Пастушка Анка - Брлич-Мажуранич Ивана. Страница 6

Стоял ясный зимний день. Нарубил парень дров и присел на пень передохнуть. Смотрит — выползла из пня змея и давай к нему ластиться. Поблёскивает серебром на солнце и всё парню в глаза заглядывает. И вдруг обернулась девушкой.

Залюбовался парень на девушку: собой хороша, белое платье украшено вышивкой, рукава что крылышки мотылька, а ножки маленькие, словно у благородной госпожи. Но сердце у неё было недоброе, и осталось у неё во рту змеиное жало.

— Вот и я! — заговорила девушка-змея. — Веди меня к себе домой да обвенчайся со мной.

Парню бы замахнуться на неё топором да крикнуть: «Не возьму я в жёны лесного оборотня!»— и девушка снова превратилась бы в змею и уползла в пень.

Но у добряка не хватило духу отказать ей, раз она ради него скинула змеиную шкуру, да и по сердцу пришлась ему девушка. А про змеиное жало он и не подумал.

Взял он девушку за руку и повёл домой. Жил он со старухой матерью и очень её любил и почитал.

— Вот тебе, мать, сноха, — сказал он матери.

Спасибо, сынок, — ответила мать и поглядела на пригожую девушку. Но старуха была мудрая и сразу увидела неладное. Пошла сноха переодеться, а мать говорит сыну: — Пригожую ты, сынок, жену привёл, гляди только — не змея ли она.

Сын так и остолбенел: откуда матери всё известно. «Не иначе как ведьма моя мать», — решил про себя парень и возненавидел мать.

Стали они жить втроём. Мать со снохой никак ужиться не могут. Сноха злая, сварливая, жадная, что мать ни сделает — всё плохо.

Неподалёку от их дома была скала высокая-высокая — до неба. Раз сноха и говорит старухе:

— Полезай на скалу и принеси мне с вершины снегу — хочу я тем снегом умыться.

— Нет туда дороги, — сказала старуха.

— Возьми козу, она тебя поведёт.

А сын только усмехается — не хочет жене перечить. Делать нечего. Жаловаться мать никому не стала, стыдно было признаваться людям, что вырастила такого сына. Опостылела ей жизнь, и пошла она с горя к скале. Глядь, а там пологая тропа ведёт прямо на вершину. Взобралась она, набрала снегу и принесла снохе.

На второй день сноха приказывает:

— Ступай на замёрзшее озеро. Посреди озера есть прорубь. Поймай в той проруби сазана мне на обед.

— Да разве возможное это дело? — взмолилась старуха. — Лёд тонкий, того и гляди, обломится, и пойдёшь ко дну.

— Вот сазан-то обрадуется! Вместе нескучно будет, — потешается сноха.

И опять сын только посмеялся. А старуха — делать нечего — поплелась на озеро. Идёт по озеру, тонкий лёд трещит под ногами, вот-вот проломится. «Хоть бы уж утонуть — всё одно не жить мне на свете», — думает старуха, а слёзы скатываются по лицу ледяными горошинами. Но как раз в то время пролетала над озером чайка. А в клюве у неё был сазан. Сазан выскользнул и упал прямо к ногам старухи. Подняла она рыбу и принесла снохе.

На третий день села старуха у очага сыну рубаху чинить.

— Не суйся не в своё дело! — накинулась на неё сноха и выхватила у неё из рук рубаху.

Пуще прежнего опечалилась старуха. Вышла она из дому на лютый холод, села на скамью и горько заплакала.

Вдруг, откуда ни возьмись, девушка, ласковая, добрая. Платье на ней всё в лохмотьях, один рукав оторвался, и плечо совсем посинело от холода. А под мышкой пучок лучины.

— Не купите ли у меня, бабушка, лучины? — ласково спросила девушка.

— Денег у меня нет, — печально ответила старуха. — Вот, если хочешь, давай тебе рукав пришью.

Иголка с ниткой была у неё в руках, и старуха пришила девушке рукав. Дала ей девушка за работу пучок лучины, поблагодарила и пошла своей дорогой, довольная, что плечо больше не зябнет.

Вечером сноха говорит старухе:

— Мы пойдём в гости, а ты тем временем нагрей воды.

Сноха была жадная, скупая и всегда норовила на даровщинку угоститься.

Ушли сын со снохой, осталась старуха одна, взяла ту самую лучину, что ей дала девушка, развела в очаге огонь и пошла в клеть за дровами.

Только вошла туда, как в кухне раздался топоток и шум.

— Кто там? — громко крикнула старуха.

— Свои! Свои! — отозвались из кухни голосочки, тоненькие, как у воробушков, что гнездились под стрехой.

«Кого это нелёгкая принесла среди ночи?» — с удивлением подумала старуха и пошла назад. Входит она в кухню и видит: в очаге пылает огонь, а вокруг него скачут крошечные человечки, ростом с вершок. Кафтаны, колпаки и опанки на них алые, как кровь, волосы и бороды серые, как пепел, а глаза горят, как раскалённые уголья.

А из очага выходит всё больше и больше человечков — вот их стало ровно столько, сколько было в связке лучин. Выпрыгивают из огня, с визгом и хохотом кувыркаются и уж так потешно кривляются и гримасничают, что можно лопнуть со смеху. Потом взялись за руки, спрыгнули с очага и пошли скакать, плясать, перепрыгивать через стулья и скамейки, горшки и ухваты. Вот в бешеной пляске закружились по всей кухне. Дым идёт коромыслом. Писк, визг, хохот! Ну и дел натворили: соль опрокинули, квас на пол пролили, муку просыпали. Смотрит старуха и только диву даётся. Горит, потрескивая, лучина. Хорошо, тепло на кухне. И на душе у старухи стало радостно.

Забыла она про свои года, заулыбалась, встала в круг, словно молодая девушка, и закружилась в хороводе. Плясала старуха, плясала да вдруг про своё горе вспомнила и сразу в лице переменилась. Мигом веселье прекратилось.

— Братья мои милые, — обратилась старуха к гномам, — как бы увидеть мне у снохи змеиное жало собственными глазами. Может, тогда сын образумится.

Гномы вскочили на очаг, расселись по краям, свесив ножки, и стали слушать про старухину беду. Слушают и головами покачивают от изумления, а красные колпаки на них словно пламенем полыхают.

Кончила старуха свой рассказ, и один гном, по имени Малик Тинтилинич, сказал:

— Это дело нетрудное. Я схожу в солнечную страну и принесу оттуда сорочьих яиц. Ты посади на них наседку. Вылупятся птенцы, сноха сразу почует сорочий дух. Захочется ей, как всякой змее, полакомиться сорочатами, она и высунет жало.

Гномы просто запрыгали от радости, что Малик Тинтилинич так ловко придумал. Только они расшумелись, а уж сноха из гостей с пирогом возвращается.

Услыхала она с порога шум да возню и давай изо всех сил в дверь колотить. Но не успела дверь отвориться, как — хоп! — вспыхнуло в очаге огромное пламя, гномы повскакали с мест, разом топнули ногами, взвились кверху, крыша разошлась, и они исчезли.

Один Малик Тинтилинич не убежал, а зарылся в золе.

Сноха с перепугу так и села на пол. Пирог выпал у неё из рук, гребни выскочили, волосы рассыпались по спине, вытаращила она глаза и в ярости закричала:

— Что здесь было, старая карга?

— Ничего, — спокойно ответила старуха. — Просто ты отворила дверь, и ветер раздул огонь.

— А что там, в золе? — увидела сноха в золе красный каблук Малика Тинтилинича.

— Да это ж уголёк, — отвечала старуха.

Не поверила сноха, вскочила на ноги и, как была простоволосая, метнулась к очагу — посмотреть, что там такое. Наклонилась она, а Малик Тинтилинич дрыг ногой и угодил ей каблуком в нос. Сноха отскочила как ошпаренная, лицо в саже, волосы пеплом обсыпаны.

— Что это, старая карга? — завопила сноха.

— Это каштан в углях треснул, — ответила старуха, а Малик Тинтилинич прыснул со смеху.

Сноха пошла отмываться, а старуха показала Малику клеть, где сидела наседка, снохе к рождеству цыплят высиживала. Той же ночью Малик Тинтилинич принёс старухе сорочьи яйца, и она подменила ими куриные.

Приказала сноха старухе хорошенько за наседкой присматривать и, как только цыплята вылупятся, сразу же ей доложить. Не терпится ей перед всем селом похвастаться — только у неё к рождеству будут цыплята.

В положенный срок вылупились сорочата. Старуха доложила снохе, как было приказано. Созвала сноха всё село — пришли кумовья и соседи, всё село от мала до велика, и сын старухин тут же. Велит сноха старухе цыплят в горницу нести.

Принесла старуха корзину, подняла наседку, голые сорочата попрыгали из корзины и разбежались по горнице.