Невеста оборотня - Билл Альфред. Страница 3

— Я показываю французскому джентльмену наш город, — добавил я, — и он остановился полюбоваться вашими домом и садом. — Но моя попытка добиться таким образом расположения старого Пита к моему спутнику оказалась тщетной.

— Скажите маленькому толстому лягушатнику, чтобы он со своим восхищением убирался в преисподню! — истошно заорал он. — Восхищение приводит к алчности, а алчность есть порок, толкающий к воровству. — И он потряс перед нами старой мотыгой со сломанной ручкой.

— Несчастный старик. Он берет на себя смелость, несмотря на свои лета, быть столь вызывающе грубым, — прокоментировал происшедшее мосье де Сен-Лауп, как только мы повернули обратно. Француз снисходительно улыбнулся и пожал плечами, но его лицо, с удивлением заметил я, опять стало темно-малиновым, как это было уже один раз, когда он буквально уничтожил взглядом собаку Джин Ван Зайл. Такая глубина чувств по столь незначительному поводу настолько обеспокоила меня, что я, расставаясь со старым скрягой, не обернулся и не пожелал ему всего доброго.

Это может показаться странным, но, расставшись в тот полдень со стариком Армиджем, я унес в своей душе какое-то внутреннее предощущение тех событий нескольких последующих недель, в результате которых побелели мои волосы на висках, стала сухопарой моя правая рука и навсегда был утрачен покой в моей душе.

— Счастливая страна, — возвращаясь к своей обычной манере говорить, произнес мосье де Сен-Лауп, когда я вновь обратил к нему свой взгляд. — Счастливая страна, в которой слабый старикашка вместе со всем своим богатством может одиноко жить в столь уединенном месте. Он живет один, я правильно понял?

Я ответил французу, что ни у кого в округе не найдется достаточного количества денег, чтобы снять внаем у старого Пита его жилище.

— Если бы он жил в Европе, то однажды ночью ему бы до тех пор жгли пятки раскаленными утюгами, пока он либо не признался, где зарыты его сокровища, либо не умер под пытками, — произнес спокойным голосом мосье де Сен-Лауп…

Глава 2

КУЗИНА ФЕЛИЦИЯ

Инцидент был незначителен, но он лишил меня удовольствия находиться в обществе моего спутника. В тоне его последнего замечания присутствовала странная особенность, плохо соответствующая его словам, словно грубость старого Пита все еще терзала его душу, а испытываемая им при этом боль приносила ему извращенное наслаждение. У меня возникло ощущение, что было бы уместным поскорее распрощаться с ним, а для этого сопроводить его обратно в гостиницу той же дорогой, по которой мы пришли сюда. Я вспомнил о своей работе в конторе, завершить которую я был бы рад до ее закрытия, и подумал, что за весь день мои мысли никогда не были так далеки от того обстоятельства, что сегодня днем моя кузина Фелиция, как звал ее мой дядя, могла приехать из Мериленда.

В действительности нас не связывали узы кровного родства. Фелиция была единственным ребенком брата покойной жены дяди — ее мать умерла при родах, а отец шесть месяцев тому назад — и мой дядя тотчас после смерти ее отца пригласил девушку в свой дом, а тем временем не упускал удобного случая для намеков, не понять которые было очень трудно. Он надеялся нас поженить, эту незнакомую мне девушку и меня. И пусть род Баркли, если не имя Баркли, продолжат его дело, которое в его долгом и бездетном вдовстве стало плотью от его плоти, сущностью его сущности. Подобно юноше, я писал: «Где найдется такой мужчина, готовый, независимо от его возраста, полюбить женщину, выбранную для него другими?» Со всей романтичностью, присущей юноше двадцати одного года, которого всю жизнь окружали только маленькие девочки, я не имел ни малейшего намерения жениться, позволив тем самым своей юношеской влюбленности быть столь кратковременной. Более того, преисполненный глубокой проницательности, я спрашивал себя, ведомо ли такое, чтобы хорошенькая девушка с мягким характером и приятными манерами нуждалась в том, чтобы ее дядя подыскивал для нее мужа?

Итак, пока я вел месье де Сен-Лаупа по пешеходным дорожкам, пересекавшим пастбища на склонах холмов, вниз к реке мимо фруктовых деревьев, гнувшихся под тяжестью плодов, я задавал себе вопрос, могла ли уже приехать Фелиция, и еще сотню других вопросов, вызванных ее появлением. Лучи быстрозаходящего солнца, пронизывая ветви яблоневых деревьев, ласкали наши руки и лица неуловимым теплом, но вечерняя прохлада уже поднималась от реки, создавая удивительную пьянящую смесь с ароматным благоуханием спелых фруктов и соленым морским воздухом, приносимым стремительно накатывающим приливом. Тени от холмов на западном берегу более чем наполовину накрыли ширину реки. Далеко внизу, на краю вспаханного поля, их вершины, розовые на фоне таинственной тьмы, все еще купались в сильном солнечном свете. Дымовые трубы города курились огнями ужинов, и флюгер на колокольне церкви святого Михаила блистал своей новой позолотой над щетиной безлистных вершин вязов. Воздух был так тих и недвижим, что каждый мог почти поверить, что слышит журчание протекающей мимо мола воды в доброй полумиле от того места, где мы находились. Вдали пробили городские часы.

И мысль о том, что уже на следующий вечер ужас войдет в эту мирную жизнь, что мы видели заход солнца, после которого на протяжении многих недель люди уже не будут безмятежно прогуливаться по окрестным холмам, как это делами мы сейчас, что они будут спешить назад к своим домашним очагам, тревожным взглядом отмечая приближение сумерек и оценивая расстояние до ближайшего убежища, — эта мысль показалась бы мне тогда невероятной, она бы просто не могла прийти мне в голову!

Резкий скрип колес почтовой кареты донесся до нас с оконечности мыса. Подобно эху от пистолетного выстрела, щелкнул кнут кучера. И легкий экипаж появился на дороге в тот момент, когда мы поднимались по ступенькам перехода через дорожное ограждение. Желтые панели кареты сверкали золотом в лучах заходящего солнца; старик в кучерском плаще с медными пуговицами и множеством пелерин правил двумя уставшими лошадьми; служанка, величавая негритянка средних лет, в белом тюрбане и красной шали, опоясывающей крест-накрест ее впалую грудь, восседала на скамейке для слуг позади экипажа. Два небольших кожаных чемодана и большая плетеная корзина на багажной полке дополняли впечатление, произведенное слугами, и когда молодая девушка наклонилась над опущенным стеклом в дверце кареты, чтобы спросить, действительно ли Нью-Дортрехт впереди, я уже не нуждался в доказательствах, подтверждающих ее южный акцент.

Это была та молодая особа, к которой я заранее испытывал глухую и упорную неприязнь, и которая оказалась такой хорошенькой и привлекательной, как и обещал мой дядя, и которая, увы, должна была таить в своем характере недостатки, оправдывающие предубеждение, испытываемое мною против нее. И теперь, когда я нашел ее юной красавицей, продемонстрировавшей мягкий и добрый нрав и естественное чувство собственного достоинства, с которыми она задала свой вопрос, с прямым, открытым взглядом, преисполненным самообладания, ее природное величие заставило развеяться мое предубеждение, изменить прежнее решение и привело в такой полнейший беспорядок мои чувства, что я, безмолвный, оцепенел на мгновение.

Мосье де Сен-Лауп не находился в столь невыгодном, как я, положении. Сняв шляпу, он тотчас многоречиво и непринужденно обратился к девушке. Правильно ли он понял суть вопроса мадемуазель? Узнавала ли она путь? Не будет ли мадемуазель любезна повторить свой вопрос, и помедленнее, так, чтобы такой бедный иностранец, как он, был уверен, что понял ее. Придя в себя, я увидел направленный на девушку взгляд его рыжевато-коричневых глаз, каким светские щеголи рассматривают дам на бульваре Пале-Рояль. Под его пристальным взглядом ее лицо покраснело; ее тонкие, темно-золотые брови содвинулись вместе и она, слегка запинаясь, повторила свой вопрос. Моя кровь вскипела.

— Извините, мосье, — резко произнес я, — эта леди — моя забота.

И я встал между ними. Француз, конечно, при любых обстоятельствах остается французом, но если он пренебрегает обычаями страны, в которой решил поселиться, он должен быть проучен — вот и все.