Обитатели холмов - Адамс Ричард. Страница 26

— Сердце мое взывает к Тысяче, ибо наш друг перестал бегать, — сказал Орех Черничке, вспомнив кроличью поговорку.

— Да, но ведь это Шишак, — возразил Черничка. — Как же мы без него?

— Нас ждут, — сказал Орех. — Мы должны выжить. Мы все должны помнить об этом. Помоги, я один не справлюсь.

Он отвернулся от тела и поискал глазами за спинами остальных Пятика. Пятика не было видно, и Орех побоялся спросить о нем, чтобы никто не заметил его слабости и не подумал, будто он ищет утешения.

— Плошка! — гаркнул он. — Ты почему еще не очистил нос, он у тебя весь в крови. Запах крови зовет врагов. Ты что, разве не знаешь?

— Да, Орех. Прости, пожалуйста. А Шишак…

— И еще! — с отчаянием произнес Орех — Что это вы такое болтали о Барабанчике? Вы сказали, будто он велел Пятику молчать?

— Да, Орех. Пятик прибежал в нору и стал рассказывать о ловушке, о том, что бедный Шишак…

— Понятно. Дальше что?

— Барабанчик, Земляничка и все остальные сделали вид, будто ничего не слышат. Это было ужасно глупо, потому что Пятик всех созвал. А когда мы побежали, Серебряный сказал Барабанчику: «Ты, конечно, с нами?» Но Барабанчик повернулся спиной. А потом к нему подошел Пятик и очень тихо что-то сказал, я не слышал что, но зато слышал, что ответил Барабанчик. «Мне все равно, куда вы уйдете, в холмы или к Инле, но придержи язык», — вот что он сказал. А потом он замахнулся на Пятика и оцарапал ему ухо.

— Я его убью, — хрипло выдохнул за спиной Ореха прерывающийся голос.

Все подпрыгнули и обернулись. Шишак приподнял голову и попытался встать на передние лапы. Тело его вздрагивало, нижняя часть спины и задние лапы все еще лежали неподвижно. Глаза открылись, но под страшной маской, весь залепленный кровью, пеной, рвотой и землей, Шишак больше походил на какого-нибудь кроличьего демона, чем на кролика. Поэтому, вместо того чтобы вздохнуть с облегчением и обрадоваться, друзья перепугались. Молча они отшатнулись назад.

— Я его убью, — снова услышали они, глядя на слипшуюся шерсть и перепачканные усы — Помогите, чтоб вам! Что, никто не может снять с меня эту вонючую проволоку? — И он дрыгнул задними ногами. И тут же упал и пополз вперед, волоча за собой по траве и проволоку, и болтавшийся на ней огрызок колышка.

— Отойдите! — крикнул Орех, потому что теперь все ринулись помогать. — Вы что, хотите его доконать? Дайте ему отдохнуть! Дайте отдышаться!

— Никаких «отдохнуть»! — прохрипел Шишак. — Я в порядке. — И с этими словами снова упал, но приподнялся на передние лапы. — Задние ноги… Не держат… Ох уж этот мне Барабанчик! Я его убью!

— Выгнать их из нор! — воскликнул Серебряный. — Что они за кролики? Бросить Шишака на погибель! Все слышали, что он сказал. Они трусы. Выгоним и убьем! Захватим норы и сами будем там жить.

— Да! Да! — отвечали все. — Вперед! В норы! Долой Барабанчика! Долой Дубравку! Смерть им!

— О Фрит эмблерский! — раздался в высокой траве тоненький голос.

От такого невероятного нахальства все остолбенели и оглянулись в поисках того, кто это сказал. Наступила полная тишина. Потом из-за двух больших кустиков аира показался Пятик, глядя на них с отчаяннейшей мольбой. Он ворчал, бормотал, как ведьма-зайчиха, и те, кто стоял поближе, в ужасе отшатнулись. Даже Орех не поручился бы сейчас за его жизнь.

— К норам? Вы собираетесь к норам? Болваны! Норы и есть ловушка! Все это место — одна большая грязная ловушка! Здесь все время кто-нибудь попадает в петлю, каждый день! Этим и объясняется все, что тут происходит. — Он сел, и слова его, казалось, поплыли над травой, смешиваясь с лучами света. — Послушай, Одуванчик. Ты ведь знаешь много историй, так? А я расскажу тебе еще одну, такую, что над ней пролил бы слезу сам Эль-Ахрайрах. Однажды здесь, на краю леса и на краю луга, что возле фермы, жило прекрасное племя. Но пришла болезнь — куриная слепота, и почти все кролики умерли. Но, как всегда и бывает, часть их выжила. Городок остался почти пустым. И однажды фермер решил: «Я ведь могу помочь этим кроликам выжить, тогда у меня всегда будут шкурки и мясо. Зачем доставлять себе массу хлопот и держать зверьков в клетках? Им и так неплохо». И фермер перестрелял всех наших врагов — лендри, хомбу, горностаев и сов. Он подбрасывал кроликам пищу, но не слишком близко от нор. Им надо было привыкнуть бегать по лесу и в поле. Там он их ловил — немного: фермеру хватало, а пугать остальных, рискуя опустошить городок, он тоже не хотел. Кролики выросли, стали сильными, крупными и здоровыми, потому что фермер следил, чтобы у них, особенно зимой, всегда была еда, чтобы ничто их не беспокоило и не пугало, ничто, кроме проволочной петли возле изгороди и на лесной тропе. Так что жили они так, как хотел фермер, и время от времени кто-нибудь исчезал. Кролики стали странными, не похожими на других. Они прекрасно понимали, что происходит. Но даже самим себе говорили, что все хорошо, потому что еда у них отличная, потому что бояться нечего, кроме одного. Временами их все же охватывал страх, но не настолько, чтобы они решились взять и уйти отсюда. Они забыли привычки лесных кроликов. Забыли Эль-Ахрайраха, ибо какой смысл в проделках и выдумках, если жить приходится в доме врага и плясать под его дудку. И взамен наших историй и сказок у них появились свои замечательные искусства. Из встречи они устроили настоящую церемонию с танцами. Они научились петь, как птицы, и рисовать на стенах; и хотя это не совсем помогло, но им стало легче жить и легче убедить самих себя в том, что они прекрасные парни — настоящий цвет кроличьего рода, умнее даже сорок. У них нет старшины — да и откуда ему взяться? — ведь старшина должен стать для своих Эль-Ахрайрахом и беречь племя от смерти. А здесь и не было никакой смерти, кроме одной, но против нее любой старшина был бы бессилен. Взамен Фрит дал им певцов, болезненных и прекрасных, как пух на шипах дикой розы, оставленный малиновкой. А певцы, которые где-то в других местах могли бы стать настоящими мудрецами, не слыша ни единого слова правды, погибали под тяжестью тайны, пока не придумали эту сладкую чушь о достоинстве, о согласии — обо всем, что помогало поверить в любовь кролика к блестящей проволоке. Но одно строгое правило у них все-таки есть, причем строжайшее. Никто не смеет задать вопрос «где?» и никто не смеет отвечать на этот вопрос — разве что в песне или в стихах. Об этом надо молчать. Спрашивать «где?» — плохо, вспоминать о проволоке при всех — невыносимо. Вот за это могут избить и даже убить.

Пятик умолк. Никто не шелохнулся. В тишине Шишак, пошатываясь, встал на лапы, проковылял несколько шагов в сторону Пятика и снова упал. Но Пятик не обратил на него внимания и по очереди переводил взгляд с одного на другого. Потом он снова заговорил:

— А потом из-за вереска ночью пришли мы, дикие кролики, которые пытались выкопать себе норки по другую сторону поля. Здешние кролики встретились с нами не сразу. Им надо было подумать, как лучше поступить. Но они быстро сообразили. Лучше всего привести нас к себе и ничего не говорить. Понимаете? Фермер ставит лишь несколько ловушек, и если в них попадется кто-то из чужаков, то здешние кролики проживут подольше. Ты, Черничка, хотел, чтобы Орех рассказал им о наших приключениях, но не вышло. Когда кто-то стыдится себя, захочется ли ему знать про чужие подвиги, зачем ему слушать открытый и честный рассказ от того, кто им обманут? Продолжать дальше? Все сходится, тютелька в тютельку. А вы говорите — убить и самим там жить! Жить под крышей из костей, увешанной блестящей проволокой! Самим отправиться навстречу несчастьям и смерти!

Пятик опустился в траву. Шишак, за которым все еще волочился страшный гладкий колышек, потянулся и носом коснулся кончика носа Пятика.

— Я пока что еще жив, Пятик, — сказал он. — И все мы живы. Ты разгрыз колышек куда крепче того, что волочится за мной. Говори, что нам делать.

— Что делать? — откликнулся Пятик. — Как что? Уходить, причем немедленно. Я уже сказал об этом Барабанчику.