Хижина дяди Тома - Бичер-Стоу Гарриет. Страница 62
– Я советую вам говорить потише, – сказал первый джентльмен, – здесь среди пассажиров есть такие, которым подобные разговоры могут не понравиться.
Молодой человек покраснел, улыбнулся и предложил своему собеседнику сыграть партию в шахматы.
Тем временем на нижней палубе происходил другой разговор. Беседовали скованные вместе Эммелина и пожилая мулатка. Как и следует ожидать, они рассказывали друг другу о себе.
– У кого ты жила? – спросила Эммелина.
– У мистера Эллиса, на Леви-стрит. Ты, может, знаешь этот дом?
– А как он с тобой обращался?
– Пока не заболел, хорошо. А как слег в постель на полгода, так замучились мы с ним. Покоя нам не давал ни днем, ни ночью. Ничем на него не угодишь. День ото дня все злее и злее становился. Я под конец с ног стала валиться, хожу, как сонная муха. Как-то ночью не выдержала и заснула. Что тут поднялось! Света божьего не взвидели! Кричать на меня стал. Я, говорит, тебя продам, такого хозяина тебе подыщу, что не обрадуешься! А ведь раньше обещал отпустить меня на волю после своей смерти.
– А близкие у тебя есть? – спросила Эммелина.
– Есть муж. Он кузнец. Хозяин всегда посылал его на заработки. Я с ним и повидаться не успела… И дети у меня есть – четверо. Ох, горе мое горькое! – И она закрыла лицо руками.
Когда слышишь рассказы о чужих бедах, слова утешения невольно просятся на язык, но Эммелина ничем не могла умерить горе несчастной женщины. Да разве утешения тут помогут? И, словно сговорившись, обе они даже не обмолвились о страшном человеке, который стал теперь их полновластным господином.
А «Пират» все дальше и дальше влачил свой скорбный груз по излучинам Красной реки, катившей мутные волны среди унылого однообразия крутых глинистых берегов, на которые с такой тоской были устремлены глаза пассажиров нижней палубы. Наконец он остановился у маленького городка, и здесь Легри со своими неграми сошел на пристань.
ГЛАВА XXXII
Проклятые места
Том и его товарищи устало брели по неровной дороге следом за катившимся перед ними фургоном.
В фургоне восседал Саймон Легри, а обе женщины, все еще прикованные друг к другу, пристроились среди багажа в самом его задке. Вся эта процессия направлялась к плантации Легри, а путь до нее был дальний.
Заброшенная дорога вилась то среди унылых, поросших соснами равнин, по которым со свистом гулял ветер, то среди бесконечных болот, где кипарисы, увитые траурными гирляндами черного мха, печально шумели ветвями над зыбучей трясиной, вплотную подступавшей к бревенчатой гати. Под ногами у путников то и дело шныряли ядовитые змеи, гнездившиеся среди гнилых сучьев и пней.
Любой путник загрустит на такой дороге, даже тот, кто едет на добром коне и у кого кошелек набит деньгами. Но какой же безнадежной и мрачной кажется она рабам, которые, ступая по ней, с каждым шагом удаляются от того, что дорого их сердцу!
Так подумал бы каждый, взглянув на угрюмые черные лица этих людей, поймав тоскливые, но полные бесконечной покорности взгляды, которыми они провожали все, что попадалось им на их скорбном пути.
Впрочем, Саймон, по-видимому, чувствовал себя отменно и время от времени вытаскивал из кармана бутылку и подкреплялся глотком виски.
– Эй, вы! – крикнул он, оглянувшись и увидев печальные лица невольников. – Заводи песню, ребята! Ну!
Негры молча переглянулись, и Саймону пришлось повторить свое «Ну!», сопроводив его на сей раз щелканьем бича.
После второго окрика один из негров затянул излюбленную рабами бесхитростную песню:
Запевала отчеканивал ритм песни, не особенно заботясь о словах, а остальные подтягивали ему хором:
Пели громко, с напускной веселостью, но никакой самый жалобный вопль не мог бы выразить столько тоски и горя, сколько слышалось в этом разудалом припеве.
– Ну, милочка, – сказал Саймон, поворачиваясь к Эммелине и кладя руку ей на плечо, – вот мы скоро и дома.
Когда Легри злобствовал и бранился, Эммелина дрожала от страха, но она согласилась бы терпеть от него побои, лишь бы не слышать этого умильного голоса, не чувствовать прикосновения этой грубой руки. Она промолчала и только теснее прижалась к соседке, ища у нее защиты, словно у матери.
– Ты серег никогда не носила? – спросил Легри, касаясь своими заскорузлыми пальцами ее маленького уха.
– Нет, хозяин, – чуть слышно проговорила Эммелина, дрожа всем телом и не глядя на него.
– Вот подожди – приедем домой, я тебе такие сережки подарю, если будешь умницей! Не бойся, работать я тебя не заставлю, ты у меня по-барски заживешь.
Выпитое виски настроило Легри на благодушный лад, тем более что путь их приближался к концу: вдали виднелась изгородь его плантации.
Поместье это когда-то принадлежало весьма состоятельному и обладавшему к тому же большим вкусом джентльмену, который положил немало труда на украшение своей усадьбы. Но после его смерти она была продана за долги и досталась Саймону по дешевке, а он думал только об одном – как бы выжать из нее побольше денег. С годами усадьба приняла совершенно запущенный вид, и все старания ее прежнего владельца пошли прахом.
Газон перед домом, некогда обсаженный декоративным кустарником, зарос сорной травой; часть его, у коновязей, была вытоптана лошадьми. Повсюду валялись дырявые ведра, обглоданные кукурузные початки и прочий мусор. Кусты жасмина и жимолости еще цеплялись кое-где за покосившиеся гипсовые столбики, к которым теперь привязывали лошадей. Большой цветник тоже глушили сорняки, сквозь них еле пробивались одинокие головки редкостных садовых растений. Стекла в оранжерее были выбиты, а на ее зеленых от плесени полках стояли горшки с высохшими палочками вместо цветов.
Фургон свернул на заглохшую аллею, обсаженную ясенями, которые по-прежнему были покрыты густой листвой, и кажется, единственные здесь не боялись никаких невзгод.
Дом, большой, красивый и, как и большинство помещичьих домов на Юге, двухэтажный, был опоясан широкими верандами, куда выходили двери всех комнат; нижняя веранда покоилась на кирпичных подпорках. Однако он тоже казался нежилым. Несколько окон в нем было забито досками, в других не хватало стекол, ставни висели на одной петле – все говорило о полном запустении.
Во дворе повсюду валялись щепки, клочья соломы, рассохшиеся бочки, ящики. Четыре свирепых пса с лаем выскочили откуда-то на стук колес, и если бы подоспевшие слуги не отогнали их, Тому и его товарищам пришлось бы плохо.
– Только осмельтесь бежать отсюда – вот, смотрите, что вас ждет! – сказал Легри, лаская собак. – Они у меня натасканы ловить беглых негров. И оглянуться не успеете – загрызут. Зарубите это себе на носу. Ну, Сэмбо, – обратился он к оборванному негру в шляпе без полей, который угодливо юлил около него, – как тут у вас дела?
– Лучше некуда, хозяин.
– Квимбо! – окликнул Легри другого такого же оборванца, всячески старавшегося попасться ему на глаза. – Ты все выполнил, что тебе было приказано?
– Я да не выполню!
Эти два негра были старшими работниками на плантации. Хозяин выдрессировал их не хуже своих бульдогов, и они, пожалуй, не уступали им в свирепости. Подобно многим повелителям, о которых говорится в истории, Легри властвовал над своими рабами, сея между ними раздор. Сэмбо и Квимбо яростно ненавидели друг друга, все остальные невольники ненавидели их, и, пользуясь этим, хозяин мог быть уверенным, что в доносчиках у него недостатка не будет.
От скуки Легри приятельствовал со своими двумя подручными. Впрочем, эти приятельские отношения каждую минуту грозили им бедой, потому что оба они только и ждали, как бы оговорить друг друга перед хозяином.