Последний единорог - Бигл Питер Сойер. Страница 16

– Да, – согласилась принцесса, – теперь мы можем пожениться. – Слуги стали укладываться, двое заиграли на лютнях веселую свадебную мелодию. Опечаленно и с вызовом она сказала: – Если бы на свете действительно были единороги, кто-нибудь из них пришел бы ко мне. Едва ли возможно звать нежнее, к тому же у меня была золотая уздечка. И уж, конечно, я чиста и непорочна.

– Всецело согласен, – равнодушно отвечал принц. – Как я уже говорил, ты подходишь мне с точки зрения обычаев, но не с точки зрения моего отца, однако ему я не подхожу тоже. Ему подошел бы единорог. – Принц был высок, а лицо его – мягко и приятно, как цветок алтея.

Когда они вместе со свитой удалились, единорог, Молли и волшебник вышли из леса и продолжили свое путешествие. Много позже, когда они странствовали по землям, где не было ни зелени, ни ручьев, Молли спросила ее, почему Она не откликнулась на песню принцессы. Чтобы услышать ответ, Шмендрик приблизился к единорогу со своей стороны. Он никогда не шел с той стороны, где шла Молли.

– Эта дочь короля никогда бы не убежала, чтобы увидеть свет моего рога, – ответила Она. – Если бы я показалась и она узнала бы меня, она напугалась бы больше, чем при виде дракона, – ведь никто не дает обещаний дракону. Помню, когда-то мне было все равно – поют ли принцессы то, что думают, или нет. Я выходила к ним и клала им голову на колени, и некоторые ездили верхом на моей спине, хотя обычно они боялись. Но сейчас у меня нет времени ни на принцесс, ни на служанок. Я тороплюсь.

Тогда Молли сказала нечто странное для женщины, поминутно просыпавшейся по ночам, проверяя, здесь ли единорог, и чьи мысли были полны золотых уздечек и благородных молодых разбойников.

– Это у принцесс нет времени, – сказала она. – Небо вращается и несет с собой всех: принцесс, волшебников, бедного Калли, всех-всех, лишь ты неподвижна. Ты ничего не видишь лишь однажды. Я бы хотела, чтобы ты немного побыла принцессой, или цветком, или уткой. Чем-нибудь, что не может ждать.

Через спину единорога Шмендрик посмотрел на Молли.

– Где ты слыхала эту песню? – спросил он. Он впервые заговорил с ней с того самого рассвета, когда она примкнула к ним. Молли тряхнула головой: – Не помню. Я знаю ее очень давно. Они шли, и день ото дня земля вокруг становилась все беднее и беднее, трава бурее, а лица жестче. Но рядом с единорогом Молли расцветала, как страна, полная прудов и пещер, в которых, пламенея, из земли вырываются старые цветы. Теперь, казалось, ей нет и сорока, она выглядела не старше Шмендрика, несмотря на его не имеющее возраста лицо. Ее грубые волосы распушились, кожа стала мягче, и со встречными она говорила столь же мягко, как и с единорогом. Веселыми ее глаза могли стать не более, чем зелеными или голубыми, но и они проснулись в этой стране. Босые избитые ноги весело несли ее в край Короля Хаггарда, она часто пела.

Вдали по другую сторону от единорога в молчании вышагивал Шмендрик Маг. Его черный плащ зиял расползающимися дырами, а он сам походил на свой плащ. Дождь, обновивший Молли, не коснулся его, и он казался таким же иссохшим и опустошенным, как и земля вокруг. Даже Она не могла исцелить его. Прикосновение рога подняло бы его со смертного ложа. но над отчаянием и над магией, что пришла и ушла, даже Она была не властна.

Так шли они вслед за убегающей тьмой, навстречу колючему ветру. Шкура страны лопалась, и плоть ее стекала в долины и ущелья или вздымалась буграми. Небо было так высоко и бесцветно, что днем оно исчезало, и единорогу подчас думалось, что они должны казаться беспомощными как слизняки на солнце, сброшенные со своего бревна или мокрого камня. Но Она была единорогом, а единороги в недобрые времена и в плохих местах становятся еще прекраснее. Даже у жаб, ворчавших среди канав и мертвых деревьев, при взгляде на нее перехватывало дыхание.

Жабы оказались бы более гостеприимными, чем угрюмые люди страны Хаггарда. Как обглоданные кости меж острыми, похожими на ножи горами, на которых ничего не росло, лежали их деревни, и сердца их, безусловно, были жестоки как меч. Их дети камнями встречали путников при входе в города, а собаки провожали за городские ворота. Несколько собак не вернулось, вследствие ловкости рук Шмендрика и появившейся у него склонности к собачатине. Это возмущало горожан более, чем простая кража. Они нс отдавали ничего своего сами, и тот, кто у них брал, – был врагом.

Она устала от людей. По ночам наблюдая за тенями снов, скользивших по лицам Молли и Шмендрика, она чувствовала, как тяжело ей со смертными, как гнетет ее даже знание их имен. Чтобы облегчить боль, она убегала. Быстрее ветра, скорая как потеря, носилась она, пытаясь догнать то время, когда не знала ничего, кроме радости быть собой. Часто между двумя вздохами ей начинало казаться, что Шмендрик и Молли давно мертвы, так же как и Король Хаггард, а Красный Бык давно побежден, так давно, что погасли и внуки звезд, видевших это, а она все еще последний единорог на свете.

Однажды осенним вечером, когда даже совы не летали, они перевалили через хребет и увидели замок. Он вползал на небо с противоположной стороны долины, тонкий, изогнутый, ощетинившийся рогатыми башнями, темный и зазубренный, как оскал великана. Молли открыто рассмеялась, а Она вздрогнула, ей показалось, что туры-башни издалека разглядывают ее. За замком сталью блестело море.

– Твердыня Хаггарда, – пробормотал Шмендрик, качая от удивления головой. – Зловещий замок Хаггарда. Говорят, его построила ведьма, но Хаггард не заплатил ей за работу, и она прокляла замок. Она сказала, что однажды море вздуется от жадности Короля Хаггарда и поглотит замок вместе с ним. Потом она, как положено, ужасающе взвизгнула и исчезла в сером дыму. Хаггард реагировал должным образом. Он сказал, что без проклятья ни один замок тирана нельзя считать завершенным.

– Ну, за такой замок можно и не платить, – презрительно сказала Молли, – если б я могла, я бы раскидала его, как кучу листьев. Однако, я надеюсь, что у ведьмы есть чем заняться до того, как проклятие свершится. Море больше любой жадности.

С трудом летящие по небу костлявые птицы кричали: «Помоги, помоги, помоги!» В темных окнах замка Хаггарда что-то копошилось. Она почуяла сырой, тягучий запах.

– Где Бык? – спросила она. – Где Хаггард держит Быка?

– Никто не держит Красного Быка, – спокойно ответил волшебник. – Я слыхал, он бродит по ночам, а днем отдыхает в громадной пещере под замком. Скоро мы узнаем это, а сейчас… Сейчас опасность – там. – И он показал вниз, в долину, где дрожали огоньки. – Это Хагсгейт, – сказал он.

Молли не ответила, но прикоснулась к единорогу рукой, холодной как облако. Когда Молли уставала, или боялась, или ей становилось грустно, она прикасалась к единорогу.

– Это город Короля Хаггарда, – продолжал Шмендрик, – первый город, который он взял, придя из-за моря, город, который дольше всех находится в его власти. У него дурная слава, хотя все, кого я встречал, не могли объяснить почему. Никто не приходит в Хагсгейт и не выходит из него, разве только из сказок, которыми пугают детей, – чудовища, оборотни, беснующиеся ведьмы, демоны средь бела дня. Но что-то злое, думаю, в Хагсгейте есть. Мамаша Фортуна никогда не заезжала сюда, а однажды она сказала, что даже сам Король Хаггард не может чувствовать себя в безопасности, пока стоит Хагсгейт. Тут что-то есть.

Говоря это, Шмендрик не отрывал глаз от Молли – единственной его горькой радостью в эти дни было видеть ее испуганной даже в присутствии единорога. Но она отвечала, спокойно опустив руки:

– Я слыхала, что Хагсгейт зовут городом, которого не знает ни один мужчина. Может быть, его тайна ожидает женщину… женщину и единорога. Но вот что тогда делать с тобой? Шмендрик улыбнулся: