Выстрел - Рыбаков Анатолий Наумович. Страница 11
– Дай рубль, говорю, тебе говорю, дай сейчас же, кому говорю?! – бубнил отец.
– Нет у меня рубля, сказала тебе!
Засучив рукава, мать стирала белье в деревянном корыте.
– Кому говорю?! – заплетающимся языком повторил отец, не обращая внимания на приход Витьки, будто тот и не пришел вовсе.
– Хватит, набрался, спать ложись! – сказала мать.
– Мне долг надо отдать… Поняла? Д долг… Д долг чести, поняла?
Отец куражился, показывал, что он городской, а мать деревенская. Он пытался встать, но пошатнулся и опять опустился на табурет.
– Работать надо, а не долги делать. – Мать сильными руками перетирала белье в мыльной пене.
– Я без… безработный… Долг чести…
– Не пил бы, так и не был бы без работы.
– Работа… Я мастер, дура!
– Не мастер ты, алкоголик! Занавески и те пропил. От людей стыдно… Хоть бы куда провалился с моей головы, алкоголик проклятый! Хоть бы тебя, пьяного, трамваем задавило!
– Эт то… Эт то ты на кого?! – Буров опять поднялся, удержался на этот раз в вертикальном положении. – На кого, спрашиваю, на мужа? На мужа, который, значит, тут есть лицо… Такие слова?!
Витька загородил мать:
– Ложись спать, папаня!
Он был одного роста с отцом, но плотнее и сильнее его.
– Ты! Как смеешь?!
Отец поднял кулак, но Витька перехватил его руку.
– Ложись спать, папаня!
Сообразив, что если он вырвет руку, то упадет, Буров отец завопил:
– На отца?! Люди! Народ! Караул! Убивают!
Но люди не откликнулись: в квартире привыкли к скандалам у Буровых. Жили они на первом этаже, крики были слышны во дворе, но и во дворе никто не отозвался: тоже привыкли.
Витька держал руку отца:
– Не смей ее трогать!
Открылась дверь и появился Миша, остановился, молча взирая на происходящее.
– Тебе чего?! – спросил Витька.
– Дело есть.
– Не звали тебя. Чеши!
Буров отец вырвал руку, плюхнулся на табуретку, ударил кулаком по столу:
– Нет! Не уходи, товарищ! Смотри, как сын на отца кидается. Смотри, какие дети пошли. Раньше их ремнем, а теперь нет, права не имеешь.
– Не вовремя вы пришли, – сказала Бурова мать.
– Не уходи! – кричал Буров отец. – Я их, паразитов, иждивенцев, кормлю, пою… И меня же, в моем доме… Куда мне теперь деваться?.. Сын – бездельник, хулиган, отца не уважает, на отца кидается… Убить хочет, смерти моей желает…
– Чего на парня возводишь, – сказала Бурова мать. – Сам ты паразит, бездельник. – Она обернулась к Мише: – Меня ударить хотел, а Витя не дал. Разве сын позволит мать бить?
– Ты зачем с ним разговариваешь? – нахмурился Витька. – Он кто? Лезет тоже! Убирайся, уходи! Сказали тебе!
– Может, и ты со мной выйдешь? – сказал Миша.
– Зачем?
– Поговорим.
– Не о чем. Звали тебя? Иди!
– Будь здоров! Только не шумите так, на весь двор.
– Не твое дело! – отрезал Витька.
13
Комбинация Навроцкого была проста. На фабрике высококачественный товар оформляется как бракованный или третьесортный. Сбывая его частникам по цене, во много раз превышающей фабричную, Валентин Валентинович заработал столько, что был вполне подготовлен к возвращению России к капитализму, а о том, что Россия к нему возвращается, свидетельствовал нэп: восемьдесят пять процентов розничной торговли уже в частных руках.
Надо получить на фабрике еще пять вагонов мануфактуры. Такой куш решит проблему, позволит уйти в тень и дожидаться, когда новая экономическая политика окончательно вернется к старой, дореволюционной. Объявили, что отступление кончилось, усилили налоговый пресс, нажимают на частника – все это временное, государство делает отчаянные попытки сохранить теряемые позиции. Бесполезно, против законов экономического развития не попрешь, без частной инициативы не обойдешься.
Он финансовый гений, потенциальный промышленный магнат, попавший в условия социальной революции. Уехать на Запад? Судьба русских эмигрантов его не устраивала. Они не предвидели будущего России, они близоруки, а он прозорлив. Он завершает свой период первоначального накопления, возвращает себе то, что государство отобрало у других. Кому принадлежала эта фабрика? Братьям Бутиковым. По какому праву Советская власть отобрала ее? Для создания нового общества? Прекрасно! Теперь он отбирает отобранное для возвращения к старому обществу.
Такова конечная цель. А конкретная задача – получить пять вагонов мануфактуры. Но на пути встал инженер Зимин, велел задержать вагон, хотел проверить товар, теперь требует документы. Но инженер при всей своей барской внешности, по видимому, не так уж неприступен. Вечер в ресторане и Люда – первый шаг. Люда премилая девица, хотя ее «маман» Навроцкому еще больше понравилась. Но «маман» смотрит на него пустыми глазами, еле отвечает на поклон. Люда перспективнее, у нее к нему какой то интерес, остается его развить. Девочка неглупа, держится достойно, даже аристократично; как и он, уязвлена действительностью. Он еще не разобрался, как действуют на нее его рассказы и философия, но то, как он отодвинул плечом Альфонса Доде, подействовало наверняка. Девочке нужен герой. Бьен! Он и есть герой.
Валентин Валентинович требовал от людей уважения, которое он испытывал сам к себе, высоко ценил свою репутацию; она нужна ему не только в будущем, но и в настоящем: охраняет, внушает уверенность и спокойствие. Он никого не боится, но всегда начеку, собран, мобилизован – чужая неприязнь не бывает случайной, надо знать, что за ней скрывается, – удар, даже самый слабый, может иметь губительные последствия.
Миша Поляков смотрит волчонком! Почему? Усек с вагоном? Сомнительно. Шокирует модный костюм. Ведь они ходят в косоворотках и кожаных куртках. Ну, уж такое он на себя не напялит, такая мимикрия ни к чему. И вообще, к черту этого мальчишку, молокосос, не стоит о нем думать…
Однако этот мальчишка испортил ему настроение. Что то непримиримое во взгляде, такого не купишь, на промышленного магната он работать не будет. Навроцкий знал, как разговаривать с фининспектором, даже со следователем. Миша представлял не власть, а идею, мораль, нравственность, а к этому у Валентина Валентиновича ключа не было.
В плохом настроении Навроцкий никогда не признавался, у него нет права на плохое настроение. Свое нынешнее настроение он называл не плохим, а лирическим.
Он так и сказал Юре, когда они встретились у ресторана «Эрмитаж»:
– У меня, мой друг, сегодня лирическое настроение. Мы не пойдем в этот вертеп. Мы честные труженики, и я не желаю сидеть рядом с гориллами и мандрилами. Мы пойдем к артистам. Ты собираешься стать Рудольфе Валентине, я в душе поэт.
Так они очутились у маленького кафе «Эклер» – название несколько странное для места, где собирались артисты и поэты.
Перед слабо освещенным входом Валентин Валентинович задержался.
– «Эклер»! Много сладкого, жирного крема. Ты любишь крем? Или предпочитаешь что нибудь другое? Мороженое, например? Или что нибудь покрепче?! Неудачное название. Но здесь ты убедишься, что содержание не всегда соответствует форме.
По крутой каменной лестнице они спустились в низкое, тесное, прокуренное помещение со сводчатыми потолками. За маленькими столиками чудом умещались кучи людей. На возвышении, заменявшем эстраду, молодой человек небрежно и виртуозно перебирал клавиши пианино.
Пробираясь между тесно стоящими столиками, Юра поздоровался с Эллен и Игорем Буш, сидевшими в шумной молодой компании.
– Кто это? – спросил Валентин Валентинович, когда они наконец втиснулись между стеной и чьими то спинами и уселись за столик, добытый Навроцким с великим трудом.
– Знаменитая цирковая пара – Эллен Буш и ее брат Игорь.
– Откуда ты ее знаешь?
– Знаком, – загадочно ответил Юра, но не удержался и добавил: – В нее втрескался Мишка Поляков.
Валентин Валентинович поднял брови: