Сить - таинственная река - Петухов Анатолий Васильевич. Страница 5

— Отец в колхозе украл, ты — у отца?.. Не надо мне такого мяса.

— Дак я же не тебе! — обиделся Толька. — Я для Кайзера старался. И не у кого-нибудь стянул, а дома. Куда

мне его теперь? Выкинуть?

— Ладно уж, — не сразу ответил Гусь. — Тащи. Кайзеру и вправду без мяса худо. Все-таки волк...

— А я о чем? Сейчас я снова приду за водой и принесу мяса в ведре, мы переложим его в твое ведро, ты

нальешь воды, и никто ничего не заметит.

Они так и сделали. Все получилось ловко. Но когда Гусь доставал мясо из ведра, в сени вышла мать.

— Это что у тебя? — подозрительно спросило она. — Мясо? Где взял?

— Толька Аксенов дал. Кайзеру, — признался Гусь и добавил: — Оно какое-то худое...

— Худое? Тогда зачем ведро поганишь? — она взяла кусок, понюхало его, повертела так и сяк. — Это худое?

Да оно же самое свежее! Ужо я узнаю, откуда у этого лешого мясо взялось!

— Ты же Тольку подведешь! — возмутился Гусь. — Он для Кайзера...

— Мне до Тольки и твоего Кайзера дела нету! Я этого пьяного черта на чистую воду хочу вывести! — Дарья

швырнула мясо на пол, взяла в углу веник и вернулась в избу.

На лесистом узком мысу, там, где Сить делает крутой поворот, еще два года назад, летом, Гусь построил

большой шалаш, где в случае нужды можно было жить хоть месяц.

Нескладная жизнь с нервной и горячей на руку матерью, которой Гусь немало досаждал своими проказами,

состояла из периодов затишья, сменявшихся бурными взрывами. И тогда Гусь, чувствуя себя обиженным, уходил

из дому и жил в шалаше.

В уединении он горько переживал размолвку с матерью, придумывал себе ужасную смерть — то его загрызал

медведь, то убивало молнией или упавшим деревом, или он тонул в Сити, и его труп приносило точением к

Семенихе в тот момент, когда мать полоскала белье.

Гусь воображал, как будет убиваться и плакать мать, запоздало раскаиваясь в своей горячности и казня себя за

то, что обижала единственного сына. И мало-помалу в его сердце затихало обида, и скоро Гусю самому

становилось жалко свою одинокую мать. Обычно к концу второго или третьего дня от этой обиды не оставалось и

следа. Ни рыбалка, ни охота с луком — ничего не могло отвлечь Гуся от тревожных мыслей о матери, которая уже

раскаялась во всем и теперь мучается в тревоге за судьбу своего сорванца.

И тогда Гусь гасил костер, наводил в шалаше порядок и спешил домой, прихватив с собой наловленную рыбу.

Его возвращение превращалось в маленький семейный праздник. В доме опять водворялся мир и лад до поры, пока

Гусь вновь чем-нибудь, но выводил из себя Дарью.

Долгое время о шалаше никто не знал. Да и теперь шалаш хранился в строжайшей тайне от взрослых. Здесь

бывали из ребят лишь Сережка и Толька. Раза два или три Гусь приводил в свое убежище Таньку, когда они ходили

за ягодами и грибами. Это он делал с единственной целью — дать ей понять, что у него нет от нее секретов, и что

он не ставит Таньку ни в какое сравнение с другими девчонками.

И Танька ценила его доверие: выдать тайну она не решилась бы даже теперь, когда светлая дружба сменилась

холодностью и насмешками Гуся.

Ребята берегли шалаш и дорожили им. В начале лета они заново переплетали хвоей и березовыми ветками

колья, из которых были сделаны стенки, перекрывали пластинами еловой коры односкатную крышу и меняли

подстилку внутри.

Под крышей хранились удочки, соль, спички, огарок свечи, сухая береста для растопки и прочая мелочь. Все

это время от времени пополнялось и обновлялось на случай, если бы пришлось прийти сюда внезапно, как

говорится, с пустыми руками.

Это лето началось для Гуся спокойно. Дома царил мир. Может, потому, что Гусь еще ни разу очень-то и не

провинился.

С Кайзером Гусь бывал в шалаше часто. Чтобы пройти туда незамеченным, он обходил стороной работающих

в поле колхозников, а зайдя в лес, чутко ловил всякие звуки. Стучит ли топор в березняке, стрекочет ли косилка на

лесной пожне, слышится ли говор идущих на работу людей — Гусь уходил подальше от этих звуков.

Он избегал любых встреч потому, что боялся раскрыть свое тайное пристанище и знал, насколько

неодобрительно относятся односельчане к его праздной жизни и лесным скитаниям. Лишь отдалившись от

деревни, в глухом лесу Гусь облегченно вздыхал и спускал с поводка Кайзера.

Волчонок легкой звериной рысью шнырял по лесу и подолгу не показывался на глаза хозяину. Но стоило

свистнуть, как волчонок мгновенно появлялся перед Гусем и ждал угощения за исполнительность и расторопность.

Наградой служили обычно кусочки сахара или яйца.

Так они приходили к заветному шалашу. Пока Гусь разжигал костер, Кайзер обследовал шалаш, убеждался в

полком порядке, потом ложился в отдалении и умно, совсем по-собачьи, следил за хозяином. Но огонь Кайзер не

любил. И едва в руках Гуся вспыхивала спичка, отворачивал морду и задумчиво смотрел в лес.

Когда Гусь удил, Кайзер терпеливо лежал рядышком. Гусю казалось, что волчонку скучно вот так лежать, и он

развлекал его разговорами. Он говорил с Кайзером обо всем, что думал, и высоко ценил его мудрое молчание.

От Кайзера не приходилось что-либо скрывать, ему можно было доверить любую тайну. А тайн у Гуся было

немало. Чего стоила одна только тайна — тайна мальчишеской любви.

— Ты думаешь, Танька из-за меня не мучается? — спрашивал Гусь у Кайзера. — Еще как! Не нужен ей этот

моряк. Да и она ему — на что? Ему и постарше девок хватит... А ты бы знал, какие у нее глаза!.. Помнишь?

Гусь подсекал рыбу, клал ее в банку-ведерко, насаживал червя и вновь закидывал удочку.

— Глаза у нес зеленые и большие, очень большие. Когда она сердится, я боюсь ее глаз. Только глаз и боюсь,

и, может, потому одни глаза и вижу. А когда она смеется, я вижу все ее лицо. Помнишь, волосы у нее светлые, а

брови — черные. У других девчонок, которые светловолосые, бровей совсем незаметно, а у Таньки — как у

артистки... Ты вот все понимаешь и молчишь. А я ведь знаю, когда тебе хорошо и когда плохо, что тебе нравится и

что не нравится. Так и у Таньки. По ее лицу я все вижу и все знаю... Сказать тебе, о чем она думает? Она думает:

«Дура я, дура, что пошла в клуб с Лешкой-моряком! Мне Васька никогда не простит измену. И в город с собой он

меня не возьмет. Буду учиться на врача, встречу его случайно на улице, а он пройдет мимо и не поглядит. А потом

он будет моряком, но только не простым — подводником. Он совершит в океане подвиг, и его отпустят домой. На

целый месяц! И опять он станет не замечать меня. Так я останусь на всю жизнь одна...» Вот что она думает! И ты,

конечно, не скажешь ей, что я ее одну никогда-никогда не оставлю. Если она не будет мне больше изменять, я ее

никогда не обижу и ни разу не вспомню, что она гуляла с моряком...

Какой подвиг он совершит в океане, Гусь еще не знал, но что подвиг будет — не сомневался.

Кайзер тоже верил в геройство своего хозяина и никогда не возражал ему...

Иногда Гусь брал с собой на Сить и своих друзей. В обществе ребят он совсем не походил на того задумчивого

и тихого подростка, каким знал его Кайзер.

Гусь смело нырял в омут, доставал с пятиметровой глубины песок и камешки — свидетельство того, что

достиг дна; он залезал на тонкие и гибкие березы до самой вершины, так что береза начинала гнуться — это

называлось спускаться «с парашютом», а то бросал в костер железную трубу, заполненную водой и заклепанную по

краям. Ребята разбегались и прятались, а над лесом гремел взрыв: труба лопалась от пара, разлетались во все

стороны угли, горящие головни...

Ночью Гусь непременно рассказывал страшные истории, которые обычно придумывал сам: то его во время