Всадники на станции Роса - Крапивин Владислав Петрович. Страница 8
— Но ведь это подлость!
— Понимаете, Алексей Борисович, я совсем не хотел нагрубить, — сказал Сережа. — Ну, нисколечко. Так получилось. Просто другого слова не нашлось… А он раскричался, конечно: «Хулиган, как ты смеешь! Раз тебе наши порядки не нравятся, убирайся из лагеря! Чтоб твоего духу здесь не было!»
Ну, я сказал: «Хорошо» — и ушел. С линейки ушел и хотел сразу на станцию идти, но уже поздно было, сумерки.
— И страшновато, — добродушно уточнил Алексей Борисович.
— Ну… да. Не потому, что вечер, я темноты не боюсь. Просто на станции стали бы спрашивать: куда один едешь ночью? В общем, я переночевал, а утром ушел. Хорошо, что чемодан был не на складе, под кроватью: я его как раз взял со склада, чтобы рубашку сменить…
— Никто не знал, что ты уходишь?
— Я Димке сказал, чтобы предупредил всех. Я рано ушел, на рассвете…
*
На рассвете он проснулся, будто по сигналу. В окошке за черными соснами розовели клочковатые облака. Сережа неслышно оделся, подхватил чемодан и курточку, отодвинул на окне марлевую занавеску и прыгнул на песок.
Осторожно прошел он вдоль всего корпуса к самому крайнему окошку. У этого окошка в палате шестого отряда спал Димка.
Оконные створки были распахнуты. Видно, утренний холодок донимал Димку, и он завернулся в одеяло по самую макушку. Торчал только затылок с пшеничными растрепанными волосами.
— Дим, — позвал Сережа и лег животом на подоконник. Димка не пошевелился, лишь. волоски на затылке вроде бы насторожились, как маленькие антенны.
— Ди-ма!..
Димка откинул одеяло и сел. Поморгал. И внимательно, будто и — не спал, посмотрел на Сережу.
— Я ухожу. Домой уезжаю. Ты скажи вожатой… и всем, кому надо.
— Насовсем уезжаешь? — шепотом спросил Димка.
— Насовсем. Что ж теперь делать?
— Правильно, — серьезно сказал Димка. — Только жалко… Костя уехал, ты тоже.
— Что же теперь делать? — снова сказал Сережа.
— Я понимаю…
— Я тебе письмо напишу, — пообещал Сережа.
Димка растянул в улыбке свои большие губы.
— Ты длинное напиши, чтобы долго читать. Ладно?
И тут же насупился.
— Нет, не надо. Это письмо, наверное, тоже распечатают. Ну их!..
— Я так заклею, что никто не распечатает, — пообещал Сережа. — Ну, ты ложись, Спи, рано еще.
Димка кивнул, но продолжал сидеть.
— Спи, Дим… Укладывайся.
Димка лег на спину, но продолжал во все глазищи глядеть на Сережу. Сережа до подбородка натянул на него одеяло.
— Ну, я пошел.
Короткая хлесткая злость на начальника лагеря, на его «мушкетеров» обожгла Сережу. Он резко оттолкнулся от подоконника и зашагал к забору. Он успел еще заметить, что Димка снова сел и смотрит вслед. Но оглядываться не стал. Потому что все равно нужно было уходить. О том, что можно бы и остаться, он даже не думал.
Лагерь спал таким глубоким сном, что можно было никого не опасаться. Но все-таки Сережа не пошел к калитке; сторож мог и проснуться. Доказывай тогда, что Сережа не убегает, а просто уходит, потому что… В общем, сторожу трудно что-нибудь доказать.
Сережа пробрался сквозь колючки к забору. Серые головки репейника приклеились к брюкам, острый сучок разорвал штанину, Сережа отодвинул в заборе доску — открылась щель. От нее убегала тропинка…
*
— Да-а. Заварил ты кашу! — сказал Алексей Борисович. — И знаешь что, Сергей? Тебя будут обвинять в дезертирстве. Скажут, не уходить надо было из лагеря, а доказывать свою правоту, раз уж ты уверен, что прав.
— Кто скажет?
— Да кто угодно. Ребята. Или тот же начальник лагеря.
Сережа медленно покачал головой.
— Я не дезертир. Я не из-за трусости ушел. Просто противно стало. А доказывать там некому. Одни смеются, другим все равно. Ведь знают, что нельзя чужие письма читать, а молчат… А Тихон Михайлович тоже… Ну что я ему докажу? Он думает, что с ребятами что хочешь можно делать!
— Сейчас он так уже, наверное, не думает, — заметил Алексей Борисович,
Сережа осторожно поднял на него глаза.
— А вы… не думаете, что я дезертир?
— Нет, — сказал Алексей Борисович и почему-то нахмурился.
Потом он спросил:
— А почему этого Тихона Михайловича так разозлило письмо? Что ты там такого понаписал?
— Да ничего особенного! Вот посмотрите!
Он вытащил из кармана помятый конверт.
— Постой, Сережа. А откуда оно у тебя? Разве начальник вернул его?
— Физруку отдал. Ну… он меня тут догнал, уговаривал вернуться.
— Понятно. Это тот гражданин, с которым ты беседовал, когда я подходил к станции?
— Тот самый…,
— Так… Значит, можно почитать письмо?
— Читайте, пожалуйста.
Алексей Борисович вынул из конверта большой коричневатый лист в крупную клетку. И удивленно глянул на Сережу.
— А где ты взял такую бумагу?
— Да в лагере ее сколько угодно. Это такие конторские книги, мы из них отрядные дневники делали. А что?
— Да так, любопытно…
И он стал читать.
Сережа придвинулся и тоже стал перечитывать знакомые строчки.
Здравствуйте, папа, тетя Галя и Маринка!
У меня все в порядке. Здоровье хорошее. Один раз ногу подвернул на футболе, но уже прошло. Недавно мы ходили в поход с палатками. Только ночевать не стали, потому что вожатая испугалась грозы. А еще будет военная игра. Но, знаешь, папа, если по правде писать, то мне здесь не нравится. Сначала понравилось, потому что был хороший вожатый и костры были. Но он уехал. Теперь скучно. Хотел я подружиться с ребятами, только пока не получается. Я один раз сказку рассказал, чтобы интереснее было. А они смеются теперь. Знаешь, папа, лучше бы ты приехал за мной. Лучше бы мы с тобой и Наташкой поехали в твой заповедник, а то все только собираемся и собираемся. И никак не получается, чтобы вместе. А здесь даже и не порыбачишь, даже и не искупаешься как следует, потому что только залезешь и сразу обратно.
Ты не думай, что я жалуюсь. Если надо, я проживу всю смену. Но ты ведь просил писать честно, вот я и пишу честно. Лучше бы ты приехал за мной. Здесь, знаешь, почему плохо? Потому что каждый день одно и то же! А если плохо, то зачем?
Но если ты не можешь, не приезжай.
Тетя Галя, можно я сменяю свои польские штаны на трехцветный фонарик? Они мне все равно велики и сваливаются, а тому мальчику, у которого фонарик, они как раз.
Пусть Маринка не лазит в мой ящик без спросу, а то у меня там пистоны и острый циркуль с иголками.
До свидания.
Ваш Сережа.
Письмо было написано на развернутом листе, вырванном из конторской книги. Половина листа осталась чистой.
— Можно, я возьму эту бумагу? — спросил Алексей Борисович. — Здесь ничего не написано.
— Возьмите, конечно!.. А зачем?
— Да так, пригодится. В морской бой можно поиграть, тут клетки подходящие. До поезда все равно еще много времени. Ты умеешь играть в морской бой?
Сережа снисходительно усмехнулся.
— Ну и отлично! — Алексей Борисович аккуратно оторвал листок, а письмо отдал Сереже.
— А вы… — нерешительно сказал Сережа. — Вы ведь сейчас прочитали. Как вы думаете, что в нем… такого?
— «Такого» ничего.
Сережа сунул письмо в конверт, а конверт — в карман своих просторных брюк. Алексей Борисович глянул мельком и спросил:
— Не успел поменять штаны на фонарик?
— Не успел, — вздохнул Сережа. — Да тетя Галя, наверно, и не разрешила бы.
— А тетя Галя… она кто? Твоя тетя?
Сережа просто сказал:
— Она папина жена. Мама у меня умерла.
— Извини, брат.
— Ну а что ж такого? — спокойно откликнулся Сережа. И вдруг спросил — А вы были в Сибири?
— Был.
— Мама в Сибири умерла. Поехала в командировку к геологам и простудилась. Быстрая какая-то простуда. Врач на вертолете прилетел, да уж поздно… Алексей Борисович! — Сережа глянул так, будто очень-очень о чем-то просил: — Это шесть лет назад было. Может, вы встречали маму?