Сундучок, в котором что-то стучит (илл. В.Савина) - Аксенов Василий Павлович. Страница 3
Геннадий явно сигнализировал — сиг-на-ли-зи-ровал! — да-да, несомненно, он подавал какой-то сигнал этому странно и почему-то очень знакомо жужжащему с высоты призраку начала нашего века.
Возможно ли? Какая связь существует между современным пионером и допотопной летательной конструкцией? Все большее волнение охватывало меня. Я чувствовал, что снова приближается время чудес.
Я готов был поклясться, что пилот принял сигнал Геннадия и понял его. Иначе почему же он так лихо качнул своими нелепыми крыльями и почему же три раза мелькнула в высоте смешная клетчатая кепка с пуговкой?
Нет, читатель, меня не схватишь за руку! Аппарат летел так медленно и так низко, что я успел разглядеть не только кепку с пуговкой, но и подметки очень старых, но очень крепких ботинок с медными подковками, и желтые потрескавшиеся краги, и сивый ус пилота, который трепетал на ветру.
Конечно, я понимал, что полет над ночным праздником старинного самолета — ловкий фокус, милый и умелый камуфляж, и под перьями «этриха» скрывается вполне жизнеспособный какой-нибудь «ЯК» или «МИГ», но фокус был сделан здорово: пропеллер вращался столь ненадежно, фюзеляж был столь неуклюж и все зрелище вызывало впечатление такого страшного риска, что невольно вспоминались первые летчики, все эти Райты, Блерио, Ефимовы, Уточкины, Четвёркины, и хотелось снять шляпу перед памятью этих бесстрашных.
Шляп, однако, на площади в этот час не было, а были только задранные вверх лохматые головы современной молодежи. На их глазах совершалось чудо — утверждался новый символ всемогущей Романтики; старинный самолет присоединялся к нехоженым тропкам, костру и бригантине. Рядом со мной разговаривали два парня.
Первый: Во дает!
Второй: Да нет, такого быть не может! Такая рухлядь летать не может!
Первый: В кино все возможно.
Второй: В кино-то, конечно: монтаж, комбинированные съемки… но в жизни такое невозможно.
Первый: Ясно, в жизни на такой вешалке не полетишь, а в кино ничего хитрого.
Второй: Да ведь вот же та вешалка! Летит над нами!
Первый: Чего же тут хитрого?
Второй: Позволь, старик, но ведь мы же с тобой сейчас не в кино?
Первый: Ясно, что не в кино. Мы сейчас с тобой, парень, на телевидении. Сейчас нас с тобой транслируют по всей ящиковой системе!
Второй: Значит, это он по телевидению летит?
Парни посмотрели друг на друга, и оба покрутили пальцами у виска.
Отвлеченный аэропланом и любопытным разговором, я на несколько минут забыл про Гену. Когда я спохватился, его возле «дига» не было. Там был теперь осветитель, который свирепо грозил в толпу кулаком, а мальчик исчез. Был ли мальчик-то?
В отчаянии я сбежал по ступенькам в толпу. Неужели я потерял его? Неужели ничего таинственного не произойдет? Неужели повесть не состоится? Вокруг танцевали шейк, лег, кварк, вальс, молдаванеску, русского, пели хором и соло, играли в неизменную «муху», обменивались поцелуями.
Про самолет, этот фокус телевидения, все уже забыли: чего, мол, только на экране не увидишь! А он тем временем удалялся, набирая высоту. Он облетел вокруг купола Исаакия, и тень его медленно прошла по тусклой меди. И столько грусти было в этом скольжении, что мне на миг показалось, что время сдвинулось и что телевидения в мире еще нет.
Я тихо ушел с площади в темную Галерную улицу. Мне захотелось побыть одному и в одиночестве пережить свою неудачу.
Однако уйти от праздника в эту ночь было невозможно. В Галерной шла массовая, но довольно странная игра. Молодые люди и девушки стояли парами в затылок друг другу, подняв вверх руки и образовав ими некое подобие коридора. По этому коридору с начала в конец бежала какая-нибудь одинокая непарная личность, и, пока она бежала, она имела право взять за руку любую другую личность, образовать с ней пару и встать в конец, а ту личность, что осталась, обречь на новый выбор. Я много видел молодежных игр и не удивился бы даже этой, если бы не заметил вдруг среди играющих субъекта с пуделем.
Субъект (будем называть его так, пока не узнаем его имени) нашел себе для игры весьма удивительную пару — дворничиху. Это была мрачноватая костистая особа в массивных очках, которые одновременно являлись слуховым аппаратом. В правой руке у нее были метла и совок. Странная пара (вернее, тройка, если не забывать о пуделе) стояла молча, подняв над головами сцепленные руки, он правую, она левую. Они не разговаривали друг с другом и не улыбались, они как бы показывались кому-то. У меня возникло отчетливое ощущение, что они хотят, чтобы их кто-то увидел со стороны.
Молодежь их не выбирала. Казалось бы, ради шутки, доброго юмора молодежь должна бы выбрать себе в пару пожилого гордеца, или не менее пожилую колдунью-дворничиху, или, на худой конец, клочковатого, со следами былого шика, пуделя. Однако молодежь относилась к своей игре очень серьезно. Здесь преобладали курсанты морских училищ и выпускницы в белых платьицах. Должно быть, эта игра служила поводом для выяснения серьезнейших отношений.
Вдруг неожиданно вся колонна ритмично захлопала в ладоши и пропела:
Я вздохнул с облегчением. «Ручеек» — вот как называется эта игра. Славно!
Субъект немного замешкался с хлопками, и дворничиха недовольно на него посмотрела. Потом они снова застыли. По мере игры они оказывались то во главе «ручейка», то в хвосте, то в середине, и я подумал, что для этой игры совершенно необходима пара, которую никто не выбирает, эдакий центр игры.
Что мне оставалось делать, как не предаваться подобного рода вялым размышлениям? Геннадий исчез, самолет улетел. Повесть, как видно, не состоится.
И вдруг я увидел, что дворничиха заволновалась. Она стала украдкой бросать взгляды то на один тротуар, то на другой. По обеим сторонам Галерной медленно текла праздничная толпа, и на одной из сторон внутри толпы тек пресолиднейший господин с мощным мясистым загривком, с бобриком седых волос на голове старого боксера, с массивным животом, обтянутым пунцовым жилетом. В одном из двух ушей этого невероятно знакомого мне господина мерцал драгоценный камень. Я давно уже не встречал буйвола мясной индустрии Адольфуса Селестины Сиракузерса и лишь поэтому не мог с уверенностью сказать, что это именно он.
Сиракузерс Под Вопросом (будем пока называть его так) спокойно тек в толпе, пока взгляд его не остановился на «ручейке». Субъект и дворничиха как раз находились впереди, и Сиракузерс Под Вопросом заметил их. Он остановился, и на лице его отразилось мучительное припоминание. Видимо, для того, чтобы ускорить этот процесс, С-П-В извлек из жилетного кармана ампулу и выкатил себе на ладонь огромный оранжевый витамин. Пока витамин совершал свое благотворное дело в организме С-П-В, дворничиха делала ему призывные знаки и опасливо озиралась на другую сторону улицы, где тоже текла толпа.
Из этой другой толпы вдруг выскочил Гена Стратофонтов. Я и опомниться не успел, как он пронзил насквозь весь «ручеек» и выбрал себе в пару не кого другого, как субъекта с пуделем. На лице субъекта отразился неподдельный ужас, когда он обнаружил свою ладонь в крепкой руке пионера. Удивлению моему не было конца: Гена увлек субъекта в глубь «ручейка» и утвердился с ним в хвосте игры.
Оставшаяся в одиночестве дворничиха не пожелала выбрать себе в пару морского курсанта. Она сердито что-то буркнула под нос и взялась за метлу. Что касается Сиракузерса Под Вопросом, то он, так и не вспомнив то, что хотел, а вспомнив явно не то, что хотел, весело хмыкнул, хлопнул себя по загривку и спокойно потек в толпе под арку на ликующую площадь.