Фенечка для фиолетовой феи - Лубенец Светлана. Страница 15
– Какая же я дура… – опять повторила Ксения.
– Возможно, у тебя еще и со слухом не все в порядке? Вы же не молчали, общались же как-то. Не поверю, что шлем до такой степени искажает голос, что не узнать! Неужели…
– В том-то и дело! – перебила ее Ксения. – Мотоциклист грассировал, как Стас.
– Чего-чего делал? – не поняла Сырок.
– Ну… картавил немного. Звук «р» у него такой – раскатистый.
– А-а-а! Так бы и говорила! Сережка тоже нечисто «р» выговаривает. Мы, между прочим, в первый класс втроем из одной группы логопедического детского сада пришли: я, Стасик и Сережа. Я в детстве свистящие и шипящие путала и неправильно их выговаривала. Как ты думаешь, что у меня означало «школькие шашуки»?
Ксения, улыбнувшись, сказала первое, что пришло в голову:
– Школьные шашлыки?
– Никакие не шашлыки, а скользкие сосульки. У меня все прошло, а у Сережки и Германовича – нет. Наверное, звук «р» труднее восстанавливается. Они, конечно, могут произнести правильно, если захотят. Этому в садике и учили. Но Стасику, я думаю, лень напрягаться, да и к чему? Девчонки и так в обморок падают от одного его взгляда. Вот взять тебя! Не успела к нам прийти, тут же в него втрескалась.
– Погоди, Ира. Разве Григорьев картавит? Я никогда этого на уроках не слышала.
– Много ты его слушала! И потом, он начинает «рычать» или… как ты говорила-то?..
– Грассировать…
– Вот-вот! Он начинает грассировать только тогда, когда очень волнуется. Поняла?
Покрасневшая до слез Ксения еле кивнула.
– Выходит, говоря с тобой, он все время волновался. Сечешь, Золотарева? – Сливочное лицо Сыромятниковой тоже начало наливаться краской. – А ты, между прочим, не заслуживаешь, чтобы из-за тебя люди так волновались. Согласна?
Ксения опять кивнула.
– Эх! – Ирка звонко шлепнула ладонью по подлокотнику кресла и криво улыбнулась. – Он не для меня… А я так надеялась, что записка тебе…
– Разве? Мне казалось, как только ты услышала про фиолетовый цвет, сразу решила, что записка написана тебе, и вроде бы даже обрадовалась.
– Ты не понимаешь… Я на этот сеанс по вызову духа специально навязалась, чтобы узнать о Сереже. Спросить хотела эту… – Иру передернуло, – эту косматую Даму про него. Видишь ли, я знала, что ему нравится Дианка, и вдруг что-то случилось. Он совершенно перестал смотреть в ее сторону. Я думала, вдруг он меня наконец заметил. А Резцова, между прочим, тоже понимала, что Григорьев к ней охладел, и злилась. Я, знаешь, думаю, что и она у старухи узнать о Сергее хотела…
– А разве ей не Германович…
– Нет! По Стасику сохнет Брошка, а Дианка, как подруга, ей только помогает. А с фиолетовым цветом я просто прикололась, как только увидела на бумаге компьютерный шрифт. Я сразу успокоилась, потому что поняла – это подстава.
– А как же та старуха в зеркале? Ты ведь ее тоже видела?
– Видела… Она мне иногда теперь ночью снится. Просыпаюсь, как говорится, в холодном поту.
– И что ты по ее поводу думаешь?
– Честно говоря, ничего… Хотелось бы думать, что девчонки и это подстроили, но они, по-моему, и сами здорово испугались. Помнишь?
– Конечно.
– Так что, Золотарева, тайну эту еще предстоит разгадать. И, возможно, нам с тобой!
– Каким образом?
– Пока не знаю, но мне очень хочется все это выяснить.
– Хорошо бы еще выяснить, кто лишних отметок в журнале понаставил, – вспомнила о своих неприятностях Ксения. – Не хочу за других отдуваться.
– А разве это не ты? – спросила Сыромятникова таким фальшивым голосом, что Ксения даже выронила на пол любовный роман, который до сих пор держала в руках.
– Ирка! Значит, это ты постаралась! Но зачем? – крикнула Ксения.
– Вовсе не я, – так же неубедительно отозвалась Сыромятникова, и ее коричневые глаза-изюминки совсем утонули в сдобных щеках.
– Брось, по тебе все видно. Еще раз спрашиваю: зачем ты это сделала?
Ирка молчала.
– Слушай! – затеребила ее Ксения. – Я не собираюсь на тебя стучать, но должна хотя бы знать, за что страдать буду.
– Врешь, что не стукнешь!
– Не вру. Ты же слышала, как я Инессе сказала, что это моих рук дело.
– Но она же не поверила!
– Ну и что? Я не собираюсь от своих слов отказываться, и стоять на своем мне нетрудно. Во-первых, я действительно журнал портила, а во-вторых, никто из взрослых все равно не поверит, что я только себе двоек наставила. Скажи, Ирка, зачем ты все это заварила? Что за грандиозный план ты вынашивала? Признаюсь, я ничего не понимаю.
– Честно говоря, я хотела тебя как-нибудь подставить…
– Зачем?
– Чтобы из школы исключили…
– Спасибо, конечно, за честность… – растерянно проговорила Ксения. – Но почему?
– Все потому же – из-за Сереги. Несколько дней назад я наконец разобралась, почему он перестал смотреть на Резцову. Из-за тебя! Только я не понимаю – что он в тебе нашел? Чучело зеленое!
– А я не понимаю, зачем ты за мной приехала, раз так ненавидишь. Я тут за три дня, что Григорьев будет находиться под арестом, совсем с ума сошла бы от страха и неизвестности. Думаю, тебе это было бы приятно! Говори, зачем приехала? Что еще задумала? – Ксения скрестила руки на груди, пытаясь продемонстрировать таким образом Ирке-Сырку, что ее голыми руками не взять.
– Ничего я больше не задумывала. – Сыромятникова выпустила из щек на волю свои глазки, и они оказались полными такой тоски, что у Ксении опустились только что напряженно сложившиеся руки. – Я не могла не поехать, – тихо сказала Ирка. – Он меня просил. Я же сказала, что для него сделаю все. Я люблю его, еще с подготовительной группы логопедического садика люблю. А он тебя любит, как дурак… А ты – Германовича. Какая путаница и несправедливость!
– Да уж… – осторожно ответила Ксения.
– Вот ты скажи, – неожиданно продолжила Ирка, – чем я хуже тебя?
Ксения неопределенно пожала плечами.
– Ты, наверно, думаешь, я толстая? Нет! Ошибаешься! Мама говорит, что у меня просто кость такая – широкая. А сама я совсем не толстая. Это просто обман зрения.
– Вполне возможно, – ответила Ксения, чтобы хоть как-нибудь утешить расстроенную Сыромятникову.
– Слушай, Золотарева, а давай я скажу Сереге, что ты влюблена в Германовича и что у него нет никакой надежды? Ты ведь не против? Это же правда!
– Я ему уже говорила об этом… почти…
– И что он?
– Теперь я понимаю, что он очень огорчился.
– Но ты ведь на него не претендуешь, а, Золотарева? Германович-то гораздо лучше. У него и рюкзак «Камелот», и кроссовочки какой-то навороченной фирмы. А ресницы! Ты обратила внимание, какой длины у Стасика ресницы? Девчонки от них просто как мухи мрут! И к тому же граси… грари… ну, в общем… картавит он не хуже Григорьева, а даже лучше. А если Стасик у родителей попросит себе мотоцикл, так они ему такой купят – умереть не встать! Накатаешься до умопомрачения! Ну? Так я скажу Сережке? Договорились?
– Знаешь, Ирка, после разберемся с ресницами и мотоциклами. Поехали домой! Ты иди впереди, а я за тобой. Ну… чтобы тебя, значит… не позорить.
В электричке Сыромятникова тоже села отдельно от Ксении. А та очень этому обрадовалась – ей хотелось подумать обо всем, что с ней приключилось за два недолгих месяца, что она училась в новом классе. Как она могла так оплошать? Зачем ей нужно было связываться с дурацким вызыванием духа Пиковой Дамы? Ну что она теперь имеет? Одно нервное расстройство, раздражительность и страх темноты. Все-таки не может та страшная карга в зеркале существовать по-настоящему. Может быть, у Овцы свечи были особенные, с каким-нибудь галлюциногеном? Они так сильно пахли… Нет, не стала бы она и себя заодно травить, и Охотницу. Свечи у нее с Нового года остались. Наверно, в них сильный ароматизатор добавлен.
С другой стороны, на следующий же день после компьютерного послания с проклятием Пиковой Дамы с ней, Ксенией Золотаревой, начались неприятности. Еще журнал с отметками… Неужели из-за него ее исключат? Хотя… может быть, это даже и к лучшему. Конечно! Ведь здорово будет – никогда больше не видеть Овцу Долли, Охотницу, толстенького Сырка, Германовича…