Цвет черемухи - Ворфоломеев Михаил. Страница 19

Вернулся Бляхин, рукавом вытирая лицо.

- Вы, как человек образованный, поймете, что происходит все оттого, что Яшка пьяница, - начал Бляхин, возбужденно чиркая о палец. - Ты зачем говоришь об этом? - повернулся он к Яшке. - Ты меня пугаешь? Меня?! А я не боюсь! Я вот сижу с человеком образованным, он мне все объяснит! Скажите, отчего она пахла сваркой?

- Я не знаю, - признался Сомов.

Яшка захохотал высоко, по-женски. Хохот его разнесся по реке эхом.

- Он видел, видел! - затараторила Роза. - Он и чертей видит! У, козлина проклятый! - Роза высунула язык и стала дразнить Яшку.

Тот встал на четвереньки и, выпучив глаза, зарычал на Розу. Она взвизгнула и пнула его в лицо. Яшка свалился. Роза стремглав исчезла в темноте. Из темноты донесся ее дикий вопль:

- Егорий! Егорий! Приезжий! Он Надю видел! Надьку! - Хриплый голос ее был пронзителен и дик.

Поднявшийся Яшка теперь кинулся, дразнясь, на Бляхина. Обхватив друг друга, они повалились. Сомов расшвырял их в сторону, и они сразу присмирели.

- Теперь забегается до полусмерти, - сказал Бляхин о Розе.

Сомов прислушался, но кругом было тихо. Посидев еще с полчаса с притихшими мужиками, он, не прощаясь, поднялся и пошел прочь.

Возвращался Сомов тем же путем, что и пришел. Он шел и думал, что завтра придет к парому и сделает этюд с головы Яшки. Еще он подумал, что надо бы сделать натюрморт с сибирскими цветами. Вдруг кто-то крепко схватил его за руку. Сомов отшатнулся и увидел, что это Роза. Уже поднималась луна, и ее свет, как серебряная дорога, струился по реке.

- Тебе чего, Роза?

- Сказать хочу! - хрипло зашептала она ему на ухо. - Сказать надо! Надю он видел! И я Надьку видела! На гору она поехала! На гору!

- Ну-ка, успокойся! Успокойся! - Сомов чуть встряхнул Розу.

В лунном свете ее белое лицо было как маска. Что-то трагическое и ужасное было сейчас в ее глазах.

- На гору поехала! - заорала Роза и стала вырываться.

Смутное подозрение мелькнуло у Сомова. Он кинулся к дому. Добежав, увидел, что свет везде погашен. "Спят..." - подумал он и сел на лавку передохнуть. Со двора Истоминых послышалось мычание коровы. Корова ревела не переставая. Свет у Лукерьи зажегся, и она вышла во двор.

- Ты куда, теть? - спросил ее Сомов.

- Так чё же корова-то... Пойду к ней. Почуяла, чё ли? Тоскует, поди! Лукерья вышла. - А где же Надя? Она же за тобой следом уехала. Поди, заблудится по потемкам. Пойду погляжу, может, к себе поехала?

Лукерья ушла. Слышно было, как она во дворе у Истоминых открыла хлев, как что-то говорила корове. Та успокоилась и замолчала. Вскоре Лукерья вернулась.

- Замок-то на двери! Нету ее там!

И тут до Сомова дошло, что Роза действительно могла видеть, как Надя поднималась на гору, куда гоняют скот.

- Иди спать, - сказал как можно спокойнее Сомов. - Я знаю, где она. Мы сейчас придем.

Лукерья вздохнула и ушла.

Как только звякнула щеколда, Сомов бросился бегом на гору. Луна поднялась, и стало светло. От света все казалось торжественным и трагичным, словно природа показала, что иногда она сбрасывает покров тайны и обнажает свою истинную суть, значение которой - в трагизме жизни и смерти, в их постоянной и молчаливой борьбе. Сомов бежал, и сердце его рвалось из груди. Наконец он взбежал на гору. Наверху дул легкий ветерок, и под его дуновением катились серебристо-зеленые волны реки. Там, впереди, у самого обрыва Сомов увидел Надю...

* * *

Надя подъехала к обрыву и отсюда, сверху, увидела в лунном сиянии реку. Пойменные луга стояли синими. Деревья, словно накрытые сверху тонким белым шелком, отсвечивали матово. Роса, холодная, осенняя, успевшая выпасть, светилась синим огнем. Все было необычно, и все говорило сейчас Наде только о смерти. "Я хочу ее, - думала Надя, - хочу в эту темно-синюю вечность! В это могучее ничто! Вот сейчас я... Одно движение, и я... Только ощущение полета, а удара я и не почувствую. Я даже не узнаю, что умру! Как это хорошо..."

Под скалой ревела река, ударяясь о светлый гранит, и, кроме этого рева, во всем остальном мире стояла тишина. Надя подняла голову к звездам. Они мигали холодно и безучастно. "Они вечны. Что им моя жизнь! - думала Надя. - Что моя жизнь этому бездонному космосу... Господи, как он необъятен!.. Где же там я найду бабушку, найду людей? Вдруг я останусь одна?.. - И это мгновенное озарение повергло ее душу в ужас. - А если там совсем пусто? Нет, нет! Господи, ты меня слышишь? Мне страшно! И мне нельзя больше жить!" Она тронула колеса кресла, и оно продвинулось к краю.

- Ну давай! - сказала она вслух. - Ах, Егор! Если бы ты знал, как мне горько и сладко одновременно... Прощай! - Она крикнула это громко, всей грудью, чтобы заглушить дикий, животный страх. Она ненавидела этот страх! Но сейчас, когда нужно было сделать последнее движение, она не могла пошевелить рукой.

- Надя! - услышала она.

Повернувшись, она увидела, что к ней бежит Егор.

- Надя! Надя!

...Домой они вернулись поздно. Уже поблекла луна, и солнечный свет, пока невидимый, окрасил своим живым теплом небо. И все словно ожило, вышло из оцепенения, из плена неверного лунного света.

* * *

Через неделю Сомов уезжал в Москву. После случая над обрывом Надя сильно изменилась. Она стала спокойной, молчаливой.

Отвезти его взялся Усольцев. Оставался еще час. Лукерья хлопотала по сборам, совала в чемодан всякие кульки.

- Так ты чё же надумал с домом? Не бросай ты его! Лучшего тебе не сыскать!

- А что, Егор Петрович, родные корни! Как всякий великий человек, вы должны иметь свои пенаты! Понимаете, на ваш дом мемориальную доску повесят! - сказал Усольцев.

- И на ваш дом тоже повесят. - В дверях стояла Надя. Именно стояла.

- Ты сама?! - крикнул Сомов.

- Сама! Сама, Егор!

Коляска ее была у дверей.

- Сила духа! Вот она, сила! - торжественно сказал Усольцев.

Вошедшая Лукерья даже заплакала.

- Я восемь шагов сделала.

- Ты будешь ходить, я знаю, - сказал ей Сомов.

- Буду! - неожиданно твердо ответила Надя.

И вот пришло время выезжать. Лукерья и Усольцев вышли во двор. Сомов поцеловал Надю в щеку:

- Ну, не грусти.

- Поцелуй меня, Егор... Я тебя ждать стану! И ходить научусь, и детей тебе рожу!

- Ты жди меня, - ответил Сомов.

* * *

На высоте десять тысяч метров Сомов посмотрел в иллюминатор. Над землей стояла ночь. В огромном черном небе летел его самолет. Сомов возвращался в Москву. Вдруг ему почудился стылый запах черемухи. "Это Надя думает обо мне", - решил он. И тут же вспомнил: браки заключаются на небесах...

Самолет уносил сомова все дальше и дальше от того крохотного клочка земли, который неожиданно переменил его жизнь и, главное, наполнил смыслом, хотя во всем происшедшем он не до конца разобрался.