Хижина дяди Тома - Бичер-Стоу Гарриет. Страница 42

– Дина, где ты держишь мускатные орехи? – спросила мисс Офелия, всеми силами стараясь сдержать негодование.

– Да где придется, миссис: в комоде, а еще вон в той разбитой чашке.

– И в терке? – сказала мисс Офелия, высыпая орехи на ладонь.

– Ох, верно! Это я их сегодня утром туда положила. Люблю, чтобы все было под руками. Эй, Джек! Опять бездельничаешь? Смотри у меня! И Дина стукнула Джека мешалкой.

– А это что? – мисс Офелия показала ей блюдечко с помадой.

– Как «что»? Мазь для волос. Это тоже всегда должно быть под руками.

– И ты выложила ее в такое блюдечко?

– Второпях куда только не выложишь! Я как раз сегодня думала – надо найти какую-нибудь другую посуду.

– А зачем здесь камчатые салфетки?

– Я их собрала в стирку.

– Неужели у тебя нет другого места для грязного белья?

– Как же, есть! Мистер Сен-Клер купил для белья вот этот ларь, а я приспособилась месить на нем тесто и кое-какие вещи на него ставлю. Ну, как же тут крышку открывать? Ведь неудобно!

– Тесто можно месить на столе.

– Ох, что вы, миссис! Да разве на нем мало грязной посуды? Туда и не приткнешься.

– Посуду надо мыть и убирать на место.

– Мыть? – возопила Дина, забыв о почтительности. – А что вы понимаете в нашем деле! Когда же у меня господа за стол сядут, если я буду все утро мыть посуду? Мисс Мари никогда от меня не требовала, чтобы я с посудой возилась.

– Ну хорошо, а лук как сюда попал?

– Ох, боже, ты мой, вот он где! А я-то его ищу! У нас сегодня будет тушеная баранина, это у меня к ней припасено. Завернула его в тряпочку, да и запамятовала.

Мисс Офелия приподняла дырявые пакетики с ароматическими травами.

– Сделайте мне такое одолжение, миссис, не трогайте их. У меня так все положено, чтобы сразу можно было найти, – твердо сказала Дина.

– А почему они рваные?

– Так удобнее, разворачивать не надо – само сыплется.

– Но ведь ящик полон мусора!

– Да вы, миссис, так все переворошили, что ничего в этом удивительного нет. Вон сколько просыпали! – проворчала Дина, подходя к шкафу. – Пошли бы вы, миссис, к себе наверх, подождали бы, пока у меня будет уборка. Я не могу, когда господа во все вмешиваются. Сэм! Ты зачем сунул ребенку сахарницу? Вот я тебе задам сейчас!

– Я наведу порядок в кухне раз и навсегда, Дина, и будь добра его поддерживать.

– Бог с вами, мисс Фели! Да разве это господское дело! Я еще не видывала, чтобы леди возились на кухне. Наша старая госпожа и мисс Мари ко мне и не заглядывали.

Дина возмущенно заходила по кухне, а мисс Офелия тем временем пересмотрела посуду, ссыпала сахар из десяти сахарниц в одну, отобрала в стирку скатерти, полотенца, салфетки, собственноручно перемыла и вытерла грязную посуду – и все это с такой ловкостью и быстротой, что повариха только диву давалась, на нее глядя.

– Господи боже! Да если у них на севере все леди такие, грош им цена! – объявила Дина кое-кому из своих приближенных, удостоверившись предварительно, что никто другой ее не услышит. – Придет время, я сама уберусь, а господам сюда соваться нечего, после них ни одной вещи не найдешь.

Надо отдать Дине справедливость: время от времени на нее вдруг нападала такая любовь к чистоте, что она выворачивала содержимое всех ящиков и ларей прямо на пол, только усугубляя этим общий беспорядок, потом закуривала трубочку, не спеша обозревала свои владения и сажала мелюзгу за чистку оловянной посуды, отчего на кухне в продолжение нескольких часов творилось нечто невообразимое. Когда же посуда была вычищена, столы выскоблены, а мелочь рассована по углам и другим потайным местечкам, Дина надевала нарядное платье, накручивала на голову тюрбан, подвязывала чистый передник и выпроваживала своих подручных из кухни, чтобы они не нарушали ее благолепия.

Эти периодические припадки чистоплотности причиняли немало неудобств, ибо во время их Дина так тряслась над своими сверкающими кастрюлями, что не позволяла пользоваться ими, во всяком случае до тех пор, пока пыл ее не остывал.

За несколько дней мисс Офелия произвела полный переворот в доме, но там, где дело касалось прислуги, все ее труды шли прахом – с ней она ничего не могла поделать.

Как-то под вечер, когда мисс Офелия была на кухне, кто-то из негритят крикнул:

– Смотрите, Прю идет! Вечно она бормочет себе под нос!

Высокая, костлявая негритянка, появившаяся в дверях, несла на голове корзину с сухарями и горячими булками.

– А, опять к нам пожаловала! – сказала Дина.

Лицо у Прю было хмурое, голос хриплый, ворчливый. Она поставила корзинку на пол, опустилась рядом с ней на корточки, уперлась локтями в колени и пробормотала:

– Ох! И когда только меня господь приберет!

– Почему ты так говоришь? – спросила ее мисс Офелия.

– Довольно, намучилась я! – ответила Прю, не поднимая глаз.

– А кто тебе велит пьянствовать и буянить? – сказала щеголиха горничная, тряхнув коралловыми серьгами.

Старуха бросила на нее угрюмый взгляд.

– Не зарекайся, может, сама тем же кончишь. Вот тогда я порадуюсь, глядя, как ты будешь заливать горе вином.

– Ну-ка, Прю, покажи свой товар, – сказала Дина. – Может, миссис чего-нибудь купит.

Мисс Офелия взяла несколько десятков булок и сухарей.

– Билетики вон в том разбитом кувшине, – сказала Дина. – Джек, слазь, достань.

– Какие билетики? – удивилась мисс Офелия.

– Мы с ней расплачиваемся этими билетиками, а покупаем их у ее хозяина.

– А он потом все подсчитывает, – вставила Прю, – и если заметит нехватку, избивает меня до полусмерти.

– И поделом тебе, – сказала бойкая Джейн, – не пропивай хозяйские деньги!.. Она ведь пьет, мисс Офелия.

– И буду пить, потому что я без этого не могу. Напьешься – и забываешь свою горькую долю.

– Это очень нехорошо, – сказала мисс Офелия. – Разве можно красть у хозяев деньги да еще пропивать их!

– Так-то оно так, да ведь я все равно от этого не отстану. Ох, хоть бы прибрал меня господь! Долго ли мне еще маяться?!

Прю медленно, с трудом выпрямилась, поставила корзинку на голову и устремила взгляд на Джейн, которая стояла перед ней, потряхивая сережками.

– Ишь, надела побрякушки и думает, что красивей ее нет никого на свете! Подожди, доживешь до моих лет, сопьешься и будешь такой же несчастной, дряхлой старухой, как я. И поделом тебе! – Она злобно хмыкнула и с этим удалилась.

Наш друг Том, присутствовавший при этом разговоре, вышел за старой булочницей на улицу. Она прошла несколько домов, со стоном опустила свою ношу на крыльцо и оправила на плечах старую, выцветшую шаль.

– Дай я понесу корзинку, – участливо сказал Том.

– Зачем это? Я и сама справлюсь.

– Ты больная или, может, горе у тебя какое?

– Ничем я не больна, – отрезала старуха.

– Много бы я дал, чтобы ты послушалась меня и бросила пить, – сказал Том, сочувственно глядя на нее. – Ведь это для тебя гибель!.. Откуда ты родом?

– Из Кентукки. Жила там у одного хозяина, растила детей, а он продавал их всех по очереди. Потом и меня продал перекупщику, а от него я попала к теперешним господам.

– Почему же ты к вину пристрастилась?

– Горе заливаю. Здесь у меня тоже был ребенок, и я думала, хоть он-то при мне останется. Хороший был такой мальчик, здоровенький, спокойный, никогда не кричал… и хозяйка любила с ним возиться. Потом она заболела, я ухаживала за ней, а хворь возьми да на меня и перекинься. Молоко пропало, ребенок отощал – одна кожа да кости. А покупать молоко хозяйка не позволяла – корми, говорит, тем, что сама ешь. Он чахнет день ото дня, плачет-разливается, а она сердится: это, мол, все одни капризы. На ночь мне не позволяли его брать, говорят – ты с ним умаешься и работать не сможешь. Сама-то я спала у хозяйки в комнате, а его выносила на чердак. Как-то утром прихожу, а он мертвый… С тех самых пор и стоит у меня в ушах его крик, а выпьешь – все забываешь…

Том с болью в сердце выслушал этот рассказ, повернулся и пошел домой.