Душница. Время выбирать - Аренев Владимир. Страница 14
Портфель был по весу такой, как обычно. Неужели выбросили конспекты и натолкали грязи?..
Сашка закинул портфель за правое плечо и встал боком к Рукопяту. Настя была здесь, внимательно следила за всей четвёркой. Пятый, подумал Сашка, прошлый раз их ведь было пятеро. Потом вспомнил, что ходили слухи, будто Лобзика поймали в парке, когда вымогал у какой-то парочки деньги, и упекли на сколько-то суток.
Ну ладно, Лобзика нет – но подвох-то есть, должен быть. Неужели всё-таки загадили портфель?..
Он отошёл от кодлы, Настя с ним. Пройдя уже половину пути к крыльцу, Сашка не выдержал: снял портфель и открыл. Нет, всё на месте. Точнее, всё перемешалось, но это ерунда, видно же невооружённым взглядом, что ничего не украли и не подбросили. И в боковом кармане нет ни булыжника, ни дохлой жабы.
– Эй, – позвал Рукопят, – шпондрец-молодец, ты ничего не забыл?
Сашка молча обернулся.
– От народ пошёл, ахренеть какой забывчивый. – Рукопят сделал знак Циркулю, и тот, вывернувшись, достал из-за ствола что-то грязное, похожее на каменюку. Довольно лыбясь, Циркуль спрыгнул с ветки и передал это Рукопяту.
Вдруг подул ветер. Сильный, встречный: Сашка сразу почувствовал себя так, будто стоит без одежды. Он слышал, как тихонько ахнула за спиной Настя, видел краем глаза шевеление за стеклом – там, где глядели, аж выдавливали окна, ребята.
Ветер дул, и грязный предмет, покачиваясь на конце цепочки, зажатой в кулаке Рукопятова, начал разворачиваться. Сашка увидел ухо, щёку, распахнутый в щербатой ухмылке рот.
Это было похоже на гулкий кошмарный сон, когда падаешь, падаешь, падаешь и не можешь проснуться.
Ветер дул, шар, плавно качаясь, оборачивался – и всё никак не мог обернуться.
– Оп-па, – равнодушно сказал Рукопят. – Сурпрыз.
Он ухватил пятернёй шар и покивал им, как кивают кукольники марионеткой:
– Вот вам издрасте!
Грязи не было – были следы фломастера, попытка изобразить румянец на щеках, волосы, может, веснушки. Улыбка до ушей, нос перевёрнутым знаком вопроса, глаза с кругляшами зрачков.
Чёрное на вишнёвом смотрелось жутковато. Как рваные раны. Как…
– А я скучал, внучег, – сказал, кривляясь, Рукопят. – Шо ж ты долго…
Сашка врезался в него, сбил с ног и заехал кулаком в челюсть, потом ещё раз. Меньше всего он думал про то, похож ли сейчас на Дика Андреолли. И уж совсем не думал о том, как быстро после этой драки вылетит из школы.
Он замахнулся и в третий раз, но получил в ухо, в глазах потемнело, мир кувыркнулся, завертелся калейдоскопом, больно врезался в живот. Перехватило дыхание – от боли и от ярости. Он вскочил – его ударили опять, так, что полетел спиной прямо в груду липких вонючих листьев. В голове зазвенело: нет, понял он, это звонок, звонок с большой перемены, и значит, сейчас все разбегутся, останусь только я и они.
Лишь бы Настю не тронули, гады!..
Он поднялся снова, заставил себя встать. Надо было отвлечь их внимание. Надо было…
Ему поставили подножку и, хохоча, толкнули лицом всё в те же листья, холодные и мокрые.
Сашка перекатился на спину. Услышал топот.
– О, – процедил Рукопят, сплёвывая, – сатри. Ещё один. Подмога, типа.
Курдин с разбегу налетел на него и замолотил кулаками. Рукопят зло и резко ударил. Курдин осел, шипя.
Краем глаза Сашка видел дедов шар – тот застрял в ветвях, но под порывами ветра гневно раскачивался и, казалось, пытался вырваться из кроны.
Рукопят стоял, твёрдо расставив ноги, двигая челюстью и пробуя языком зубы.
– Ахренели, – сказал.
Рядом Циркуль удерживал рвущуюся из рук Настю. Кривился: она успела-таки заехать ему в глаз, и тот теперь наливался густым фиолетом.
– Колпак, подбери там его портфель, – велел Рукопят. – Почитаем.
Антипов потёр ладонью взмокшую шею:
– А по-моему, пора сваливать. Мало ли…
– Не ссы.
– Та я не в том смысле. Просто…
– Закончим – свалим. Сам видишь: шпондряки оборзели. Надо поучить.
– Эй, Ром.
– Пажди, Колпак.
Рукопят снова сплюнул и шагнул к Сашке. Прищурился, презрительно копнул носком:
– Разлёгся, сопля. Встав-вай! И тока попробуй кому вякнуть. Ты понял, калеч?
– Пошёл ты!
– Чё ты сказал?!..
– Эй, – встрял Колпак, – Ром, тут…
Сашка сперва думал, это у него стучит в висках кровь. Потом увидел чьи-то ноги, много ног, обутых в сапоги, тёплые ботинки, кроссовки…
– Это што за… – Рукопята скорей позабавило происходящее. – Шкеты, вы чё выперлись? А ну валите, на…
– Сами валите! – перебила его Жирнова. Негромко и спокойно, хотя Сашка видел, как дрожат её руки. – Сейчас же.
– Ч-чё?!
– Ром, – позвал Антипов, – мы их потом…
И тут над его головой что-то зашуршало, подул ветер, стряхнул наконец запутавшийся в ветвях липы дедов шар и развернул «лицом» к Сашкиным одноклассникам.
Жирнова ахнула, и кто-то ещё из девчонок, а мрачный Грищук с перекосившимися набок очками прошептал:
– Вот гады!
Шар плясал на ветру, дразнил. Грищук ухватил его за цепочку, чтобы не унесло.
И шагнул к Рукопяту, сжимая кулаки; остальные пошли за ним, молча и смело.
– Война с лилипутами, – хохотнул Циркуль. – Уссаться.
Это было безнадёжно и, по большому счёту, глупо. Что они могли сделать кодле? Даже все вместе – что?
Кривясь от боли, Сашка поднялся, сплюнул розовую от крови, пузырящуюся слюну.
– Беги, Рукопят, – сказал тихо, но тот услышал и уставился на него, ещё не понимая.
– Беги, – повторил Сашка, уже громче. – Помнишь, как драпал тогда? Ты и твои… – Он снова сплюнул красным, во рту стоял солоноватый металлический привкус. Повернулся к Антипову и Колпаку: – Ну чего стали? Бейте или бегите, ну! Ну! Давайте!!!
Грищук уже подошёл к Рукопяту вплотную, и тот растерянно оттолкнул его, как отшвыривают надоевшего котёнка. Грищук споткнулся и упал рядом с Курдиным. Вскочил: одна дужка сломалась и висела перебитой лапкой насекомого.
Рукопят бездумно попятился. Глаза у него бегали, взгляд метался с одного лица на другое, ноздри раздулись, губы побледнели.
Грищук налетел на него прежде, чем кто-нибудь из ребят успел вмешаться. Он лупил Рукопята шаром по лицу, шар издавал гулкий звенящий звук, Рукопят прикрыл голову руками, отшатнулся и со всего размаху сел в развороченную кучу листьев.
Внезапно пошёл снег.
Большие мохнатые снежинки медленно кружились в воздухе. Опускались на волосы и плечи, на асфальт, на ветки. Моментально таяли – но поверх уже ложились новые.
Рукопят заплакал. Беззвучно, всё так же закрывая лицо руками.
От неожиданности Грищук прекратил дубасить его и теперь просто стоял, надсадно, громко выдыхая, дрожа всем телом.
– Хватит!.. – прохрипел Рукопят. – Хватит!.. Пожалуйста!
Он заворочался, пытаясь отодвинуться подальше от Грищука. От шара, который скалился в никуда чёрной пустой ухмылкой.
Краем глаза Сашка уже видел, как бежит к ним военрук, а впереди – взъерошенный и хмурый Лебедь. Антипов и Колпак, переглянувшись, ломанулись к забору. Циркуль отпустил наконец Настю и прыжками помчался к дальнему концу двора, к дыре.
Потом вокруг вдруг сделалось громко и людно, как будто Сашка пропустил минуты две-три, словно их просто вырезали из его жизни. Учителя, обычно дремавший в своей дежурке охранник, уборщицы, школьники… От их криков болела голова и путались мысли.
Кто-то уже вызвал скорую, бледного, но живого Курдина укладывали на носилки. Классная скинула свой жакетик и набросила Насте на плечи. Кто-то из впечатлительных младшаков ревел, его успокаивали. Привели кодлу, всех троих. Рукопята совместными усилиями заставили встать; медсестра шёпотом сказала директору, что это истерика, сильный стресс. Лебедь тряс Сашку за плечи и спрашивал, как он себя чувствует, и тараторил, балда такая, просто не замолкал: и про молодца Грищука, который догадался рассказать Жирновой, и про саму Жирнову, что она тоже молодчина, хотя, конечно, много о себе воображает, но вот смогла же… и что Курдин, тоже мне мистер Зэд, сразу ломанулся на помощь, а Лебедя вот… ну Жирнова, короче, сказала, беги за военруком, только тебе поверят, и ещё ты, Лебедь, бегаешь быстрей всех, давай, жми! Ну и Лебедь поднажал, но еле нашёл его, а потом пока объяснил!.. Думал, не успеет вообще! Но ты, Турухтун, крут, нереально крут – вот так, одному против всей кодлы…