Мушкетер и фея (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 47
— А почему ты на станции? Ты что, сбежал?
— Да нет! — Юрик переливчато засмеялся. — Ко мне мама приехала. Она может меня домой забрать, если я хочу.
— А тебя отпустят? Ведь еще целая неделя…
— Меня отпустят, если я очень попрошу и мама! Потому что наш врач говорит, что у меня все хорошо. Потому что я под пирамидой лечился.
— Что? — спросил Джонни слегка обалдело.
— Да! Я такую пирамиду из картонного ящика сделал и над кроватью устроил и под ней спал в тихий час и ночью. Ты же сам говорил, что пирамиды для всего полезны, и для здоровья тоже.
Джонни тоже засмеялся:
— И тебе разрешили?
— Ага! Я же говорю, у нас такой хороший врач. Он на нашего директора похож. Он сперва хохотал, а потом сказал: спи на здоровье под пирамидой, если тебе это помогает. Говорит, хуже не будет… А мне даже лучше! Это на рентгене видно!
«А зачем ты звонишь-то?» — опять подумал Джонни. Вообще-то ничего удивительного не было: дорвался человек до телефона и трезвонит на радостях. Свобода! Домой еду! Но беспокойство опять царапнуло Джонни.
— Юрка! Значит, ты сейчас домой поедешь?
— Я не знаю! Мы с мамой пришли тебе позвонить, можно ли?
— А я-то при чем? — изумился Джонни.
— Ну, потому что я сказал Владимиру Геннадьевичу, врачу нашему, что мы с тобой должны на каникулах в Москву поехать, что это очень важное дело. И маме сказал. Ну вот, Владимир Геннадьевич и говорит: если правда поедете, то отпущу. Раз уж такое это неотложное дело! А мама говорит: давай сперва спросим Джонни… Джонни! Мы поедем?
Сон про желтый миндаль опять колыхнулся в глазах у Джонни. Только не было упругой сетки из цветов, а будто носом о твердый ствол…
— Джонни!.. — обеспокоенно зазвенел Юркин голос.
— Да подожди ты! — отчаянно сказал Джонни.
— Я жду… Только у меня деньги автоматные кончаются.
— Ты же писал, что десятого числа приедешь!
— Ну да! Вот мама и говорит: позвони, вдруг Джонни занят в каникулы! А ты ведь не занят?
«А вот как раз и занят! Откуда я знал, что ты, балда такая, сорвешься из «Березки» раньше времени? Что же мне, от Черного моря отказываться? Я на юг улетаю!» Так Джонни должен был ответить по всем законам здравого смысла. Так он и ответит сейчас. Только секундочку он помедлил. Потому что дурацкое воображение не вовремя подсказало ему, как Юрка тихо опустит трубку и молча поднимет на мать невеселые глаза.
И ничего даже не скажет — и так все будет понятно… Ну и переживет!
Поспит еще недельку под своей пирамидой. Сам виноват. Кто его просил сваливаться как снег на голову…
Да не как снег. Он же спрашивает: можно или нет?
Вот и надо сказать: нельзя, уезжаю.
А может, соврать что-нибудь? Сказать, что сестрица Вера заболела и в Москву к ней сейчас нельзя? Тогда получится, что никто не виноват.
А разве сейчас кто-то виноват?
Не будет он врать. Не врал Джонни своим солдатам и адъютантам никогда в жизни. Всякое в жизни случалось, но такого не было. И сейчас не выйдет.
— Джонни! Ты что молчишь?
— Я думаю, — сумрачно сказал Джонни. Хотя чего было думать?
— Ты думай скорее, я последний пятак бросаю, — сказал Юрик уже с печальной ноткой. Почуял что-то.
— Я же не знал, что ты на неделю раньше…
— Я понимаю…
«А у меня самолетный билет до Симферополя!» Хотя еще неизвестно. Может, еще и не купили билет…
— Уже цифры зажглись, — как-то глухо сказал Юрик (теперь сразу слышно, что издалека).
— Ладно, я сейчас, — глупо ответил Джонни. — Я… Это… А что, больше нет денег?
— Нет… Подожди… Джонни, еще полминуты! — Голос Юрика звенел, как тугая струнка, которую дергают нервно и неумело. — Джонни!
— Что, нашел пятак? — совсем уже по-идиотски спросил Джонни.
— Нет! Я ту монетку спустил, с корабликом!
— Что-о?
— Потому что больше нету! Джонни! Ну, ты скажи, мне ехать или нет? Скорее! Нет или да?!
Если бы он спросил «да или нет», Джонни и ответил бы, наверно, что нет. «Нет, я не могу, Юрка!» Но Юркиным последним словом было «да». И в этом «да» звенел такой отчаянный нажим, что Джонни рявкнул беспомощно и зло, будто в рифму:
— Да!
Потом, испугавшись этого крика, добавил помягче:
— Ладно, приезжай…
Кораблик
Бориса Ивановича Джонни встретил на углу Крепостной и Первомайской. Директор шел в магазин за сосисками для ужина. Джонни сразу сказал ему, что лететь в Крым не может. И сразу объяснил почему.
Они пошли рядом. Как вчера. По заснеженному тротуару — желтому от фонарей и узорчатому от переплетенных теней.
— Да… Значит, не судьба, — сказал Борис Иванович. — Или, вернее, как раз судьба…
— Как это? — сумрачно отозвался Джонни.
— Такая, значит, у тебя судьба, Джонни Воробьев, — повторил Борис Иванович. — Ты командир. Ты никого из своих не можешь ни бросить, ни обмануть… Видишь, я тебя даже и не уговариваю лететь.
— Да, — сказал Джонни. И на миг он гордо поднял голову.
Он командир. Это было объяснение. Все делалось простым и
точным. Но… это для Бориса Ивановича так делалось. А Джонни почти сразу почувствовал: нет, все гораздо сложнее.
Если бы он был командир, никаких осложнений не получилось бы. Он сказал бы своей армии коротко и четко: «Операция переносится. Уезжаю по делам». Армия, может быть, вздохнула бы, но ни роптать, ни укорять Джонни не стала. Она привыкла верить командиру всегда и во всем. Потому что он никогда не подводил… Ну а если бы ожидалось важное и неотложное дело, если бы уехать в самом деле было нельзя, Джонни подчинился бы судьбе спокойно и гордо. Что поделаешь, такая командирская доля.
Но сейчас-то никакого срочного дела не ожидалось! И армия беззаботно веселилась на каникулах, и для Юрика не был он в эти дни командиром. И ничего не случилось бы, если б бестолковый Молчанов еще недельку проторчал бы в санатории. Ну совершенно ничего не случилось бы…
И кой черт дернул Джонни за язык? «Ладно, приезжай…» Неужели человек не имеет права слетать на юг, если раз в жизни привалила удача?
Джонни разъедала досада. Жгучая, как растворитель Алхимика. И пожалуй, досада эта была сильнее самой жалости о потерянном путешествии. Потому что получилось глупо. Непонятно получилось, а Джонни любил в жизни ясность.
Он не мог объяснить себе, зачем это сделал. И чего он испугался? Почему не сказал «нет»?
К-р-р, к-р-р — отчетливо говорил под подошвами снежок, и Джонни шел, глядя на свои сапожки, и молчал. И Борис Иванович тоже молчал.
«Завтра он улетит, — думал Джонни. — Сперва на неделю, потом насовсем… Там хорошо, там миндаль…» И сделалось Джонни как-то одиноко. Будто совсем не осталось друзей. Он даже сердито хмыкнул — таким неправдашным было это ощущение. Это у него-то нет друзей? Это он-то одинокий? Уж чего-чего, а друзей у Джонни хватало. С самого раннего детства. Еще в детском садике…
«Это не друзья», — шепнул кто-то Джонни. Или сам себе он шепнул в глубине своих мыслей.
«А кто?» — ощетинился Джонни.
«Это верные твои солдаты и адъютанты. Они тебя слушаются, они тебя любят. Только это еще не дружба. Дружба — это если на равных…»
«А в классе…»
«В классе? Да-а… В классе ты авторитет. Сказал слово — и все открыли рты. Посоветовал — и все слушают. Пирамиды сделали… И ждут: что еще новенького подкинет Джонни Воробьев?»
«А Серега и Вика! А Степан и Борька Дорины!»
«Они выросли… Ты для них всегда был маленький Джонни, а теперь совсем… Они почти взрослые, им не до тебя…»
«Неправда! — взъярился Джонни. — Они все равно настоящие, они меня никогда не предадут…»
И это была правда. Если что случится, все придут на помощь: и третьеклассники с храбрым командиром звездочки Мишкой Паниным, и весь Джоннин пятый «А», и Вика, и Сережка Волошин, и Дорины. И даже Катька Зарецкая кинется на выручку, это уж точно. И деловитый Алхимик… А если придет к Джонни удача, они от души будут радоваться за него…