Школа выживания - Паттерсон Джеймс. Страница 9

— Я тоже так думаю.

В тот вечер мы все улеглись рано. Заснули как убитые. Если принять во внимание все, происшедшее за последние сутки, это совершенно не удивительно. К девяти часам мне слышно только дружное сонное сопение. Агенты откуда-то приволокли нам коврики для йоги. Из них получились вполне пристойные лежанки. А после каменного пола пещеры или бетонной скамьи в Нью-Йоркском туннеле — вообще образец комфорта.

Теперь, когда все затихли, и я стараюсь отключить мозги и перестать думать, хотя бы на ночь.

Голос, давай скорей, выступай со своими комментариями, пока я совсем не отрубилась.

Это ты сама выбрала остаться с Клыком.

Сама, я же не отпираюсь. Что Газзи тогда на берегу сказал, когда «скорая» приехала… Младший-то он младший, но ведь прав был. Даже если, на первый взгляд, безопаснее стаю разделить, делать этого нельзя. Все вместе, всей семьей, так или иначе, мы всегда уцелеем. А порознь — еще бабушка надвое сказала.

Семья для тебя на первом месте. Разве ты не сама мне об этом когда-то говорила?

Говорила. Поэтому, как выберемся отсюда, сразу будем родителей разыскивать.

Пробую глубоко дышать и расслабиться. Я совершенно на пределе. Сил никаких нет, но мозг мой не отключается, хоть плачь. Как закрою глаза, в голове всякие картинки встают: взрываются здания, какое-то грибоподобное облако, покрытые нефтяной пленкой дохлые утки, горы мусора, атомные станции. И ни конца этому кошмару нет, ни края.

Снова села. Глаза открыла. Но лучше мне все равно не стало. Хреново мне было где-то уже с середины дня. Только я об этом никому не говорила. Голова болела тошнотворно, но терпимо. Хорошо хоть не так, как в последнее время, — приступом, который черепушку надвое моментально раскалывает и мозги по стенкам размазывает. К счастью, такие приступы теперь у меня стали реже. Я даже теорию придумала: те мигрени просто означали, что мой мозг адаптировался к соседству с непрошеным гостем-грубияном — моим внутренним голосом. Он засел у меня в голове и там себе пространство отвоевывал. А теперь прижился, мозги к нему попривыкли, вот мигрени и утихомирились.

Но нынешняя моя хворь — совсем другая. Мне ужасно жарко. Я вся горю. Сердце бухает. И психоз нарастает так, что я на каждый шорох подскакиваю.

Может, это от того, что ирейзеры активировали чип-отслеживатель, который я у доктора Мартинез на своем рентгеновском снимке видела? Если не чип, то как они вечно ухитряются нас найти? Вот мой всегдашний вопрос.

Смотрю на Тотала, спящего на кровати в ногах у Газзи и Ангела. Лежит себе на спине, а лапы вверх поднял. Может, и он меченый? Может, они его к нам специально подослали и теперь по нему нас отслеживают?

Уф, жара. Вот бы покататься в снегу, втереть снег в руки, в ноги, в спину. Или просто открыть окно и вылететь в прохладное ночное небо. Я представила себе, как лечу назад к доктору Мартинез и к Элле, ее дочке. Среди людей они мои единственные друзья. Доктор Мартинез уж наверняка будет знать, что делать. Сердце бьется так часто, будто в груди кто-то наяривает бешеную барабанную дробь.

Встаю и осторожно пробираюсь среди спящих на полу тел к маленькой раковине на стене. Включаю холодную воду и подставляю под струю руки. Наклоняюсь и, стараясь унять жар, снова и снова плещу водой в лицо. Вот бы встать под ледяной душ! Совсем бы полегчало.

Не знаю, как долго я висела над раковиной, поливая себе лицо, руки и шею, обтирая тело мокрым полотенцем. Может, теперь мне удастся наконец заснуть. И я выпрямляюсь вытереть лицо.

От того, что я увидела в зеркале, я чуть не заорала на всю больницу.

Резко оборачиваюсь. В палате по-прежнему тихо. Все спят. Снова смотрю в зеркало. Откуда взялась там эта страшная рожа? Что тут, к чертовой бабушке, происходит?

Часто-часто моргаю — вдруг привиделось? Ирейзер моргает так же часто вместе со мной.

Ирейзер — это я сама.

Меня прошиб холодный пот.

Глотаю слюну — у ирейзера в зеркале по горлу пробегает судорога.

Открываю рот и вижу длинные, острые клыки. Трогаю свои зубы — проверка никаких клыков не обнаруживает. Палец нащупывает мои нормальные мелкие ровные зубы. Провожу рукой по лицу — кожа как кожа, нежная, мягкая, хотя в зеркале я вижу лохматую рожу, поросшую клочкастой шерстью.

Так вот, оказывается, от чего меня бросало в жар! Вот от чего так бешено колотилось сердце! Господи, что же это, новое «дарование» во мне открылось? Типа того, что Ангел чужие мысли читает, Газзи чужие голоса имитирует, Игги людей опознает, дотронувшись до отпечатков их пальцев? А я, получается, могу в ирейзера, в нашего худшего врага, превращаться? Хорошенькое мне досталось «дарование»!

Меня мутит от ужаса и отвращения. Виновато оглядываюсь вокруг. Надеюсь, что никто не видит эту мою новую, страшную рожу. Ладно, сейчас они спят, а что они увидят, когда проснутся? Я чувствую себя нормальной всегдашней Макс. Но выгляжу, как ирейзер. Чуток посимпатичнее и поблондинистей. Этакий ирейзер-пекинес.

Уважай и почитай своих врагов, — просыпается мой внутренний Голос. — Всегда. Познавай своих друзей, а врагов познавай еще глубже.

Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет какое угодно ужасное упражнение. Пожалуйста, спаси меня от превращения в ирейзера. Только бы эта рожа не стала моим истинным лицом. Обещаю, чем угодно клянусь, я все, что хочешь, про моих врагов узнаю. Только избавь меня от этого волчьего оскала.

Твоя величайшая сила есть твоя величайшая слабость, Макс! Твоя ненависть к ирейзерам дает тебе силу драться с ними не на жизнь, а на смерть. Но эта ненависть ослепляет тебя. Она скрывает от тебя общую картину твоей жизни, не дает тебе осмыслить большую проблему, подумать над тем, кто они и кто вы. Где и какие у вас точки пересечения.

Хорошо, дай мне подумать. Я тебе позже отвечу. Ладно?

Ох! Сжимаю пальцами виски, боль слегка отступает. Еще раз проверив свое лицо — удостовериться, что я это я, что меня не обезобразили ни волчьи клыки, ни вонючая шерсть, — подхожу взглянуть на Клыка.

Он по-прежнему спит. Вид у него получше, не такой серый. С ним все будет хорошо.

Стараюсь успокоиться, освободиться от страхов и душевной боли. Сворачиваюсь калачиком на своем мате рядом с Надж. Тихо лежу в темноте. Но никакой надежды заснуть у меня нет. Если что меня успокаивает, так это ровное, спокойное дыхание моей стаи.

— Ничего не понимаю, — задумчиво говорит доктор, рассматривая раны Клыка.

А я про себя думаю: «Еще бы вам понимать. Поди, в учебниках по медицине странности рекомбинантной ДНК еще не описаны».

Врач пришел утром сделать Клыку перевязку и обнаружил, что все его раны уже как следует затянулись. На их месте остались только тонкие розовые шрамы.

— Видите, я уже как огурчик. Значит, меня можно выписывать? — спрашивает Клык, пытаясь сесть. Быстрый, оживленный, он снова стал самим собой. Смотрю на него, и душа моя прямо-таки поет. А ведь как я вчера передрейфила!

— Подожди! — авторитетно вступает Анна Валкер. Ее никто на осмотр не приглашал. Но она сама тут как тут — без приглашения с утра пораньше заявилась. — Ник, о выписке говорить рано. Ты еще совершенно не готов ни к каким передвижениям. Пожалуйста, лежи и отдыхай.

Клык спокойно ее рассматривает. И я внутренне усмехаюсь. Если она считает меня упрямой и несговорчивой, посмотрим, как она с Клыком совладает. И если ты, дорогой читатель, думаешь, что она будет терять время, то ты ошибаешься. Анна уже снова взялась за свое:

— Ник, теперь, когда тебе стало получше, может, ты поможешь мне убедить твоих братьев и сестер поехать со мной. Я вас всех пригласила пожить у меня дома, отдохнуть, собраться с мыслями. Все уже решено, только вот Макс, — она слегка улыбается, качнув головой в мою сторону, — отказывается без тебя ехать. Но здесь одни сплошные неудобства. Ты же понимаешь, что им бессмысленно тут сидеть. А тебя здесь недельку подлечат, и ты к ним присоединишься.