Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 11

Глава VI

У княгини. Хвастунишка. Паж и королева. Ночные страхи

Гнездышко опустело… Выпорхнула пташка. Смолкли веселые песни в сакле Хаджи-Магомета, не слышно в ней больше веселого смеха Бэллы…

Мы с Юлико и Анной навестили на другой день молодую княгиню в ее поместье. Настоящим земным раем показался нам уголок, где поселилась Бэлла. Поместье Израила и его отца лежало в чудесной лесистой долине, между двумя высокими склонами гор, образующими ущелье. Весь сад около дома был полон душистых и нежных азалий; кругом тянулись пастбища, где без призора паслись стада овец. Табун лучших горных лошадок гулял тут же.

Новая родня Бэллы жила отдельно, в большом доме, в версте от сакли Израила.

Мы застали Бэллу за рассматриванием подарков, присланных ей накануне моим отцом. Она была в расшитом серебром бешмете, с массою новых украшений и ожерелий на шее, и перебирала в руках золотые нити, украшенные камнями, тихо, радостно смеясь. Ее юный муж сидел подле на корточках и тоже смеялся весело и беспечно.

— Они совсем точно дети, смотри! — шепнула я Юлико с важностью взрослой, чем несказанно насмешила молодую.

— Здравствуй, джаным, здравствуй, княжич! — вскрикнула она, целуя нас и не переставая смеяться.

По ее лицу я заметила, что она счастлива.

Через пять минут она уже сорвалась с персидской тахты и с визгом гналась за мной по долине, начинавшейся за садом. Израил, забыв свое княжеское достоинство, следовал за нами, бегло оглядываясь, не видит ли кто-нибудь из нукеров дикую скачку своего бека. И Бэлла и Израил гораздо более походили на детей, нежели одиннадцатилетний Юлико, ушедший весь в презрительное созерцание нашей забавы. Я могла радоваться от души, что не теряю Бэллы, шалуньи Бэллы, горной козочки-попрыгуньи, незаменимого товарища моих детских проделок.

Пред моим отъездом она неожиданно стала серьезной.

— Скажи отцу, — произнесла она, и глаза ее в эту минуту были торжественны и горды, — что я и мой господин, — тут она метнула взором в сторону Израила, столь похожего на господина, сколько Юлико на горного оленя, — что мой господин ждет его к себе.

— И что сказать еще, Бэлла?

— Скажи ему то, что видела и… ну, — что счастлива Бэлла… скажи, что хочешь, маленькая джаным!

— Прощайте, княгиня! — неожиданно расшаркался перед нею Юлико с грацией и важностью маленького маркиза.

Она не поняла сначала, потом так и прыснула со смеху и, обхватив его за курчавую голову, вьюном закружилась по сакле.

— Однако княгине Бэлле не мешает поучиться хорошим манерам! — говорил мне на обратном пути мой двоюродный братец.

— Сиди смирно, а то ты скатишься в пропасть, — презрительно оборвала я его, обиженная за моего друга, отодвигаясь от Юлико в самый угол коляски.

— Ну, что Бэлла?

— Что княгиня?

— Много стада?

— Большой табун?

— Есть новые ожерелья?

Этими вопросами забросали нас Еме, Зара, Салеме, Фатима и другие подруги Бэллы, ожидавшие нас при въезде в аул. Они проводили нас до сакли деда и с любопытством слушали мои рассказы о житье молодой княгини.

— Слава Аллаху, если дочь моя счастлива… — сказал дед Магомет, направляясь к своему приятелю-мулле, которому он сообщал все свои и радости и невзгоды.

С его уходом опять посыпались на мою голову расспросы юных джигиток.

— А велика ли сакля бека?

— Много оружия?

— А нукеров много?

Я еле успевала отвечать на вопросы молодых татарок.

— О, как бы я хотела, волею Аллаха, быть на месте Бэллы! — искренно воскликнула миловидная, розовенькая Салеме, всплеснув руками.

— Что она говорит? — спросил Юлико, который не понимал языка лезгинов.

Я перевела ему слова девушки.

— Есть чему завидовать! — презрительно сказал он. — Вот у бабушки моей в Тифлисе действительно несметные богатства. У нас там дом в три этажа, сплошь засыпанный разными драгоценностями! Мы ели на золотых блюдах, а за одну только рукоятку дедушкиного кинжала можно получить целый миллион туманов. [30] А сколько слуг было у бабушки… В саду били фонтаны сладкого вина, а вокруг них лежали груды конфет…

— Вино запрещено Кораном, — вмешалась Зара, прерывая вранье моего кузена.

— Грузинам оно не запрещено. Только глупые магометане могут верить подобным запретам.

— Не смей оскорблять веру наших отцов! — крикнула Зара, и глаза ее загорелись злыми огоньками.

— Кто смеет говорить это мне, князю Юлико Джаваха? — ответил он и надменно обвел маленькими мышиными глазками собрание девушек.

— Перестань, Юлико, — шепнула я ему, — перестань, это может дурно кончиться для тебя!

— Да как же она смеет так относиться ко мне, природному грузинскому князю!

— Да какой ты князь! — недобро рассмеялась Зара. — Разве такие князья бывают? Вот наиб — князь… видный, высокий, усы в палец, глаза, как у орла… А ты маленький, потешный, точно безрогий горный козел с переломанными ногами.

И все три девушки, довольные остротой подруги, залились громким, бесцеремонным смехом.

Что-то кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была, или просто родовитая гордость, не позволяющая оскорблять в моем присутствии члена семьи Джаваха, но, не отдавая себе отчета, я близко подошла к Заре и крикнула ей, заглушая ее обидный смех:

— Стыдись, Зара! Или в лезгинском ауле забыли обычаи гостеприимства Дагестанской страны?

Зара вся вспыхнула и смерила меня взглядом. На минуту воцарилось молчание. Потом она подхватила со злым смехом:

— А ты чего заступаешься за этого ощипанного козленка?.. Или он уделяет тебе от своего богатства? Или ты служишь унаиткой [31] в сакле его бабки?

Это было уже слишком… Моя рука невольно схватилась за рукоятку кинжала, висевшего на поясе. Однако я сдержалась и, чувствуя, как бледнею от оскорбленной гордости и гнева, твердо произнесла:

— Знай, что никогда ничем нельзя подкупить княжну Нину Джаваха!

— Княжну Нину Джаваха, — как эхо, повторил за мною чей-то голос.

Живо обернувшись, я увидела маленького, сгорбленного, желтого старика в белой чалме и длинной мантии, стоявшего неподалеку.

Что-то жуткое было в выражении его острых глаз, скользивших по нашим лицам.

— Это мулла… — шепнула мне Еме, и все девушки разом встрепенулись и опустили головы в знак уважения к его священной особе.

Мулла приблизился. Я не без тайного волнения смотрела на заклятого врага моего отца, на человека, громившего мою мать за то, что она перешла в христианскую веру, несмотря на его запрещение.

— Приблизься, христианская девушка… — чуть внятным от старости голосом произнес мулла.

Я подошла к нему не без тайного волнения и смело взглянула в его глаза.

— Хороший, открытый взгляд… — произнес он, кладя мне на лоб свою тяжелую руку. — Да останется он, волею Аллаха, таким же честным и правдивым во всю жизнь… Благодаренье Аллаху и пророку, что милосердие их не отвернулось от дочери той, которая преступила их священные законы… А ты, Леила-Зара, — обратился он к девушке, — забыла, должно быть, что гость должен быть принят в нашем ауле, как посол великого Аллаха!

И, сказав это, он кивнул мне едва заметно головою я пошел, опираясь на палку.

Когда вечером я спросила дедушку Магомета, что значит эта любезность старого муллы, — он сказал тихим, грустным голосом:

— Я говорил, дитя мое, с муллою. Он слышал твой разговор и остался доволен твоими мудрыми речами в споре с нашими девушками. Он нашел в тебе большое сходство с твоею матерью, которую очень любил за набожную кротость в ее раннем детстве. Ради твоих честных, открытых глазок и твоего мудрого сердечка простил он моей дорогой Марием… Много грехов отпускается той матери, которая сумела сделать своего ребенка таким, как ты, моя внучка-джаным, моя горная козочка, моя ясная звездочка с восточного неба!