Приключения мальчика с собакой - Остроменцкая Надежда Феликсовна. Страница 44

— Иди сюда, помоги мне. Я и то чуть не милю один его тащил. Если бы не проклятая нога!.. Как ты думаешь, где нам его спрятать?

— Кого? — Встревоженный пастух, позабыв свою обычную медлительность, подбежал к кузнецу.

Нет, это был не Клеон, как он, испугавшись, подумал в первую минуту. В сетке, сплетенной из виноградных лоз, лежал на подстилке из ветвей… Лев?… Или труп Льва?

— А Клеон?…

При звуке знакомого голоса Лев слабо шевельнул хвостом.

— Лев, где Клеон? — повторил Долговязый.

Лев жалобно взвизгнул и вытянул нос, нюхая воздух.

— Клеон в эргастуле, — сказал кузнец.

— Значит, он таки убежал?… И его поймали?

— Плохо ты заботишься о своем товарище! — с укоризной сказал кузнец. — А что, если бы я был ищейкой хозяина или Мардония? Ты бы этим вопросом сразу выдал сицилийца.

— Но ты же не ищейка, — насупился Долговязый.

— Убежал он или нет, не знаю, но, кажется, Мардоний всю ночь просидел в засаде, чтобы изловить его. Клеон, бедняга, думает, что Мардоний убил его собаку, но, когда я пришел на то место, которое он указал, пес зализывал свои раны. Он даже не зарычал на меня — так ослабел… а может быть, по моему ласковому тону понял, что я хочу ему помочь. Но он не мог подняться. И вот я сплел из виноградных лоз сетку, положил в нее ветвей и травы, а на них — Льва и приволок его сюда, словно дельфина в сети. Теперь твоя забота его спрятать и полечить. Ты же, конечно, умеешь лечить животных — ведь тебе приходится иметь дело с больными овцами?… Что же ты молчишь?… Где, по-твоему, лучше его спрятать? Может быть, в шалаше?

— Может быть, в шалаше… — повторил ошеломленный пастух.

— Ну, берись за ручку лопаты, тащи.

Долговязый нерешительно глядел на Льва:

— Идти он не сможет, старший велел сегодня перебираться на новое пастбище… а лошадей у меня ровно столько, чтобы перевезти колья для загонов, плетенки да шалаш и припасы.

— Сегодня все равно тебе переходить не придется, а ночью Береника и Александр заберут Льва.

Кузнец и пастух отошли от собаки, чтобы поглядеть, не идет ли кто. Между тем Лев, учуяв знакомый запах пастбища и надеясь найти здесь Клеона, перегрыз виноградные лозы, выполз из сетки и попытался ползком добраться до шалаша, где в эти часы обычно спал его хозяин.

Долговязый присел на корточки возле собаки:

— Ах ты, бедняга! Как они тебя изранили, да поразит их Пан! Счастье, что не убили! Торопились, видно… — Он поднял глаза на кузнеца: — У меня есть мазь, Мардоний оставил: и от ран и от укусов змей помогает.

Гефест притащил свою сетку:

— Хоть он изгрыз ее — как-нибудь до шалаша дотащим. Берись. Подсунем под него.

— Что ты! Он еще покусает нас от боли. Сейчас я принесу из шалаша толстый холст.

Лев доверчиво и жалобно смотрел на людей. Он послушно переполз на холст и, пока его перетаскивали, не визжал и не рычал, только, когда было уж очень больно, углы его верхней губы инстинктивно приподнимались, обнажая клыки.

— Ну потерпи, Лев, потерпи… — Долговязый оглянулся на кузнеца и, боясь, как бы тому не показалось смешным, что он уговаривает собаку, словно ребенка, с неожиданной для самого себя гордостью сказал: — Он все понимает!

Они втащили Льва в шалаш.

Лев разочарованно обнюхал траву, настланную в шалаше. Клеона и здесь не было! С этой минуты он безучастно позволял кузнецу и Долговязому поворачивать его с боку на бок и мазать чудодейственной мазью Мардония.

Пока они лечили Льва, прошло довольно много времени, и Гефест, высунув голову из шалаша, ахнул:

— Ого, как далеко ушло солнце! Хорошо, я предупредил вилику, что пойду по всем ближним пастбищам проверить подковы у лошадей. — Он выбрался на луг. — Давай сожжем мою сетку из лоз, да я отправлюсь на виллу.

Они разожгли костер, и кузнец, присев у огня, сказал:

— Знаешь, Долговязый, стыдно жить, как ты! Скоро ты сам овцой станешь или по-ослиному закричишь. Ты же, кроме овец да Мардония, ни с кем не разговариваешь!

— А что я могу поделать? Мне нельзя уйти с пастбища, чтобы с вами болтать.

— Ты и о Спартаке, верно, не слыхал! А Спартак о тебе, дураке, думает!

— Как обо мне? — раскрыл рот Долговязый.

— А вот так: ты раб?

— Раб.

— А он болеет душой за всех рабов — значит, и за тебя. Разве мы не такие же люди, как наши хозяева? Разве среди нас нет людей поученее наших господ? А они нас за людей не считают. Спартак сражается за нашу свободу. Говорят, сейчас он в наших местах…

Долговязый, припомнив предупреждение Мардония, подозрительно посмотрел на кузнеца:

— Думаешь, я позволю ему угнать овец?… Чтобы и меня засадили в эргастул?

— Тьфу! — плюнул кузнец, поднимаясь. — Ты только одно и знаешь!

— Тсс! — поднял руку Долговязый: — Кто-то едет!

Прошла целая минута, прежде чем Гефест уловил стук копыт и треск веток в лесу.

— Ну, у твоих лошадей все в порядке, — громко сказал он и прибавил шепотом: — Кто это, как ты думаешь?

— Не знаю… Может быть, Гета с сыроварни?… Или эти… от Спартака?

Из чащи выехал Мардоний.

— Не подпускай его к шалашу, — почти не разжимая губ, сказал кузнец, — а то собака начнет рычать. Я пойду ему навстречу… Привет, о Мардоний! — кузнец нагнул голову, словно перед хозяином.

— Привет! — высокомерно ответил Мардоний.

— Я разыскивал тебя по приказанию вилики. Она велела узнать, не надо ли перековать лошадей на пастбищах. У здешних я осмотрел подковы. Они в порядке.

— Вилика всегда придумывает заботы и себе и другим. Если бы ты мне понадобился, я сам мог бы сказать об этом Сильвину.

— Ты прав, как всегда, Мардоний, но вилик уехал на дальние конские пастбища… — Кузнец снова склонился в поклоне и, прихрамывая, углубился в лес.

Старший пастух с неудовольствием поглядел ему вслед.

— Не нравится мне этот кузнец, — покачал он головой, — держись от него подальше. Я заехал сказать, чтобы ты не торопился на новое пастбище. Кузнец, конечно, уже выболтал тебе, где сицилиец и его трижды гнусный пес? — Мардоний сделал движение, чтобы спрыгнуть с лошади, и скривился от боли: — Мерзкий пес так искусал меня напоследок, что мочи нет! Помоги сойти с седла.

Долговязый повиновался. Мардоний, прихрамывая, подошел к пеньку, уселся на него и, порывшись в перекинутой через плечо сумке, протянул Долговязому сверток:

— Держи. Тут тебе угощение.

— Не надо, — нахмурился юноша, отступая.

— С чего это ты вздумал отказываться от вкусных вещей? Возьми, дурак! Для чего же и жить, как не для радостей чрева? Или ты так пристрастился к овечьему сыру и молоку, что ни на какую другую еду и смотреть не хочешь?

Долговязый, пожав плечами, взял сверток и положил на траву.

— Как только вернется вилик, я попрошу его дать тебе другого помощника. Тогда и перегонишь сотню.

Долговязый с обычным сонным выражением стоял перед Мардонием, ничем не выдавая своего беспокойства. Равнодушие рыжего малого начинало раздражать старшего пастуха, и он выложил сразу то, ради чего приехал и к чему хотел постепенно подготовить Долговязого.

— Часто ли твой помощник отлучался с пастбища? — хитро прищурившись, спросил он.

— Он никогда не уходил без дела.

— Гм… дела его известны… Уходил, значит, только затем, чтобы спрятать краденого ягненка?

— Ты знаешь, что сицилиец не воровал, — криво усмехнулся Долговязый.

— А куда же девался тот ягненок, которого, помнишь, мы недосчитались? Еще сицилиец уверял, будто искал его и не нашел… Господин думает, что сицилиец и его собака сожрали ягненка. Но, может быть, это сделал ты? — Мардоний пристально поглядел на Долговязого.

— Ты сам знаешь, кто виновен в пропаже ягнят.

— Мы с господином полагаем, что сицилиец, — пожал плечами Мардоний. — Недаром мальчишка и пес в ту ночь чуть меня не растерзали. А потом испугались и бежали к этим бандитам. Ничего!.. Публий Вариний через день или два их уничтожит. — Мардоний свирепо усмехнулся: — А пса я уже уничтожил!.. Мальчишке тоже скоро конец… Господин повелел, чтобы на закате ты пришел к столбу для бичеваний и громко рассказал там всю правду о сицилийце и собаке.