Динка прощается с детством (ил. Н. Воробьевой) - Осеева Валентина Александровна. Страница 22
– Марьяна! Здравствуй, Марьяночка!
Марьяна ставит на стол кринку с молоком и, обтерев фартуком лицо, крепко целует Динку, оглядывая ее со всех сторон.
– А ну, чи подросла ты за зиму? Я ж тебя с осени не бачила! Ефима спрашиваю, а он только рукой машет: какая, говорит, была, такая и осталась! Ну, ясное дело, мужик не то что баба! А на мой погляд, вытянулась ты, як тая рябинка, только дуже худа. Ну что зробишь, как теперь война! Настоящей пищи людына не получае. Ось я тут тебя молочком отпою! – ласково говорит Марьяна, и глаза ее оживляются прежними молодыми искорками, за полными губами блестят белыми бусинками зубы. – А я и вчера и сегодня все ожидала: прибежит моя Динка поздоровкаться! Не! Что-то не бежит в этот раз. Мабуть, у Федорки загостилась?
Быстро-быстро болтает Марьяна, как горох сыплются у нее слова, и, как будто подтверждая каждое свое слово, на ее живом, помолодевшем лице так же быстро сменяются выражения радости, заботы и горя.
– Ох и проклята ж эта война! Оборони боже, что на свете делается! Ефим в городе был; думал, Мышка с ним до дому поедет, а она и вовсе сегодня не возвернется, бо раненых навезли столько, что класть негде! Лежат солдатики прямо во дворе. У кого голова обвязана, у кого руки, у кого ноги! Казала Мышка, чтоб Ефим ночевал у вас, он потемну придет!
«Бедная Мышка опять насмотрится всяких ужасов», – озабоченно подумала Динка и спросила:
– А где же Ефим? Остался в городе?
– Да нет, он давно приехал, сейчас, мабуть, на селе, бо там такой слух прошел, что наш пан будет коров продавать, а коровы ж у него дуже хорошие. Ну конечно, богатеи и побежали записываться, а беднота волнуется, кажному хочется. Ну вот и прибегли за Ефимом: може, он переговорит с Павлухой, чтоб на выплат дал…
– Так Павлуха ж не хозяин! Надо с паном поговорить! – возмутилась Динка.
– Эге, с паном! Тут всеми делами Павло заправляе! А пану что? Он сегодня здесь, а завтра в городе! А осенью и вовсе за границу поедет!
– За границу? Так надо скорей, хотя до осени еще далеко, – задумчиво сказала Динка. Марьяна махнула рукой.
– Да ничего с этого не выйдет! Я ж казала бабам на селе, да они и сами знают, что Павлуха моего Ефима даже и на порог до пана не допустит, так нет, прибегли до нас, плачут… Что делать, у многих на войне мужей поубивали, остались солдатки с детьми… Ни коровки, ни конячки, пустые горшки на колышках, – пригорюнившись, вздохнула Марьяна.
– Но как же так? Надо идти прямо к пану, – заволновалась Динка.
– Да я ж тоби кажу, что Павлуха зверь, не допустит. Он на моего Ефима дуже злой из-за той дивчины, что утопилась. Бо кто ж ее и погубил, как не Павло? А Ефим все то дело знал да и сказал пану… Так с той поры моего Ефима даже и на работу в экономию не берут.
– Как? Значит, это правда, что ту дивчину погубил Павлуха? Может, она не сама утопилась? – испуганно спросила Динка.
– Да сама-то сама… Только тут такое дело вышло. Павлуха давно от нее избавиться хотел: боялся, женится пан, а Маринка – так ту дивчину звали – и прогонит его, Павло, значит… Бо все люди на селе ненавидят Павлуху.
Динка согласно кивнула головой. Она уже слышала кое-что от Федорки, но ей хочется знать, как это было. Марьяна вытерла двумя пальцами рот и понизила голос:
– Ну, вот один раз, как поехал пан в город, на два дня – билеты, что ли, схлопотать за границу, – хотел и Маринку с собой взять, учить, что ли, думал ее там. Голос у ней был дуже хороший. Як той соловейка пела… Аж за душу хватала. Красиво-красиво пела…
Глаза Марьяны увлажнились слезой, но Динка нетерпеливо прервала ее:
– Ну? Ну?
– Ну, дак как поехал пан, так Павлуха пришел к ней. А она уж с полгода в усадьбе жила, и как раз летом это дело вышло. Ну, пришел и говорит: «Велел тебе пан обратно на село идти до своей матки, бо пан жениться поехал, а тебе в награждение корову даст…» Ну, вот так и сказал. А мой Ефим на ту пору в садике у пана дорожки чистил. Только видит он, выбежала Маринка на террасу, и лица на ней нет, белая, как моя рубашка. «Брешешь ты, – кричит, – поганый пес! Брешешь!..»
А Павло ей опять те же слова повторяет… И тут как вскинется она, да как побежит… А мой Ефим и вступился: «Какое ты, – говорит, – имеешь полное право, Павло, такие слова ей говорить? То, – говорит, – дело пана, а не твое, если уж правда, что пан женится!»
Ну, обозлился Павло, хвать у него грабли.
«Геть, – кричит, – отсюда, а то на месте прибью! И смотри, чтобы пану не докладался, а то и костей не соберешь!» Ну а мой Ефим, сама знаешь, он если за правду, так и черта не побоится, хоть режь его на куски!
Марьяна горестно покачала головой:
– Ну конечно, утопилась с горя Маринка…
– А Ефим? Сказал он пану? – лихорадочно допрашивала Динка.
Марьяна горько улыбнулась.
– Сказал, конечно, на свою голову… Не поверил ему пан. Над гробом Маринки поклялся Павлуха, что даже и разговору такого не было… Вот с той поры не берет Павло Ефима в экономию на работу да везде и гадит ему как может. Хорошо, мы тут живем, не на панской земле, а то и вовсе житья бы не было. А за Павлухой и Матюшкины на Ефима взъелись, ведь они с Павлухой родня: Семен Матюшкин да Федор родную сестру за Павлуху отдали. Вот и думай теперь: как это Ефиму об коровах хлопотать, к кому он пойдет? – вздохнула Марьяна. – А бабам что говори, что не говори: верят одному Ефиму, плачут – пойди да пойди…
Динка медленно провела рукой по лбу и закрыла глаза.
– Ах боже мой, боже мой… – тихо пробормотала она, все еще думая об утопившейся дивчине. – Сколько же на свете подлых людей!
Марьяна испуганно охнула, прижала к себе Динкину голову.
– От дурная я! От же дурная! Напугала тебя! Да то уж давнее время, ты не переживай, голубка. Что тут делать, кому какая судьба выпадет…
Но Динка уже пришла в себя, имена братьев Матюшкиных, случайно брошенные Марьяной, напомнили ей об Иоське.
– Марьяна! – быстро сказала она. – Ты слышала что-нибудь о Матюшкиных?
– Да этих богатеев в селе и без Матюшкиных хватает! И все им с рук сходит. А уж эти братья особо вредные! Хотя бы их нечистая сила взяла! – перекрестилась Марьяна.
– Слушай, Марьяна! Ведь это они убили Якова?
Марьяна испуганно оглянулась.
– А ты откуда знаешь? Не велели ваши тебе говорить…
– Я знаю. И про Иоську знаю. Иоську тоже они убили! Слышала ты про это?
– Якого Иоську? – сморщила лоб Марьяна.
– Да сынишку Якова, Иоську!
Марьяна всплеснула руками:
– Ах боже мой! Дите, совсем дите! Дак это не иначе как Матюшкины! Ну звери! Как есть звери! Да как же это он попался им, ведь его бабы в Киев свезли… – запричитала Марьяна.
Но Динка нетерпеливо перебила ее:
– Слышала ты об этом?
– Об Иоське? Нет, не было такого слуху. Ах они звери! Ну вот помяни мое слово, придушит их упокойник. Только они в тот лес ни ногой! Скрипки боятся…
– Да какая там скрипка! Это все бабьи выдумки!
– Э, нет, голубка моя! Мне и Ефим так говорил: брешут да брешут люди! А тут как поехали мы с ним на мельницу да как послушали своими ушами, так и примолк!
– Своими ушами? Скрипку? – недоверчиво переспросила Динка. – Да, может, это филин кричал или еще какая птица?
– Да что ты! На разные голоса-то филин? Скрипка это, и все! Убийцу своего Яков зазывает.
– Ты сама слышала, Марьяна? – дрогнувшим голосом спросила Динка. Перед ее глазами снова встал портрет Катри.
– Ну а як же? И я, и Ефим! Вот хоть у него спроси! Нет, что правда, то правда, не к ночи будь сказано! – быстро перекрестилась Марьяна.
– Ночью? В котором часу? – думая о своем, нетерпеливо тронула ее за рукав Динка.
– Известно, ночью… Днем-то не слыхать вроде. И мы с Ефимом ехали после полуночи.
Марьяна хотела еще что-то сказать, но Динка перебила ее:
– Где Прима?
– Да здесь где-то, на лугу пасется. Я уж говорила Ефиму: на що траву топтать? Трава нынешний год сочная, густая.
– Ну ладно! Иди домой, Марьяна! Я, как стемнеет, спать лягу. И Ефиму меня сторожить нечего! Лягу да усну! Ночь короткая…