Томек в Гран-Чако - Шклярский Альфред Alfred Szklarski. Страница 19

– Хороший, должно быть роман, раз так тебе понравился.

– Понравился? Братец, да люди прямо с ума сходили!

– Хорошо, я постараюсь его когда-нибудь прочитать. Но почему ты о нем сейчас вспомнил?

– Я вижу, ты меня слушаешь только краем уха, – снова обиделся Новицкий. – Вовсе я не собирался рассказывать тебе о романе. Мне хотелось только обратить твое внимание на военную тактику Кмичича.

– Не сердись, капитан! Я что-то немного рассеян, столько мыслей крутится в голове, – примирительно заговорил Смуга. – Но подожди… Ты говоришь о тактике этого твоего…

– Кмичича! – подсказал Новицкий.

– Именно! Сейчас, сейчас… начинаю понимать. Ты предлагаешь притаиться здесь, наблюдать за рекой и, если на ней появятся кампы. пропустить их, а потом идти следом за ними. Верно я тебя понял?

– Совершенно верно, – подтвердил Новицкий. – Двое суток побега без отдыха и еды уже сильно на нас сказались. Здесь у нас тихий, безлюдный уголок. Смотри, даже кампы, разыскивая твоего беднягу проводника, не нашли шалаша. Спешить, Янек, надо только при ловле блох, а не тогда, когда речь идет о твоей собственной голове. И если б только о наших двух головушках. А если мы пропадем, что станется с Томеком и остальными?

Смуга внимательно выслушал друга, а, когда тот кончил, сказал:

– Снова ты меня сегодня удивил, капитан. Твой план стоит обдумать самым серьезным образом.

– Ну так и обдумывай, до рассвета еще далеко. А теперь давай-ка поедим. Этот якобы бульончик уже остыл, будем пить из банки, которую я забрал из тайника Онари. Мясо придется рвать руками, что ж, в давние времена так ели даже короли.

Смуга спустился из гамака, присел на корточки рядом с другом. Они ели молча. За два дня это была их первая горячая пища. Когда котелок опустел, Смуга достал из мешка табак и сказал:

– После такого великолепного обеда не грех рискнуть и зажечь трубку. Дай бог, запах табака никого не привлечет.

– Хорошо придумано! – обрадовался Новицкий. – Тоска по трубочке томила меня не меньше, чем голод. Набивай трубку, а я запалю огниво от костра.

Новицкий немного раздвинул три горящих полена, чтобы они лишь тлели и чтобы назавтра не разжигать костра заново.

Оба неторопливо попыхивали трубками.

– Нет ничего лучше после обеда, как глоток ямайского рома и трубка, – вздохнул Новицкий. – Вообще-то не могу сказать, что сыт, но и не могу пожаловаться, что ничего не ел.

– Завтра я постараюсь подстрелить кого-нибудь побольше тукана, – успокоил его Смуга. – Я обдумал твое предложение. Подождем кампов здесь. Если мы раскинули верно, завтра, в крайнем случае послезавтра они должны нас миновать. Твой план стоящий, и я колебался только потому, что если бы мы опередили кампов, то могли бы предупредить белых людей с Укаяли. Но я переоценил свои силы. Слишком долго я торчал в этом каменном мешке без движения.

– Не переживай понапрасну. Помнишь, что сказала Агуа, когда ты ей доказывал, что, помогая нам, она предает своих?

– Как не помнить! Ты прав, конечно. Онари ни за что бы нам не помог, если бы это могло помешать восстанию. Кто его знает, может кампы уже начали резню на Укаяли.

– Белые, может, и не ангелы, но этот Тасулинчи устроит им настоящий ад, – сказал Новицкий. – Больше всего мне жаль женщин и детишек. Только что поделаешь! Мы бессильны. Ты можешь спать, а я еще выкурю трубочку. Я тебя разбужу, как луна спрячется за лесом.

– Хорошо, капитан! Ты настоящий друг. А я через день-два войду в норму.

Новицкий раскурил трубку, уселся на ствол поваленного дерева, рядом с собой поставил штуцер. Из лесной чащи доносились шелесты, треск, какие-то незнакомые звуки, временами раздавался крик хищной птицы, чей-то тревожный голос. Новицкий вслушивался в отзвуки ночной жизни зверей и одновременно думал о Томеке и его бойкой женушке. Он был почти уверен, что Томеку удалось вывести друзей из гор. Новицкий верил в его безошибочное чутье путешественника, это чутье нередко выручало их в трудных положениях во время прежних экспедиций. Больше всего Новицкого волновало сейчас дело с продажей яхты. Сумел ли Вильмовский за такое короткое время найти покупателя и переслать деньги, которые так нужны для организации новой экспедиции? Если с яхтой не выгорело, оставался еще в запасе Никсон, но захочет ли он и сможет ли и дальше давать деньги на такое ненадежное дело?

Впервые в жизни Новицкий беспокоился о деньгах, раньше он всегда лишь посмеивался над людьми, ставившими себе добывание богатства целью жизни. Он-то всегда довольствовался тем, что зарабатывал тяжким трудом, а то, что ему удавалось скопить, всегда высылал своим «старикам» в Варшаву.

В задумчивости Новицкий машинально всунул руку в карман и наткнулся на узелок с чем-то твердым. То было золото, что ему дал Смуга. Вот оно, его собственное золото, а у Смуги его еще больше. Если бы они смогли отдать его Томеку, не о чем было бы беспокоиться. А здесь, в лесной глуши, никакой ценности оно не представляло. Индейская покуна, с которой можно бесшумно охотиться, и та была большим сокровищем.

Внезапно зашелестело неподалеку, как будто кто-то ломился в зарослях. Новицкий схватился за штуцер, вскочил, готовый стрелять. Из чащи выглянули большие серо-коричневые животные. Их светлые бока, увенчанные пятачком морды, издаваемые ими звуки, похожие на глухое посвистывание – все это успокоило Новицкого. То были американские тапиры, они жили в густых лесах, местные звали их «анта». Вели они сугубо ночной образ жизни и, верно, направлялись на кормежку или к какому-нибудь болотцу, чтобы как следует вываляться в грязи.

Новицкий с сожалением опустил штуцер. Мясо у тапиров было очень вкусным, но стрелять было нельзя. Чуткие животные быстро завернули в глубь леса.

– Опять ты меня не будишь, капитан! – раздался голос Смуги.

– Да, я задумался, не заметил, как и время пролетело, – оправдывался Новицкий. – Это тапиры тебя разбудили. Я уж размечтался о печенке, да, к счастью, вовремя остановился. Что-то я замерз, холодно и сыро ночью.

– А ты залезай в гамак да закройся двумя одеялами, вот и согреешься. Теперь я посторожу. Да ты не переживай так, как-нибудь справимся.

Новицкий улегся в гамаке, прикрылся кожаными одеялами, закрыл глаза и тут же заснул. Смуга присел поближе к костру, согрел руки, потом вставил в покуну отравленную стрелу, поскольку собирался с рассветом поохотиться, рассвет – самое время, когда ночные животные возвращаются в свои логова, а дневные – отправляются на кормежку.

Едва зазвучали первые птичьи трели, Смуга, вооруженный штуцером и покуной, зашел в лес. Между деревьями у реки висел легкий туман. Смуга отыскал тропу к водопою, осторожно отступил в кусты и притаился с покуной. Он замер в полной неподвижности – мимо него пробежало небольшое стадо тапиров, они возвращались с речного купания. Тяжелый тапир был слишком велик даже для двоих оголодавших беглецов. Потом в его поле зрения попала стайка капибар. Одни щипали траву, другие объедали кору с молодых деревьев. Смуга все не шевелился. Среди капибар не было молодняка, а старых животных этого вида едят только индейцы и негры.

Настало раннее утро, когда Смуга, наконец, увидел самого распространенного в бассейне Амазонки и восточном Перу зверька, агути. Размерами и строением тела он напоминал зайца или небольших копытных животных. На фоне светлой зелени ярко выделялся его блестящий, золотисто-оранжевый мех. Агути присел на задних лапах перед густыми кустами и стал осторожненько пролезать среди ветвей. Очевидно, он пробовал добраться до птичьего гнезда, в котором находились яйца либо птенцы, потому что в кустах поднялся встревоженный птичий крик, раздался шум крыльев.

Смуга молниеносно оказался на тропе. Вообще агути – весьма чуткое животное, но тут он был слишком поглощен близостью любимого лакомства, чтобы вовремя почуять опасность. Поэтому он заметил Смугу лишь тогда, когда тот уже был в нескольких шагах. Завидя совершенно неизвестное ему существо, агути замер столбиком, как заяц. На минуту он так и застыл, лишь шерсть на заду встала у него дыбом, а затем он хрюкнул. Не успел он сорваться и убежать, как отравленная кураре стрела уже торчала у него в груди.