История Энн Ширли. Книга 2 - Монтгомери Люси Мод. Страница 34

— Мне хочется весь его осмотреть. Можно? — спросила Энн.

— Господи, да пожалуйста! Особенно смотреть-то нечего. Я уже который год пристаю к мужу, чтоб он пристроил кухню, а ему все лень. Вот гостиная, а наверху две спальни. Походите посмотрите, а мне надо заняться малышом. Ты родилась в восточной комнате. Помню, твоя мать любила наблюдать, как встает солнце. Говорят, ты родилась на восходе солнца, и первое, что увидела, — это солнечный свет.

Энн поднялась по узенькой лестнице и с благоговением вошла в восточную комнату. Здесь ее мать мечтала о будущем ребенке; здесь оранжевый солнечный луч осветил их обеих в священный час рождения; здесь ее мать и умерла. Глаза Энн застилали слезы. Это было одно из тех драгоценных мгновений, которые люди бережно хранят в своей памяти всю жизнь.

— Подумать только — маме тогда было меньше лет, чем мне, — прошептала Энн.

Когда она спустилась по лестнице, внизу ее ждала хозяйка дома. Она протянула Энн маленький запыленный пакет, перевязанный выцветшей голубой ленточкой.

— Это связка старых писем, которые я нашла на чердаке, — сказала она. — Я в них не заглядывала, но верхнее адресовано «Мисс Берте Уиллис» — а это девичье имя твоей матери. Если хочешь, можешь их взять.

— Ой, спасибо, огромное спасибо! — воскликнула Энн, прижимая пакет к груди.

— Больше в доме ничего не оставалось, — продолжала хозяйка. — Всю мебель продали, чтобы расплатиться с врачом, а одежду твоей матери и все прочее забрала миссис Томас.

— У меня не было ни одной вещички, которая напоминала бы мне о маме, — со слезами на глазах сказала Энн. — Эти письма… я вам бесконечно за них благодарна.

— Ну и прекрасно. Господи, но глаза у тебя в точности как у матери. А отец твой был не такой уж красивый, но очень хороший человек. У нас тут говорили, что они ужасно любили друг друга. Бедняжки, недолго пришлось им пожить вместе, но, по крайней мере, они были счастливы — а это уже не так-то мало.

Энн хотелось скорее вернуться домой и прочитать драгоценные письма, но сначала она решила сходить на болингброкское кладбище, где были похоронены ее родители. Положив цветы на могилу, она поспешила в Маунт-холл, заперлась у себя в комнате и стала читать письма. Некоторые были написаны ее отцом, некоторые — матерью. Писем оказалось немного — около десятка, потому что Уолтер и Берта Ширли не так уж часто расставались. За прошедшие с тех пор двадцать лет странички пожелтели, чернила выцвели. В письмах не было чего-нибудь особенно мудрого — только слова, полные любви и веры. Берта Ширли обладала хорошим слогом и умением выразить свой прелестный внутренний облик словами, красота и аромат которых не увяли даже за двадцать лет. Самым драгоценным письмом для Энн явилось то, которое ее мать написала отцу уже после рождения дочери, когда он ненадолго куда-то уехал. В каждой строчке сквозила гордость молодой матери: какая у них красивая, умненькая, прелестная дочка!

«Больше всего я люблю ее, когда она спит, но еще больше — когда просыпается», — писала Берта Ширли в постскриптуме. Возможно, это была последняя написанная ею строчка. Смерть уже подстерегала ее за углом.

— Сегодня самый прекрасный день в моей жизни, — сказала Энн вечером. — Я наконец-то обрела своих отца и мать. В этих письмах они предстали передо мной как живые. Я больше не сирота. У меня такое чувство, будто я открыла книгу и нашла между страниц любимые и все еще ароматные засушенные розы…

Марилла разожгла огонь в очаге — весенний вечер был холодноват — и устроилась в кресле. Вернее, в кресле сидела лишь ее телесная оболочка, а душа бродила по дорожкам былого. В последнее время Марилла часто сидела без дела, уносясь мыслями в прошлое, вместо того чтобы вязать что-нибудь для близнецов.

— Старею я, видно, — говорила она себе.

Внешне за последние девять лет она изменилась мало, разве что похудела еще да седины прибавилось в волосах, по-прежнему закрученных в тугой узел на затылке и заколотых двумя шпильками, — неужели это все те же шпильки? Но выражение лица стало другим: едва заметный изгиб губ, который и раньше говорил о затаенном чувстве юмора, сделался гораздо более явственным, выражение глаз смягчилось, она гораздо чаще улыбалась и в улыбке появилось больше нежности.

Марилла вспоминала свою жизнь, свое не такое уж обездоленное детство, хотя у них была большая семья и жили ее родители довольно бедно, свои тщательно от всех скрываемые мечты, которым так и не суждено было сбыться, долгие, серые, однообразные годы, прожитые вдвоем с Мэтью. И появление Энн — живой, порывистой, наделенной необузданным воображением и сердцем, полным любви, что привнесло в жизнь Мариллы столько света, красок и тепла. Серая жизнь вдруг расцвела как роза. У Мариллы теперь было такое чувство, словно из своих шестидесяти лет она по-настоящему прожила только те девять, когда у нее появилась Энн. И завтра Энн приедет домой…

Дверь кухни отворилась. Марилла обернулась, предполагая увидеть Рэйчел Линд. Но на пороге стояла Энн. Ее глаза сияли, в руках был букет фиалок.

— Энн! — воскликнула Марилла. Удивление заставило ее забыть об обычной сдержанности: она заключила девушку в объятия и прижала ее вместе с цветами к груди целуя ее волосы и лицо. — А я ждала тебя только завтра. Как же ты добралась от Кармоди?

— Пешком, моя дорогая Марилла. Разве я не ходила пешком от Кармоди, когда училась в Куинс-колледже? Завтра привезут мои чемоданы. Я вдруг ужасно заскучала по дому и решила приехать на день раньше. И как же чудесно я прогулялась в майских сумерках! Фиалковая поляна — просто синее море! Смотри, какие прелестные фиалки — цвета голубого неба! И понюхай, как они пахнут, Марилла, вдохни их аромат!

Марилла понюхала фиалки, но Энн интересовала ее куда больше самых ароматных цветов.

— Садись, детка, ты, наверное, ужасно устала. Сейчас я покормлю тебя ужином.

— Над холмами стоит такой чудесный молодой месяц, Марилла. А как лягушки приветствовали мой приезд! Их кваканье сопровождало меня всю дорогу от Кармоди. Я так люблю кваканье лягушек — с ним связаны мои самые счастливые воспоминания о весенних вечерах в Грингейбле. И особенно о том вечере, когда Мэтью впервые привез меня сюда. Помнишь тот вечер, Марилла?