысока и которые нисколько не лучше нас. Если нам хочется держать лошадь и кормить её, то, я думаю, мы имеем на это полное право, мы ни у кого и ничего не спрашиваем. Где же лошадь? Её надо отвести в конюшню.

— Я не довёл её до дому, — сказал Гудбрандт, — идя дорогой, я раздумал и променял лошадь на поросёнка.

— Вот видишь, — сказала жена, — это именно то, что сделала бы я, будучи на твоём месте. Сто раз благодарю. Теперь, когда придут соседи проведать нас, то и я могу подать им кусочек окорока. Ну на что нам лошадь? Про нас сказали бы: «Посмотрите, гордецы какие, они думают, что ходить в церковь пешком для них унизительно!» Надо загнать поросёнка под крышу.

— Я не привёл поросёнка, — сказал Гудбрандт, — по дороге я променял его на козу.

— И прекрасно! — воскликнула добрая жена. — Какой ты умный и предусмотрительный человек! Если серьёзно подумать, то что бы мы сделали со свиньёй? На нас стали бы указывать пальцами и говорить: «Посмотрите на этих людей, они проедают всё, что получают». Но от козы у меня будет молоко, сыр, не говоря уже о козлятах. Загони её поскорее в хлев!

— Да я и козы не привёл, — ответил Гудбрандт, — я променял её на овцу.

— Узнаю тебя в этом! — вскричала она. — Это ты сделал для меня! Разве я в тех летах, когда легко бегать по горам и по долам. А овечка даст мне молоко и тереть. Так загони её в хлев.

— Да я не привёл и овцы, — сказал Гудбрандт, — по дороге я променял её на гуся.

— Благодарю, от души благодарю — подхватила добрая жена. — Ну что бы я стала делать с овцой. У меня нет ни пряслицы, ни постава. Это большая хлопотня — ткать. А когда соткёшь, надо резать, кроить и шить. Гораздо проще покупать готовое платье, как мы и делали всегда. Но хороший, жирный гусь — это именно то, чего я хотела. Мне нужен пух для нашего одеяла, и мне давно хочется поесть когда-нибудь жареного гуся. Надо запереть его в птичник.

— Да я и его даже не привёл, — проговорил Гудбрандт, — я променял его на петуха.

— Милый друг, — сказала добрая жена, — ты умнее меня. Петух — прекрасная вещь. Он ещё лучше часов, которые надо заводить каждые восемь дней. Петух поёт каждое утро в четыре часа и говорит нам, что пора вставать, прославить Бога и приняться за работу. Ну что бы я стала делать с гусем? Стряпать я не умею, и для нашего одеяла, благодаря Бога, у меня хватит мху ещё мягче пуху. Так посадим петуха в птичник.

— Да и его нет, — отвечал Гудбрандт, — потому что на закате дня я был так голоден, как охотник. Чтобы утолить свой голод, я был вынужден продать петуха за червонец. Иначе я умер бы с голоду.

— Благодарю Бога за то, что он навёл тебя на эту мысль! — сказала хозяйка, — Всё, что ты делаешь, Гудбрандт, всё мне нравится. Для чего нам петух? Ведь мы сами свои хозяева, никто не имеет на нас никаких прав. Мы можем лежать в постели до тех пор, пока захотим. Ты здесь, мой милый, и я счастлива, мне ничего больше не нужно, как твоё присутствие.

Тогда Гудбрандт отворил дверь.

— Ну, сосед Пётр, что вы на это скажете? Несите сюда свои 20 червонцев.

И он поцеловал свою старую жену в обе щёки так же нежно, как если бы ей было только двадцать лет.

Но история этим не оканчивается: всякая медаль имеет две стороны. День не казался бы столь прекрасным, если б не был изгоняем ночью. Как бы безупречны и добры не были все женщины, однако между ними встречаются и такие, которые не всегда отличаются таким хорошим расположением духа, как хозяйка Гудбрапдта, Нужно ли говорить, что в этом виноваты мужья? Если бы они всегда уступали, разве им противоречили бы когда-нибудь! Уступать, скажут некоторые господа с усами. Да, разумеется, уступать!

Пётр Седая Борода совершенно не походил на своего соседа Гудбрандта. Он был непреклонен, властолюбив, зол и обладал терпением собаки, у которой отнимают кость, или кошки, которую давят. Он был поистине несносным человеком, если бы Бог, по своей благости, не дал ему жены, вполне его достойной. Она была своевольна, упряма, сварлива, всегда готовая молчать, когда не говорил ничего её муж, и кричать, как только он открывал рот. Для Седбй Бороды обладание таким сокровищем было великим счастьем. Не будь у него такой жены, откуда узнал бы он, что терпение есть достоинство, не свойственное дуракам, и что кротость есть первейшая из добродетелей.

Однажды он возвратился домой после тяжёлой пятнадцатичасовой работы ещё шее обыкновенного, спросил супу, который ещё не был готов, и принялся проклинать женщин и их лень.

— Бог ты мой! Ты, Пётр, отлично говоришь, а вот не хочешь ли испытывать неё на деле? Переменимся: завтра я буду работать за тебя, а ты оставайся дома и хозяйничай. Вот и увидим, кому из нас труднее и кто лучше исполнит своё дело.

— Ну так и по рукам! — вскричал Пётр. — Надобно же наконец, чтобы ты на опыте узнала, что выносит бедный муж, Это научит тебя уважать другого, а ты очень нуждаешься в таком уроке.

На другое утро, как только стало рассветать, жена вышла из дому с граблями на плече и серпом у пояса. Она была рада видеть восход солнца и весело распевала во всё горло, как жаворонок.

Пётр был несколько озадачен, оставшись в доме один, но не хотел в этом сознаться даже себе и тотчас же принялся бить масло, точно никогда прежде чем-нибудь другим и не занимался.

Когда человек берётся за новое ремесло, то утомляется довольно быстро. В горле у Петра пересохло, пот лил с него градом. Он отправился в погреб, чтобы достать из бочки пива. Он уже выдернул втулку и только что хотел подставить под кран кружку, как услыхал над своей головой хрюканье: это, боров пришёл в кухню и хозяйничал там по-своему.