Ведьмин бал (сборник) - Ольшевская Светлана. Страница 78

– Ладно, – отмахнулась Ганя. – Есть она там или нет – мы проверять не станем.

Меня так уж точно не тянуло на подобные вещи.

– Уж если мы собрались в темной комнате у керосинки, то лучше рассказать что-нибудь действительно страшное, – сказал Тарас.

Петро вдруг резко помрачнел, словно тот затронул больную для него тему:

– Нечего тут страсти болтать на ночь глядя.

– А может быть, – медленно начала Ника, – есть еще какие-нибудь местные легенды?

– Страшилок захотелось?

– Страшилок, Таня, я и в Интернете начитаюсь. Легенды. Мне нужны легенды.

– Зачем? – удивилась я.

– Потом объясню, – иногда Ника умела говорить так властно, что возражать не хватало духу.

– Про фольварок расскажи, – толкнула Тося Ганю.

– А что это такое? – заинтересованно наклонилась вперед Ника.

– Фольварок? Это панское имение, помещичья усадьба, – перевел Петро. – Был тут когда-то.

– Был, – кивком подтвердила Ганя. – Давно-давно. Баба Феня говорила, что тыщу лет назад, но она вечно все преувеличивает, по-моему, прошло всего лет пятьсот.

– Всего лишь, – хихикнул Тарас. – Похоже, преувеличивать – это у вас наследственное.

– Ну, не знаю точно, да и не важно. Короче, давно. Стоял тут большой и богатый фольварок, и жил в нем пан, старый да скупой до ужаса. Даже печи топить зимой жадничал, одна в кухоньке топилась и все. И это при том, что лес рядом и дров хватало. Недоброе говорили про того пана, боялись его люди. Ходили слухи, что когда-то он в молодости черную мессу творил, с нечистью знался и за золото черту душу продал. И будто бы нечистый ему золото носил, люди видели.

– Как они могли такое видеть? – серьезно поинтересовалась Ника.

– Ну, не знаю, говорят так… Да еще видели, как ночами бродит старый пан возле своего имения сгорбившись, бормочет что-то, а если случится прохожий, то так люто на него зыркнет, что у человека душа в пятки уходит и бежит он со всех ног. Вот, может, поэтому и ходила про пана такая дурная слава. И местные крестьяне старались обходить фольварок десятой дорогой.

И был у него сын, паныч молодой, который, напротив, любил гулянки да пирушки. Стоило отцу отлучиться из дома – а он часто куда-то по своим делам ездил, – то у сына пир горой, толпа приятелей и дым коромыслом. Все печи по дому топятся, свечи по всем покоям горят, музыкантов целый оркестр… Злился отец, да поделать ничего не мог – взрослый сын уже не давал себя в обиду. И вот однажды случилось такое. Привел сын к отцу девушку, на которой хотел жениться, для благословения на брак. И тут уж отец не стерпел – не богачку сын выбрал, а какую-то бедную, неизвестно вообще, откуда он ее взял. В общем, осатанел пан и со зла проклял обоих и себя в придачу.

– Себя-то зачем?

– Ну, знаешь, есть у некоторых людей привычка говорить «черт меня возьми»? Это, если в урочный час молвить, да искренне, от души, страшным проклятием обернуться может. А для этого пана, который и так был с нечистой силой неизвестно в каких отношениях…

– А что это за урочный час? – не поняла я.

– Не знаю, – призналась Ганя. – Время ведь неодинаковое: бывает хороший день, бывает плохой, а говорят, есть такие моменты, когда, что ни скажи, все по-твоему выйдет.

– А как его вычислить, не говорят? – тут же вклинилась Ника.

– Ну ты загнула, – Петро встал и подбросил угля в печку. – У астрологов спроси. Пусть по звездам посмотрят.

– Вот, наверное, и сошлись в тот момент звезды, – продолжала Ганя. – Потому что небо над фольварком потемнело, стало совсем черным, в этой черноте засверкали красные молнии, раздался гром, сопровождаемый свистом, визгом и глухим хохотом из-под земли. Перепуганные слуги бросились бежать оттуда, от них-то и стала известна эта история. За пределами фольварка светило солнышко, и все было нормально, а назад они даже оглядываться побоялись. Один, говорят, оглянулся, да так на всю жизнь и онемел.

Так с тех пор никто и не видел ни старого пана, ни его сына, лесом заросла дорога на фольварок, не найдёшь его теперь в чащобе. Потом среди этого леса начало разрастаться болото, теперь там и не пройдешь. Но говорят, что на самом деле заклятый фольварок до сих пор стоит целый в глубине этого леса, среди болота, и за двести с гаком лет в нем ничего не изменилось.

Все заулыбались – в начале рассказа Ганя называла другую цифру.

– Но говорят, что ни пан, ни его сын не умерли. Самыми ясными лунными ночами иногда видно с крыши, как далеко-далеко над лесом поднимается семь струек дыма, а если прислушаться, услышишь звуки музыки. Это молодой паныч до сих пор гуляет со своими друзьями в заклятом поместье, там играют музыканты, подают угощения, горит свет во всех комнатах и топятся все печи, их там семь. И если туда забредет какой-нибудь прохожий, то его пригласят в гости, усадят за стол. Зайдет туда человек – и пьет-гуляет, про все забудет. Может и вообще навсегда там остаться. Видать, хорошо там, в гостях, – засмеялась Ганя.

– А что случилось с девушкой? – поинтересовалась Ника.

– Не знаю. Об этом история умалчивает, – ответила Ганя. – Но не приведи бог оказаться поблизости фольварка, если в небо поднимается всего одна жиденькая струйка дыма. Это значит – сейчас там старый пан корпит над своим золотом или бродит вокруг поместья, а если кого встретит… – тут Ганя остановилась, а потом резко подскочила: – То набросится и задушит!!!

Все мы подпрыгнули с перепугу, а потом расхохотались. Огонек от всколыхнувшегося воздуха дрогнул, затанцевал, и следом затанцевали наши тени на стенах, огромные и почти черные. И лишь Ника с мрачным достоинством сидела не шелохнувшись. Она внимательно смотрела на стену за моей спиной. Как-то даже слишком внимательно. Я тоже обернулась посмотреть, что там – вдруг паук или сороконожка. Но на стене, равно как и на дощатом полу, ничего не было.

Глава 4

Смутные тени прошлого

Все уселись на места, хихикая, и тут я обратила внимание на Петра. Признаюсь, я сегодня весь вечер на него поглядывала, машинально сравнивая со своими знакомыми мальчишками из города. И по мере этого сравнения ловила себя на том, что Петро мне все больше нравился. Нравилась его серьезность – в нем не было ни капли того шутовства, которое принято считать «прикольным», не было ни спеси, ни иронии. Он по-прежнему оставался простым и добродушным, вот только исчезла былая смешливость – похоже, после смерти сестры в его глазах навсегда поселилась грусть и… настороженность.

Именно настороженным был его взгляд, брошенный ко мне за спину – туда же, куда смотрела и Ника. Я снова обернулась, снова ничего не заметила и вопросительно уставилась на Петра. Он тут же отвел глаза, приняв самое равнодушное выражение.

– Да что там такое? – спросила я в упор, глядя то на него, то на Нику.

– Ничего, – ответил Петро.

– Тени, – задумчиво сказала Ника и зачем-то повторила: – Тени.

Тени… Внезапно в моей голове, словно молния, пронеслось воспоминание, и это было очень страшное воспоминание. Тени! Как я могла забыть?! Это короткое слово будто сдернуло покрывало забвения с моих детских лет, и я поразилась сама себе. Я помнила Петра, подружек, хату, улицы, по которым проезжала, но как могло так случиться, что я забыла это…

Схватив со стола глечик с вишневым компотом, я принялась пить прямо через край, пролив немного на свитер.

Это было моими детскими кошмарными снами. Мне вообще всю жизнь снились удивительные сны. Но тот ужас, что преследовал меня когда-то в этом доме, нельзя было сравнить ни с чем. Конечно, это были всего лишь сны – я их даже забыла с годами. Но сейчас на меня волной нахлынули воспоминания, а вместе с ними и удушающий страх.

– Прости, Таня, я тебя так напугала? – подскочила Ганя. – Ну, я не хотела, честно!

Мысли медленно возвращались к реальности. Чем это она меня напугала? А, да, она же страшилку рассказывала… какую-то.

Я быстренько взяла себя в руки: глупо и бессмысленно бояться детских снов! Какая ерунда, честное слово. Мало ли что может присниться…