Душница. Время выбирать - Аренев Владимир. Страница 10

Он подумал про день рождения Настиного брата. Глупая идея: устраивать праздник тому, кто не сможет повеселиться. Успокоит это брата или только ещё больше расстроит? Да поймёт ли он вообще, что происходит?

И какой подарок для него выбрать?..

Вечером позвонил Лебединский.

– Ты чего, – спросил, – с Курдиным помирился?

– А?

– Ну вот и я подумал, что фигня.

– С чего ты вообще взял?

– Да так… – уклончиво сказал Лебедь. – Говорят… – Он прокашлялся и как бы между прочим поинтересовался: – Слушай, ты сейчас один?

Сашка оглянулся на кухню, где мама разогревала ужин. Отец, хмурясь, читал в гостиной какие-то распечатки.

– Ну, один. И чего? – спросил Сашка, прикрывая дверь своей комнаты. Сел за стол, переложил мобильный в другую руку, а сам начал малевать на листке блокнота бессмысленные узоры.

– Ты давай поосторожней завтра-послезавтра. Ну, там, в школу когда будешь идти. А обратно вообще предлагаю вместе и по людным улицам.

– Сдурел?

– Ты, Турухтун, слушай, что тебе умные люди говорят. Рукопят с того случая на тебя сильно злой. Вроде как собирается со своими тебя заловить.

– Пусть попробует.

– Дурак ты, Турухтун. Они ж психи: если начнут…

Сашка вспомнил, как Рукопят возился в грязи.

– Не начнут.

Лебедь фыркнул.

– Ладно, – сказал, – не начнут так не начнут. Можешь просто по старой дружбе сделать то, о чём прошу?

Сашка нарисовал ещё один завиток. Соединил с соседним. Чуть замешкался, решая, какой будет улыбка и какими – глаза.

– Лебедь, давай с послезавтра, идёт? Завтра не могу.

– А, ну понятно. Опять Настя, да? Наконец-то пригласил в кино? Смотри, Альфредо. Если передумаешь, предложение остаётся в силе.

– Спасибо, Лебедь. Я это ценю, правда. Но завтра никак.

Он нажал «отбой» и какое-то время просто сидел, глядя на получившегося пса. Кудлатого и жизнерадостного, с воздушным шариком в кулаке.

Что бы ни рисовал, рано или поздно завершал таким псом. Как будто это могло помочь понять деда или Настиного брата.

За ужином отец сказал, что пришло письмо из душницы.

– Ждут до конца марта: или куррикулум, или шар. Иначе договор будет аннулирован. «В нынешних непростых условиях для нас является недопустимым расточительством, чтобы ячейки оставались совершенно не занятыми» – и всё в том же роде. Я перечитал договор. Имеют право. – Он вздохнул, как будто собирался сказать что-то неприятное, но неизбежное. – Может, всё-таки?..

Мать, не глядя на него, покачала головой. Продолжала наливать чай, словно ничего не случилось. Так же спокойно сказала:

– Давай не будем опять. То, что написал Бурдыга, никуда не годится, сам знаешь. «Борец за гуманизм», «сложные внутренние противоречия»… если он ещё раз явится сюда, я спущу его с лестницы, этого козла. Если не поможешь, сама справлюсь.

– Пожалуйста, не начинай!.. Хорошо, хорошо, я согласен, Бурдыга слепил очередную агитку. Ну он всегда такое писал, раньше ты не была против, но, – отец вскинул руки, предупреждая возражения, – ты в полном праве, я не спорю.

– Он шпионил за папой. Если отдать ему рукописи, мы их больше никогда не увидим. А напечатают они только то, что им будет выгодно.

– Сейчас речь не о рукописях, прошу тебя. Лена, нам надо что-то решить. Не Бурдыга – кто тогда? Давай сядем и напишем сами. Или кого-нибудь наймём. – Отец нахмурился и покачал головой: – Вот только за какие деньги…

– Пап, – вмешался Сашка, – а кто вообще их пишет, эти куррикулумы?

– Да по-разному. Чаще всего нанимают хрониста и рассказывают ему всё, что помнят о человеке. Ну дают ещё посмотреть фотографии, документы… Потом он пишет, это заверяют люди, которые юридически считаются самыми близкими, памятеобразующими. Если что-то не так, исправляют, конечно. И финальную версию отправляют в душницу.

– А про бабушку писал кто?

– Про бабушку, – сказала мама, – дедушка писал. Вообще-то, про обеих твоих бабушек и про второго деда тоже.

– Только он, – добавил отец, – был поэтом. А мы с мамой ни разу не писатели.

– Слушайте, – сказал Сашка. – Слушайте, а давайте так. – Он сам понял, о чём будет говорить, только когда начал. Ему не очень нравилась эта идея. Совсем не нравилась. Но мама… – А давайте я возьму и до декабря сделаю типа как бы черновик куррикулума? А вы потом подправите. А?

Отец взглянул на него так, словно на месте Сашки вдруг оказался говорящий енот.

– А учиться когда?

– Да чего там учиться! – с деланым равнодушием махнул рукой Сашка. – Ерунда, до конца года ничего серьёзного уже не будет. Ну там по геометрии немножко подтяну, а так всё в порядке, честно!

– И на основе чего ты собираешься писать свой черновик?

– Ну-у-у… Вы мне расскажете про деда, а? Мам? И плюс ещё его записи… если, конечно, можно, чтобы я их прочёл.

– Я подумаю, – сказал отец, – насчёт записей. Давай-ка, дорогой друг, мне к воскресенью план работ. Набросаешь – поговорим. – Он переглянулся с мамой и подмигнул ей. Та улыбнулась в ответ – но не обычной своей усталой улыбкой, а настоящей, искренней. Такой, что у Сашки всё запело внутри.

О том, чего это будет ему стоить, Сашка старался не думать. В принципе, решил, это даже к лучшему. Ведь до конца учебного года нужно сделать проект: типа провести маленькое исследование. Сашка скажет, что займётся изучением жизненного и творческого пути своего знаменитого деда. Вряд ли идею забракуют. И уже никакой Курдин впредь не посмеет вякать про «дикарей, которые не уважают своих предков».

Идея нравилась Сашке всё больше и больше. Он быстро разделался с уроками и достал с полки один из дедовых сборников. Сдул пыль, устроился за столом перед шаром.

Это, в конце концов, снимало ещё одну проблему: старомодную книгу, которую дед не успел дочитать, Сашка осилил. И вплоть до нынешнего вечера даже не представлял, что дальше. Теперь всё разрешилось само собой.

Он прочёл вслух несколько стихотворений. На его вкус, неплохих, но каких-то… дёрганых, что ли. Режущих ухо. Не Святослав Долинский, чего уж.

Прочёл ещё парочку. Сам то и дело украдкой бросал взгляд на шар.

Ничего. Сашка испытал странную смесь разочарования и облегчения. За последние пару недель шар, пожалуй, изменился. Внешне он оставался прежним, но уже не так сильно раскачивался под порывами несуществующего ветра, не так сильно тянул за цепочку. Наверное, скоро придётся отнести его в мастерскую, чтобы проверили герметичность. Но и это поможет ненадолго.

Шар выдыхался.

Сашка даже думать не хотел, как отреагирует на эту новость мама.

Оказалось, у Настиного брата было полно друзей среди младшаков. После уроков Сашка прибежал в вестибюль, где Настя собирала всех приглашённых. Гомон стоял до небес. Какие-то двое уже отчаянно тузили друг друга, пухлощёкий крепыш задумчиво сосал палец, а девчонка с куцыми косичками устроилась на подоконнике и читала книжку. Ещё пятеро или шестеро занимались кто чем.

Хорошенькая компания. Лебедь увидит – до конца жизни будет глумиться.

– Эй, бойцы, – позвал Сашка, – вы точно ничего не напутали? Тут, типа, день рождения намечается, не конкурс «Кто наставит больше фингалов».

Драчуны уставились на него, шмыгая носами.

– А ты, вообще, кто? – спросил тот, что с причёской ёжиком.

– Он – мой друг, – сказала Настя. Она подошла незаметно: одетая нарядней обычного, с шариком брата в руке. – Ну что, идём?

Младшаки закивали и двинулись вслед за ней к выходу. Во дворе было полно народу: первая смена расходилась по домам, вторая подтягивалась к началу занятий. День сегодня был не по-осеннему тёплый и солнечный, поэтому ни на уроки, ни домой никто не спешил.

У забора, лениво переговариваясь и презрительно глядя на малышню, сидела Рукопятова кодла. Сам Ручепятов был здесь же, внаглую курил, то и дело зыркая в сторону директорских окон. Заметил там движение, торопливо погасил сигарету и что-то сказал своим. Те заржали.